Я чувствую, как кто-то подсаживается ко мне. Это тот самый человек-без-лица. Он что-то говорит, но я не понимаю, я словно погружаюсь в дремоту. Его голос шуршит, шелестит… Моя голова становится тяжелой… Я проваливаюсь куда-то. Внутри меня – темнота. Я ничего не помню и с трудом вспоминаю, кто я.
Зажигается свет, и ко мне направляются полицейские. Как они меня выследили? Как? Я ничего не понимаю! Мне хочется крикнуть: «Это не я, меня просто обманули!» Вместо этого я говорю: «Теперь все кончено». Я очень устал. Я вспоминаю про пистолет и хочу его выхватить, чтобы застрелиться. Но мне не дают этого сделать, я не успеваю… «Беги, кролик Оззи, беги!» – говорю я сам себе, вот только бежать мне, похоже, уже некуда! Тупая боль и усталость – вот и все, что владеет мной.
Как же меня здорово подставили! Похоже, у меня совсем нет мозгов, раз я так влип! Все время меня дергали за ниточку, уверяя, что я работаю на благо страны, против негодяев и предателей, а теперь я сам оказался негодяем и предателем. Я должен был спасти президента, а на самом деле теперь получается, что я его убил! Будь все они прокляты! Неужели теперь меня убьют? Мне страшно… Я кричу, что я не буду сопротивляться. Я не хочу умирать! Я хочу жить, видеть своих детей, любить Марину. Мной владеет лишь один животный ужас, я буду сопротивляться до последнего, если надо, я расскажу все. Мне терять уже нечего, я выложу все карты. И про ЦРУ, и про ФБР, и про попытки КГБ завербовать меня, я не дурак, я все понимаю…
Пусть они разбираются с ними со всеми, кто подвел меня, подвел президента, подвел нацию. Кеннеди хотел изменить Америку, чтобы такие люди, как моя мать, не мучились и не сидели в нищете, воспитывая в одиночку троих детей. Я хотел помочь изменить мир… А теперь мне хочется выть от досады… Я все разрушил своими руками. Бай-бай, президент Кеннеди, бай-бай, Америка!
И еще я с ужасом понимаю, что ничего не помню. НИ-ЧЕ-ГО! Ни имен, ни фамилий… Только какие-то обрывки.
Но я не собираюсь так просто сдаваться. Я нужен Марине и своим детям. Я должен стать хладнокровным и собранным, мне нужно взвешивать каждое свое слово, чтобы не навредить себе. И еще мне понадобится адвокат. Хороший адвокат, который вытащит меня из этой передряги. Я скажу Марине, и она позаботится об этом. Она, несмотря ни на что, любит меня, и у нее есть голова на плечах.
О чем меня спрашивают? Кажется, об убитом полицейском. Но я не могу пока ничего сказать, иначе меня просто убьют. Мне нужен адвокат, и тогда я заговорю, и это будет бомба, которая взорвет Америку. Пусть разбираются с этими продажными тварями, пробравшимися в ЦРУ и ФБР. А я устал, я хочу просто выбраться из этой ловушки и уехать отсюда далеко-далеко. Вместе со своими детьми и Мариной…
Когда меня допрашивали, я придерживался одной линии – я не мог пока ничего говорить, я обязан был молчать. Пока не придет мое время, а оно наступит очень скоро. Напрасно эти твари думают меня сломать или запугать! У них ничего не получится. И я все вспомню, обязательно вспомню!
Допрашивали меня как-то странно – без стенографистки. Кажется, она положена в этих случаях или я ошибаюсь?
– Вы причастны к убийству президента Кеннеди?
– Нет.
– Вы убили полицейского Типпита?
– Нет, я его не убивал. Я не буду об этом говорить.
– Что вы делали на складе школьных учебников?
– Я пришел на работу.
– Почему вы ушли оттуда?
– Я понял, что сегодня работы уже не будет.
– Вы сотрудничали с коммунистами?
– Нет. Но я считаю, чтобы за коммунизмом будущее. Это справедливый строй, при котором не будет угнетения человека человеком.
– Вы здесь не для того, чтобы пропагандировать коммунизм. Вернемся к убийству президента.
– Я не буду говорить на эту тему.
– Зачем вы взяли с собой винтовку на склад?
– Я не брал ее.
Как ни странно, с каждым ответом во мне прибавлялась уверенность, что все еще можно поправить.
Потом появился этот хорек Хости, этот фэбээровец, я наорал на него. Мне хотелось выплеснуть ему в лицо все, что я о них думаю, об этих поганых фэбээровцах, которые изводили меня и не давали жить. Но кто-то внутри меня шепнул: «Подожди, еще не время!» И я успокоился. Да, возможность рассказать все у меня появится после. Нужно только набраться терпения. И все вспомнить. Раз я узнал Хости, значит, я могу вспомнить и других…
Но держать себя в руках было все труднее, меня то и дело пытались вывести из себя. Провели дознание, где меня «опознали», но я-то понимал, как «они» ловко действуют и что я всего лишь пешка в их многоходовке. Наконец мне предъявили обвинение в убийстве полицейского.
Я требую адвоката, черт возьми, мне нужен адвокат! Я хочу и буду защищаться, я открою ту правду, которую скрывают от Америки, американского народа и всего мира! Я то нервничаю, то безукоризненно спокоен. А кто бы сохранил ледяное хладнокровие на моем месте? Хотел бы я знать – кто?
Теперь они идут дальше и предъявляют мне обвинение в убийстве мистера Кеннеди. Меня снова допрашивают, но я все отрицаю, я говорю, что мне и моей семье нравился Кеннеди. Но мои слова падают как в бездонную пропасть. Никто не хочет меня слышать.
Мне разрешают свидание с Мариной. Мы разговариваем через стеклянную перегородку по телефону. Рядом с Мариной моя мать, но я не хочу ее видеть и не хочу с ней разговаривать. Мне нужна только Марина.
Как странно, что я не могу взять ее за руку или обнять и поцеловать. Я знаю, что все, абсолютно все будет направлено против меня – любое слово, любой жест, и даю понять Марине, что нужно соблюдать осторожность и не стоит говорить о важных вещах. Она меня понимает. Моя Марина. А потом она плачет, и я с трудом сдерживаюсь, мне хочется ударить кулаком и снести к чертовой матери все эти перегородки. И заключить ее в объятия. И поцеловать. И забрать туда, где нас никто не найдет – ни ЦРУ, ни ФБР, ни вездесущее КГБ. Никто и никогда.
У меня удивительно ясная голова, почему же в последнее время я ходил словно в тумане? А сейчас – нет. Марина что-то говорит, но я ее не слышу. Кажется, она говорит, что любит меня. После ее ухода я начинаю усиленно моргать, я вот-вот расплачусь. Приходит брат Роберт, я предупреждаю его, что наш разговор записывается.
Дальше все начинает расплываться в моем мозгу, как мутное пятно. Мне показывают фотографию, где я с винтовкой, но я не помню, когда и кто меня сфотографировал. Или у меня опять провалы в памяти? Я все отрицаю, я ведь правда ни в чем не виноват.
Меня должны перевести из полицейского управления в тюрьму. Я снова спокоен. Я жду суда, на котором все узнают правду. Мне нечего стыдиться и нечего скрывать. Мне остается только ждать… Ждать и вспоминать… И в один прекрасный момент я вспомню все! Обязательно!
Я иду рядом с полицейским, прикованный к нему наручниками. Журналисты. Вспышки камер. Я щурюсь. Вокруг незнакомые лица. Но вот неожиданно на меня надвигается Руби. Откуда он? Я хочу крикнуть, но острая боль буквально разносит меня на куски. И темнота. И кто-то склоняется надо мной? Кто? Полицейский? Руби? Марина?
Я четко слышу голос:
– Вы убили президента Кеннеди?
Я только отрицательно качаю головой.
Бай-бай, Кеннеди, бай-бай, Америка. Марина…
Я снова качаю головой, и мне хочется кричать.
Неужели это конец?
Мари… на…
Ма…
Отец снова появился незаметно. А ведь, казалось, он должен был слышать шум въехавшей в комнату коляски.
– Дочитал?
– Да. Значит, Освальд не убивал Кеннеди?
Отец покачал головой.
– Его подставили, – голос отца звучал хрипло. – Чтобы все свалить на него. Раздуть новый виток антисоветской истерии. Мы прокололись здесь. И по-крупному…
– Как это?
Отец помолчал и проговорил со вздохом:
– Промашка Алекса. Невольная, но промашка… Сейчас все эти материалы в опасности. Произошел провал агентуры, и теперь станут нас убирать. Одна из тех, кто работал когда-то по этому направлению, женщина под кодовым именем «Татьяна», уже убита. Она позвонила одному из наших, а он уже был на крючке. Конспирация сохранялась много лет, но все-таки нас вычислили. За нами охотились в течение длительного времени….Так благодаря этой смерти мы и поняли, что всему конец. – Отец замолчал. – Еще одной ошибкой Алекса было то, что он вообще полез на эти выборы… Нет чтобы тихо-мирно дожить свои дни, Алекс захотел участвовать в политике и продвинуть своего сына. Мозгов бы у него хватило, но… – отец тяжело вздохнул. – Нельзя нам было светиться и вылезать на поверхность. Всегда есть ниточки, за которые можно потянуть и распутать весь клубок. Да, Алекс сделал пластическую операцию, сменил все документы, но прошлое есть прошлое, и так просто от него не избавишься. А от прошлого разведчика тем более. Его и уговаривали, и предупреждали…
– Недавно его сын попал в автокатастрофу, но это же… Пап, это не вы подстроили?
– Давай не будем об этом. Там и местных конкурентов хватает. Нарвался на старых хозяев, вот и получил по полной.
– И что теперь? – спросил он.
– Я хочу, чтобы ты взял все материалы по группе и спрятал их в надежном месте. Подумай над этим… Сейчас лучшая сохранность будет в России.
– Почему, пап?
Но ответа не последовало.
Игорь Мятлев понимал, что есть вопросы, на которые может ответить только его отец. И хотел их задать. Он не знал, выяснит ли он то, что хотел. Но и не спросить не мог.
– Пап! А почему все-таки Кеннеди убили?
Отец снова замолчал. Он уже подумал, что ответа не будет, когда Мятлев-старший сказал, делая паузы между предложениями:
– Смерть Кеннеди была предопределена. Если посмотреть на историю, то окажется, что смерть людей, за которыми стоят определенные проекты, означает и свертывание этих проектов. По этой причине убили Столыпина, царя Александра Третьего, после которого пришел к власти никчемный Николай Второй. Убили Ленина, и пришел Сталин, убили Рузвельта, хотя это доказать трудновато… Кеннеди – это был проект… Налей мне водки, сын. Я знаю, что нельзя, но, как говорится, если очень хочется, то можно… В гостиной в шкафчике слева, будь добр, принеси.