«Фигней ты занимаешься, Маруся, – говорила она несколько раз про себя. – Но никуда не денешься – работа есть работа».
И Маруся всегда старалась выполнить ее на «пять».
И вот теперь результат ее труда был налицо: заполненная людьми площадь. Все слушали Королькова внимательно. По краям трибуны реяли воздушные шарики – это тоже была ее, Марусина, придумка. Шарики поднимают настроение – раз, объясняла она Дэну, разбавляют унылый пейзаж – два. Да и с точки зрения эстетики отлично смотрятся.
– Ну, если с точки зрения эстетики, – протянул Дэн с едва уловимой насмешкой, – тогда конечно…
И теперь Маруся с гордостью убедилась, что все выглядит в лучшем виде.
После выступления был концерт с участием местных и заезжих звезд. Даже парочку знаменитостей выписали из Москвы за весьма и весьма приличные гонорары.
Корольков спустился с трибуны и подошел к своей команде.
– Все было отлично! – сказал он, сияя улыбкой. – Ребята, вы превосходно поработали. Всем – спасибо! А где Татьяна?
Татьяна, жена Королькова, была на четвертом месяце беременности, и этот факт тоже использовался на полную катушку для увеличения голосов избирателей.
– Татьяна уехала, – сказал Дэн. – Она себя неважно почувствовала.
– Сейчас я ей позвоню.
Отойдя в сторону, Корольков поговорил с женой, потом вернулся к ним.
– Все нормально! Когда ждали Дениску, она тоже переносила беременность неважно. Сейчас ждем девочку, но я и пацану буду рад.
– Аккурат к Новому году? – вставил Дэн.
– А то! – Корольков хлопнул его по плечу. – Маруся! Вам отдельное спасибо, – улыбнулся он. – Шарики – это было очень мило, как и заготовка с молодой мамой, которая выразила мне благодарность и сказала, что голосовать нужно только за Королькова.
Маруся невольно покраснела. Да, это была ее идея. Работа с молодой одинокой мамой, с годовалым ребенком на руках. Ей купили новую коляску, передали некую сумму денег и помогли с ремонтом дома.
– Это моя работа.
– Работа хорошая. – Корольков взял ее за локоть и ласково заглянул в глаза. – А давайте сейчас устроим пикник на Волге? Что скажете, Маруся? Просто съездим в укромное местечко! Как вам идея?
– Вместе со всеми?
– Конечно! В одиночку я похищать вас не собираюсь!
Маруся невольно оглянулась на Дэна, но тот смотрел куда-то в сторону.
– Ну что ж! День хороший, можно и прокатиться!
Корольков пошел к своей машине, стоявшей за домами во дворе. Она – за ним. За рулем сидел водитель. Маруся думала, что Корольков сядет впереди, но он сел на заднее сиденье рядом с ней. Шофер, высокий, плотный мужчина лет сорока пяти, смуглый, при виде Маруси хмыкнул.
– Дмитрич, – сказал Павел Эдуардович, – давай с огоньком.
– На дальнюю дачу?
– Туда именно!
– А Дэн? – спросила Маруся.
– Тебе нужен Дэн? – удивился Корольков, переходя на «ты». – А что такое? – В голосе прозвучал непривычный холод, Маруся стушевалась.
– Да нет. Я просто спросила. Он же тоже поедет с нами?
– Конечно, сейчас все присоединятся к нам. Дмитрич, трогай!
Машина рванула с места.
Некоторое время ехали в молчании. Пару раз Корольков ответил на телефонные звонки, потом раскрыл блокнот и сделал несколько пометок. Поворчал по поводу погоды и несколько раз одарил Марусю мягкой улыбкой, так, словно, находится в некотором недоумении – что она делает рядом с ним?
Маруся чувствовала себя неловко. Но когда машина выехала за пределы города, Корольков захлопнул блокнот.
– Теперь можно и расслабиться, – и то ли специально, то ли невзначай при очередном повороте придвинулся ближе к Марусе, и теперь их разделяло всего несколько сантиметров.
– Я рад, Маруся, что ты стала совсем нашенской. Не чураешься бедных провинциалов, а находишь общий язык.
– Это моя работа.
– Да что ты все заладила – работа, работа! Отвлекись от дел, – с некоторым раздражением сказал Корольков. – Мы едем отдыхать. После хорошей напряженной работы всегда следует отдых. Это, надеюсь, понятно?
– Дальняя дача – это далеко?
Теперь Павел Корольков смотрел на нее с явной насмешкой.
– Да какая разница – далеко или близко? Куда спешить-то? Спешить некуда! – проговорил он, словно припечатывая.
Маруся дорогу не знала, она смотрела в окно, в свою очередь, испытывая легкое раздражение, и уже жалела, что согласилась на эту поездку, особенно когда ощутила руку Королькова на своем колене.
– Это что еще? – начала было она сердито, но приняла решение все обернуть в шутку.
Но, посмотрев на Павла, увидела, что его лицо вытянулось, казалось, он был до ужаса напуган.
– Что такое? – тихо спросила она.
– Дмитрич! – сквозь зубы процедил Корольков. – Гони!
Маруся обернулась и теперь поняла причину замешательства Павла Эдуардовича, за ними ехала машина с затемненными окнами. Они неслись по шоссе, где машин было не так уж много, и то, что «Форд» ехал на определенном расстоянии, навевало плохие мысли.
– Нас преследуют? – вырвалось у нее.
– Дмитрич! – вновь воскликнул Корольков. – Быстрее!
– Вижу! Вижу! – пробурчал шофер.
Что было дальше, Маруся смогла восстановить только спустя некоторое время.
Все происходило, словно в замедленной съемке. Маруся увидела, что они едут прямо на дерево, стремительно увеличивающееся в размерах. Раздался скрежет металла, чей-то крик, вокруг посыпались осколки стекла, голова шофера неестественно дернулась, рука Павла соскользнула с ее коленки, его глаза, полные ужаса. Невообразимый грохот, боль в ноге, привкус крови во рту… И она провалилась в темноту.
Когда Маруся очнулась, то увидела машину, накренившуюся набок: дверцы хлопают на ветру, голова шофера безвольно свесилась на грудь, Корольков лежит поперек сиденья машины, а она – прямо на земле, видимо, ее отбросило в сторону. Маруся встала на четвереньки и подползла к машине.
– Павел Эдуардович! Вы живы? Павел… Паа… – она тормошила его снова и снова, пока из его груди не вырвался стон. И она с благодарностью прошептала слова молитвы, не замечая, как слезы текут по щекам.
Рядом, на шоссе, тормозила, останавливаясь, машина, а Маруся снова потеряла сознание.
Работа захватила с головой. Он внимательно читал и как будто бы расшифровывал «Тайный дневник Освальда Ли», анализировал материалы, которые ему приносили.
Данные были таковы: Освальд Ли Харви был объявлен убийцей президента Кеннеди. Якобы он выпустил три пули в президента, две из которых достигли цели. А первая пуля пролетела мимо.
Но противоречия в этой версии начались сразу. Траектория второй пули, выпущенной Ли Харви, была такова, что ее назвали «магической пулей». Согласно следствию, пуля попала в шею президента, затем срикошетила в грудь, запястье и бедро губернатора Конелли, ехавшего в одной машине с Кеннеди.
Ясно, что выстрел был с противоположного конца. Да и Жаклин Кеннеди заявляла, что роковой выстрел, поразивший ее мужа, был сзади.
Многие очевидцы, опрошенные по горячим следам, утверждали, что выстрелов было не три, а больше и стрельба велась с разных сторон.
Непостижимо, что мозг Джона Кеннеди, по которому можно было бы установить траекторию пуль, впоследствии таинственным образом исчез.
Освальд свою причастность к убийству президента отрицал. А вскоре был убит неким Джеком Руби, которого почему-то допустили к главному подозреваемому. И тот имел возможность выстрелить в Ли Харви практически в упор. Но через три года Джек Руби умер от рака.
Свидетели или причастные к делу об убийстве Кеннади умирали один за другим. Как по цепочке…
В книгохранилище, откуда стрелял Ли Харви, обнаружили принадлежащую ему винтовку с отпечатками пальцев и три гильзы. Получается, что за пять секунд Освальд должен был сделать три выстрела. Но это невозможно!
Противоречия, противоречия…
Он понимал, что должен все изучить, систематизировать, продумать, прежде чем данные и выводы войдут в окончательный отчет. Здесь нельзя допустить ошибок или небрежности. Все должно быть четко и выверенно. Он помнил напутствие, которое дал Корин. Первые дни он волновался. Спешил забежать вперед и охватить как можно больше материала, а потом понял – делать этого нельзя. Нужно двигаться постепенно, шаг за шагом, иначе какие-то детали могут ускользнуть от внимания, и тогда выдвинутая версия будет неверной или отчет неточным.
Он делал частые пометки в блокноте, записывал свои мысли, а потом размышлял над ними. Он не знал – наблюдают ли за ним каждую минуту или нет. Решил, что все-таки, скорее всего, находится под незримым колпаком – и это тоже заставляло порядком нервничать.
Корин позвонил через две недели и спросил: «Как дела?» Он не стал ходить вокруг да около, а выложил все свои страхи и опасения.
– Я не закончу этот обзор, я слишком волнуюсь, и это мешает мне сосредоточиться на материале. Мыслей порой слишком много.
– Ни о чем не думай, – сказал Корин. – Представь, что ты – один и рядом никого. Представил? Вот и действуй! А нервничать не надо, это не поможет. Я договорюсь, какие-то материалы можешь брать домой. Под личную ответственность.
Слова Корина успокоили, теперь он не волновался; несколько раз прочитывал материал и только потом выписывал из документов необходимое для дальнейшей работы.
Он ни на минуту не мог расслабиться и думал о порученном задании все время. Он даже потерял интерес к диссертации, теперь на первом месте был этот отчет.
Он прочитал начало дневника, медленно, снова вернулся к прочитанному, затем пошел дальше, постоянно возвращаясь и делая пометки. Сейчас он подошел к тому моменту, когда Освальд Ли Харви приехал в Минск.
«О Минске я писать буду мало. Я разрывался между желанием стать советским человеком, побыть немного в чужой шкуре, и в то же время Америка не отпускала меня, она все время жила во мне, хотя, видит бог, порой мне хотелось избавиться от нее и зажить другой жизнью. Как будто начать новую книгу. Но вряд ли это было возможно. И еще… У меня никогда не было столько красивых девушек в США, как здесь, в России. Иностранец – это был в Союзе особый статус, во мне автоматически видели голливудского актера, случайно залетевшего на чужую землю. Смешно сказать, но временами я чувствовал себя и вправду другим человеком – более удачливым, смелым, ослепительным. Да-да… ослепительным и великолепным. Я, тот, кого дразнили «кроликом Оззи», стал здесь совершенно другим, и мне это нравилось… Только почему-то казалось, что это все ненастоящее и в любую минуту рухнет, и наступит горькое пробуждение. Я нигде не был до конца своим – ни в Штатах, ни в СССР. Я всегда был сам по себе…