Маруся посмотрела в окно. Вода плескалась с каким-то странным певучим звуком, казалось, если вслушаться, то можно понять, о чем напевают-шелестят волны. И еще на их кончиках вихрились маленькие белые барашки, отчего волны имели нарядный вид – как на строгом платье ажурный воротничок. И вообще ей все здесь ужасно нравилось. Позади остались отчаяние, слезы, отупение, имя «Костя», здесь была только Волга: зеленая вода, светящаяся изнутри, чувство широты и радость, от которой неожиданно резко и больно сдавило грудь. Но это была сладкая боль – предвестник освобождения…
Вернулся Дэн, его черные глаза буквально прожгли ее.
– Сейчас все будет готово. По правилам старинной русской кухни. Поросенок с хреном, расстегаи, огурцы малосольные.
– Поросенок? – почему-то ужаснулась Маруся. – Не надо. Его же… жалко.
– Ну не надо так не надо, какие столичные девушки… чувствительные, – насмешливо сказал Дэн.
Вскоре стол был уставлен тарелками.
– Я столько не съем.
– Оставим персоналу. Можешь не беспокоиться.
Заиграла негромкая музыка.
– Теперь самое время познакомиться поближе. Ты не находишь?
Маруся откровенно струхнула. К чему все сводится? Ее просто хотят в очередной раз элементарно просветить, как рентгеном? Для этого и завели сюда? А она-то думала просто приятно расслабиться и посидеть.
Расстегаи таяли во рту.
– Собственно, особо говорить не о чем, – бодро начала она. – Родилась в Москве двадцать семь лет назад. С половиной.
– Половину опустим. Я люблю круглые числа. Значит, вам двадцать семь лет?
– Да. Ужас, правда?
– Почему – ужас?
– Потому… Сейчас в Москве все активно молодятся. Считается, что и в восемнадцать лет – уже старуха. Все более-менее именитые звезды разводятся со своими старыми супругами-ровесницами и женятся на молоденьких. Такой вот трэнд.
– Тебе это не идет, – спокойно сказал Дэн. – Ни паясничанье, ни попытки выглядеть по-другому.
– А что мне идет?
– Откровенность. – Дэн перегнулся через стол. – Искренность и откровенность – это лучшее, что есть в девушках.
– Мы уже твердо на «ты»?
– У тебя есть другие варианты?
– Хорошо. – Она отложила салфетку. – Начну сначала. Маруся Громова. Двадцать семь лет, не замужем, сотрудник фирмы «Спектр-консультант». Цвет глаз – голубой. Рост метр шестьдесят семь. Вес, – она запнулась, – пятьдесят три. Люблю пассивный отдых: валяться на диване с книжкой или смотреть хороший фильм. Любимые писатели…
– Достаточно…
– Удовлетворила твое любопытство?
Дэн рассмеялся:
– Почти. Хотя многое осталось за кадром.
Дальше был дождь, внезапно обрушившийся с неба, от которого воздух сразу задымился озоном; серый поток лился с неба, а они безучастно смотрели в окно. Несколько раз Маруся перехватывала взгляд Дэна: острый, испытующий. Он как будто бы прощупывал ее, пытался ответить на какие-то свои вопросы. Маруся чувствовала пустоту и легкость, она была свободна… От всех: от Москвы, от Кости, от старых воспоминаний. Правда, может быть, ей это только казалось. Но в данный момент все было именно так, а не иначе.
Дэн довез ее до дома, но всю дорогу молчал, а перед тем как машина тронулась с места, спросил, понизив голос:
– Не хочешь поехать ко мне?
Маруся молчала, она молчала долго. Дэн тоже ничего не говорил. Тишина обволакивала, было томительно сладко, хотелось сказать «да», и гори все синим пламенем, но она медленно покачала головой, слова застревали в горле. Она не знала, сделала ли она ошибку или все-таки поступила благоразумно, правильно… Ответа на этот вопрос не было, и когда Маруся, приехав домой к Капитолине Михайловне, разделась и легла в постель, то лежала какое-то время без сна, ворочаясь и вспоминая лицо Дэна: тонкие черты и вопросительный взгляд.
Но последнее, что она вспомнила перед тем, как провалиться в спасительный сон, было лицо Кости… И она поспешила уснуть, не желая больше ни о чем думать или размышлять.
Маруся понимала, что от нее ждут интересной концепции выборов, изюминки. Требовалось что-то придумать, но на ум ничего не шло. Очевидно, ее вконец измотали события последнего времени, и мыслительный процесс опустился ниже плинтуса. Она злилась на себя, но ничего не могла поделать. Мелькнула мысль – обратиться за помощью к Марку, но эта мысль так же быстро растаяла, как и появилась. Марк поднимет ее на смех… Или отпустит пару шуточек об ее профпригодности. Точнее – непригодности. Нужно думать самой, соображать. Выдать буйный креатив, как любил говорить ее начальник Владлен Сергеевич….
Маруся злилась на себя, хотя понимала, что это – путь в никуда.
Она посмотрела на листы биографии Ли Освальда.
И вдруг ее осенило. А что, если сделать предвыборную концепцию, основанную на отсылках к Кеннеди? Джон Кеннеди был один из самых популярных политиков в истории человечества. Его имя стало своего рода брендом. Она порылась в Интернете и удивилась тому факту, что в последнее время имя Кеннеди часто встречается в новостях, информационных ресурсах, художественной литературе. Как будто бы все вернулось на круги своя. Бывают такие имена, которые то пропадают из информационного поля, то всплывают вновь.
Однако Маруся подумала, что сначала нужно посоветоваться с Игорем Мятлевым, которого представили как специалиста по американской истории.
Глава четвертаяУрок любви и ненависти
Подумай, сын, ты о царях великих.
Кто выше их?
Маруся узнала у Маргариты телефон Мятлева и созвонилась с ним. Договорились встретиться в университете.
Городской университет был основан еще в дореволюционные времена одним богатым промышленником-меценатом и располагался в старинном здании.
– Да, заходите… – услышала Маруся, когда постучалась в кабинет. Немного помедлив, она открыла дверь. Мятлев сидел за столом и делал пометки в блокноте.
– Я не вовремя? – спросила Маруся.
– Нет. Все нормально. Одну минуту, сейчас свои дела закончу. И тогда полностью в вашем распоряжении. Присаживайтесь.
Через пару минут Мятлев оторвался от записей, захлопнул блокнот и поднял глаза на Марусю.
– Кофе? Чай? Минеральная вода?
– Чай. Зеленый.
– Секретарша уже ушла, так что мне придется поухаживать за вами. Не возражаете?
Седые волосы, узкие губы, четко очерченный подбородок и ярко-голубые глаза, в которых светился неподдельный интерес.
Мятлев суетился у стола с чайником и чашками.
– Может быть, вам помочь? – предложила Маруся.
– Спасибо. Привык управляться сам. Сейчас все будет готово. Как вам наш город? Уже обжились?
– Все замечательно. Здесь очень красиво. Я даже не ожидала…
– А что вы ожидали? Грязь, медведей на улице, коромысла с ведрами? Столичные жители стали такими снобами, что даже не задумываются об этом. Им кажется, что есть Москва и все остальное… А между тем все не так.
Маруся чувствовала себя так, словно ей залепили пощечину.
– Я вовсе не имею в виду… – начала она.
– Простите, я, наверное, переборщил. Просто…
Он замолчал.
Чайник закипел и выключился.
– Вот ваш чай, – Мятлев протянул ей чашку. – С сахаром? Без?
– Без.
Он взял себе тоже зеленый чай и сел за стол.
– Ну так слушаю вас. Вы же пришли не дегустировать зеленый чай, вам что-то нужно от меня?
Маруся кивнула, сделала глоток и поставила чашку.
– Меня, как вы знаете, направили из Москвы для участия в предвыборной кампании Павла Королькова. Мне показалось интересным построить эту кампанию не шаблонно. И я подумала, что было бы возможно связать ее с программой Джона Кеннеди. Провозгласить новые рубежи. Показать, что со старыми лозунгами покончено. Город ждет обновления, новая политика, новые методы. А вы как раз читаете в университете курс по американской истории. Я пришла за консультацией.
Несколько секунд Игорь Викторович смотрел на нее со странным выражением. Он слушал внимательно, сложив пальцы домиком. И медленно проговорил:
– Да, я веду курс истории американской политики. Естественно, здесь невозможно обойти вниманием семью Кеннеди, они являлись ярчайшими представителями своего времени. В какой-то степени они его опередили. Я имею в виду и Джона, и его брата Роберта. Но что конкретно вы хотите узнать?
Неожиданно для себя Маруся ответила:
– Расскажите мне о Кеннеди. О той эпохе. Все, что сочтете нужным. Хочу знать об этом абсолютно все.
В изложении Мятлева все было не так, как Маруся привыкла думать. Она всегда считала, что политика – это безумно скучно. Это зевок, застрявший в горле, сухие графики и цифры, строгие костюмы, официальные мероприятия и тягомотные речи, теперь ее представления изменились.
– Политика – это некая нота, – говорил Мятлев, – тенденция… Как в музыке, музыкант выводит соло и задает тон всему выступлению, так и некоторая авангардная часть, – он так и сказал это слово – «авангардная», – задает тон эпохе и стилю. Кеннеди – это был джаз, Фрэнк Синатра, последняя эпоха «Золотого Голливуда», последний всплеск романтизма. Никогда, никогда Америка не станет такой, как прежде, после того рокового выстрела. Можно сказать, что была убита какая-то часть Америки. Это ушло вместе с Джоном Кеннеди, и та Америка уже не вернется. А потом наступила эпоха бедлама – рок, наркотики, синтетический безумный век, панки, хиппи, свободная любовь…
Маруся слушала внимательно.
– Так кто все-таки убил Кеннеди?
В ответ Мятлев усмехнулся:
– Выбирайте любую версию. Какую хотите, точнее – к чему душа склоняется, – в голосе ученого слышалась легкая издевка. – Версий много. И на любой вкус. От конспирологических до психологических. Есть и такие, кто утверждает, что во всем виновато ущемленное мужское самолюбие Освальда Ли. Мол, Освальд хотел доказать всем, и прежде всего своей русской жене Марине, что он чего-то стоит. И выбрал для этого весьма нетривиальный способ – убить президента Кеннеди. Зато доказал, что не слабак.