– Понятно, пионэр, поработал ты неплохо. Теперь советую обо всем забыть.
– Уже забыл. Да, судя по всему, Роберта Кеннеди убили по такой же схеме. Загипнотизированный одиночка. Серхан Серхан, палестинско-иорданский иммигрант. Застрелил, когда Бобби Кеннеди шел через кухню в отеле «Амбассадор». Если бы не смерть, Роберт, скорее всего, выиграл бы президентские выборы. Интересно, что Серхану в момент убийства Роберта Кеннеди было столько же лет, сколько и Ли Освальду – двадцать четыре. Очевидно, что работать лучше с молодыми. Они легче поддаются гипнозу и манипулированию. Позже Серхан Серхан отказывался от того, что он был во вменяемом состоянии, когда стрелял. Он утверждал, что не понимал, как он это делает. И Ли Харви до последнего, даже когда умирал, не подтвердил, что он стрелял в Кеннеди. Зачем ему врать перед смертью?
– Молодец, пионэр! Давай теперь еще по бокалу. Скоро шампанское открывать. Новый год на носу.
Утро началось с чашки крепкого кофе и свежайших булочек с маслом.
– Успела сходить в город, – сказала Катя, наливая себе вторую чашку кофе.
– Пока я дрыхла?
– Угу! – улыбнулась она, забираясь с ногами в кресло и откусывая половину булочки. – Как спалось?
– Сначала – никак. Ворочалась, даже хотела позвать тебя, так как… – Маруся запнулась, а потом продолжила. – Видела, что у тебя свет горит в окне. Подумала, что, может, тебе что надо.
Катя затрясла головой.
– Не-не, все правильно сделала, что не заходила. Мне нужно было остаться одной. Прости, но ты бы мне ничем не помогла. Это моя жизнь… Знаешь, – она усмехнулась и положила остаток булочки на тарелку, – вспоминались какие-то мелочи. Такие смешные… Как я была маленькой, а бабушка водила меня в зоопарк. И глядя на тюленя, я говорила «папалень». Мне казалось, что он похож на папу – такой же развалившийся и ленивый… Виола смеялась, когда слышала это, и умоляла не говорить папе. Или как мы любили с ней собирать осенью опавшие листья и соревновались: кто найдет ярче и красивей… Делали гербарии. Они в Москве остались… – Катя замолчала. – Все. Все, не буду, – вдруг сердито сказала Катя и провела рукой по лицу.
Маруся молчала.
– Слушай! Мы с тобой сейчас ко мне на работу поедем. Я тебе кое-что покажу. Думаю, тебе это поможет.
– В чем? – удивилась Маруся.
– В твоих поисках.
– Откуда ты знаешь, что я что-то ищу?
Катя со стуком поставила чашку на стол.
– Послушай! Чем мы будем откровенней друг с другом, тем лучше. Вчера ты рассказала мне часть правды. Бабушку убили, ты поняла, что есть какие-то нити в прошлом, какие-то тайны и секреты. Я тебе вчера открылась и обратила внимание, как ты слушала. Боялась даже пошевелиться. Ты можешь говорить что угодно, но у тебя есть свой план и свои вопросы! Ты их еще не успела задать. Может быть, настало время поделиться?
Маруся молчала. В комнате стояла тишина, и было слышно, как где-то недалеко раздается шум машины.
– Ты долго молчать будешь?
– Это все сложно… И касается не только меня, но и других людей. – Маруся откинула волосы назад.
– Будешь выкручиваться? Ну-ну… Но зачем? Откровенность так откровенность.
Бывают моменты: пан или пропал. Нужно уметь рисковать, потому что риск – дело не только благородное, но и полезное… Иногда он – ключ к запертым дверям. И, похоже, сейчас настал тот самый момент. Маруся верила в свою интуицию и потому рискнула.
– Ты права. – Она посмотрела Кате в глаза. – Я сейчас работаю в избирательном штабе мэра одного российского города. Работа как работа. – Она помедлила. Катя смотрела на нее, ее зрачки были расширены, и глаза казались почти черными. – И вот однажды отец кандидата в мэры случайно упомянул в разговоре мою бабушку. То есть он ее не упомянул, а просто несколько раз процитировал ее любимые английские поговорки. А потом сказал фразу, которую могла произнести только она. И, Кать, мне стало плохо. Представь себе, когда человек говорит так, что мне на ум приходит только одно – они были знакомы. Мне это показалось любопытным, и я захотела проверить этот факт. Любимой подругой моей бабушки была твоя бабуля. У меня как раз выдалась неделя выходных, я поехала в Москву, чтобы попытаться узнать обо всем. Может быть, данное обстоятельство чего-то значит, а может быть, и нет. Я не знала… Я… – она почувствовала сухость во рту и сглотнула, – открыла ящик своей бабушки, который не открывала с момента ее смерти. Мне все время казалось, что я зайду в ее комнату, а она там, сидит в кресле и читает или раскладывает пасьянс… Иногда я ловила себя на том, что, подходя к двери, хочу постучать и услышать ее голос… Я открыла ящик и нашла там фотографию. Один мужчина показался мне знакомым. С этой фотографией я поехала к Виолетте Сергеевне. Кать! Она узнала кого-то на этой фотографии, понимаешь! Узнала! И ей даже стало плохо, но мне не сказала ничего, только дала понять, что ей нездоровится и хочется остаться одной, отдохнуть… Я предлагала свою помощь, но она отказалась, попросила уйти. Я ушла. Все. На другой день позвонила, никто не ответил… Я решила не ждать, а отправиться к Виолетте Сергеевне. Остальное ты знаешь. А еще я нашла у нас в доме в тайнике отрывок из дневника Освальда, ну, того самого, кто убил президента Кеннеди. Дневник обрывается… Идет вариант на английском языке и на русском. Когда ты сказала про Освальда Ли Харви, я поняла, что это все части одного пазла…
Катя взяла со стола чашку кофе и сделала большой глоток.
– Бабушка всегда остерегалась прошлого. И все-таки оно ее настигло… Что ж, завтра утром мы кое-куда поедем. Думаю, ты узнаешь много интересного.
С Кориным он больше не пересекался.
Но однажды Корин позвонил и попросил прийти к нему.
В квартире все было по-старому. Только такса не вышла навстречу.
– Гай умер! – кратко сказал Корин. – Ушел дружок… Ты проходи, проходи в комнату, не стой случайным гостем.
В комнате на столе стояли закуска и коньяк. Приглядевшись к хозяину, он понял, что Корин порядком выпил. Его лицо раскраснелось, руки дрожали.
– Как жизнь, пионэр? Давай опрокинем по стопочке? Да ты не стесняйся, все свои… Работаешь? Это хорошо. Развелся со второй женой? Это хуже. Но не печаль. В холостяцком существовании есть свои прелести. Со временем их откроешь.
Он сидел, ел и недоумевал: зачем снова понадобился Корину? Что тот от него хочет? Не просто же так вызвал его?
– Не торопись, – словно угадав его мысли, сказал Корин. – Все по порядку.
Журналист подцепил вилкой кусок рыбы, поднес ко рту, заглотил и подавился. Закашлялся, лицо побагровело, глаза расширились. Резким жестом Корин показал, чтобы его хлопнули по спине.
Он хлопнул несколько раз, через пару минут Корин, повертев головой, выдавил:
– Подавился! Старею, видимо… Ладно. – Он взял салфетку и вытер рот. – Еще по стопочке? А? Перед разговором.
После стопочки Корин замолчал. И внезапно повернулся к нему. Он с удивлением увидел, что Корин плачет.
– Прости! Расчувствовался, старик! Просто сейчас я остался один, жена умерла, сын живет отдельно… Но дело даже не в этом. Кончилась идея, понимаешь, большая идея. Союз был не просто страной, эта была глыба, проект, равного которому никогда не было! Мы были сильными, с нами считались, нас боялись. А что теперь? Нет, вот ты мне скажи, что теперь? Народ погнался за красивой жизнью и куском колбасы. Но будет время, когда он проклянет свою слабость. Как там говорится в Библии? «И живые позавидуют мертвым». Да-да, читали и мы Библию…
Он взял со стола салфетку и высморкался.
– Ну, все! – Он хлопнул ладонью по столу. – Теперь за дело! Я начну издалека, но ты поймешь, почему я это сказал… Наверное, для тебя не секрет, что я работал в разведке. Отец твой тоже, как и многие посольские, имел отношение к нашим спецслужбам. Развал СССР застал меня в Америке. Шеф срочно вышел со мной на связь. Как сейчас помню: мы сидели в кафе, и он долго смотрел на океан и шевелил губами, как будто бы считал про себя. Таким я его еще никогда не видел. Как будто бы из него ушло все. И еще меня поразили его глаза. Такие глаза я видел только однажды – у пса, которого сбила машина. Он был еще жив, но уже умирал и осознавал это, но продолжал цепляться за жизнь и не верил, что еще минута и его не станет… Потрясающий взгляд! Я не смог его выдержать, моргнул и отвернулся… Так сейчас было и с моим шефом. Я не мог смотреть ему в глаза… Не мог… «Ну что… Все?» – сказал он. Я не понял и переспросил: «Что «все»?» «Все, значит, все. Конец системы». «Перестройка и гласность – это еще не конец», – осторожно возразил я. «Это абсолютный фантастический конец… – он достал сигару и пожевал ее. – Видел, как сгорает петарда? Пш… и все! Ты еще этого не понял? Ну тогда ты – счастливчик!» «Безопасность нужна любой стране. От перемены слагаемых сумма не меняется». «Оставь эти идиотские истины для кого-нибудь другого. Для чего мы здесь гнили? Спроси меня – для чего? Я сына не видел столько лет. Да и старшая дочь выросла фактически без меня. А все ради чего?» «Во имя Родины», – отчеканил я. «А Родина нас продала, как последняя потаскуха… Нет уже ни Родины, ни службы… Ничего!». «Нас отзывают?» – недоумевал я. «Пока – нет. Но нужно беспокоиться не об этом, – хмуро ответил он и добавил после паузы: – Нас будут отстреливать. По одному». По моей спине потекла тонкая струйка пота, хотя трусом я не был никогда. «Только это все будет выглядеть по-другому, – мрачно проговорил шеф. – Кто-то выпадет из окна, кто-то застрелится, кого-то убьют в драке, кого-то настигнет внезапный инфаркт, когда он будет гулять в лесу и собирать грибы».
Корин воспроизводил этот монолог, глядя куда-то перед собой. Видимо, повторял его неоднократно, и эти слова врезались ему в память.
– Вот такой у нас был разговор, – подытожил Корин. – И я понял, что мы должны держаться друг друга, помогать, пока нас не перебили поодиночке. – Тебе нужно переехать в другой город. По нашей линии… – после недолгого молчания произнес Корин.