В общем, ночь выдалась плохая. Мы встали почти не отдохнувшими, но день обещал быть погожим и чистое голубое небо порадовало, особенно после такой ночи. Однако небо быстро выцвело, краски померкли, и день превратился в тусклый, а солнечный свет резал глаза. От него болела голова.
Мы спустились вдоль приливного русла в поисках следов, по которым шли вчера, без всякой уверенности, что Лленллеуг и двое его возможных спутников шли именно здесь. Лошадей у нас теперь на троих осталось две, так что мы то ехали по очереди, то шли пешком, иногда Передур и Таллахт ехали на одной лошади. Каменистый берег не предполагал быстрого передвижения — на лошади или пешком, — и мы продвигались медленно. А потом мы и вовсе потеряли след.
Несмотря на острый глаз Передура, следов больше не было.
— Не иначе, болото забрало их, — мрачно предположил Передур, — как твою Серую. — Он махнул рукой в сторону моря колеблющейся грязи. — Лошадь сожрала, и все еще не насытилась.
Не стоило ему упоминать о нашей потере. Для воина утратить лошадь — все равно, что лишиться руки или ноги.
Через некоторое время мы бросили попытки отыскать след, и просто ехали в том направлении, куда он вел вчера. Особого смысла в этом не было, признаю. Конечно, те, за кем мы шли, могли знать дорогу через трясину, но мы-то ее не знали. Мы как раз обсуждали эту проблему и сошлись на том, что надо идти вниз по течению, хотя наша предполагаемая добыча могла свернуть в сторону где угодно.
Однако я решил продолжать поиски. Не сказать, чтобы это был каприз. Во мне зрело убеждение, что толк, в конце концов, все равно будет. Я не часто испытывал такую уверенность, но решившись, уже не отказывался от принятого решения. Не то, чтобы я привык доверять интуиции, но понимал, что в мире есть многое, способное воздействовать на поступки людей. Правда, чтение знаков судьбы никогда не относилось к моим сильным сторонам.
Поднявшись на вершину очередного холма, мы огляделись и обнаружили, что перед нами расстилалась пустошь с редкими невысокими холмами. В другое время их склоны должны были бы весело зеленеть и радовать глаз, но после засухи вид бесчисленных лысых вершин, уходящих вдаль подобно омытым дождями и ветрами черепов, никак не мог воодушевить сердце, и без того страдавшее от безжалостной суровости этих пустынных мест.
Немногие деревья выглядели чахлыми, принявшими под ветром причудливые формы. Теперь я определил, что мы движемся в сторону Ллионесса — длинного полуострова, разделявшего два моря: Ирландское по правую руку и Мьюир Нихт[1] по левую. Это странное место всегда считалось негостеприимной землей, царством отверженных душ и диких зверей; честным людям здесь не место. Ах, да, вспомнил: еще здесь некогда Мирддин сражался с Морганой не на жизнь, а на смерть.
Тогда же исчез Пеллеас, друг и слуга Эмриса, наверное, тоже в связи с этой битвой, а еще ушел мой брат Гавейн. Я до сих пор скучаю по нему, ведь до того ужасного дня мы редко разлучались хотя бы на день.
В то время как Артур и кимброги схватились с саксами на севере, Мирддин, вняв знакам и знамениям, в одиночестве отправился на битву с Королевой Воздуха и Тьмы. Он не вернулся. На его поиски отправились Гавейн с Бедивером. Они нашли Мудрого Эмриса слепым и израненным, именно здесь в Ллионессе. Увы! Пеллеас, начавший поиски еще раньше, так и сгинул. Никто больше не видел его. И тогда Гавейн, охваченный раскаянием и стыдом, удалился в изгнание. Или, как говорит Мирддин, Гавейн, истинный рыцарь, не мог больше мириться с греховностью своего происхождения, и ушел на поиски искупления.
Подумаешь, «греховность происхождения»! Мне Моргана не родня. Откровенно говоря, я не очень-то верю в эти разговоры, и тогда не верил, и теперь не верю. Позволить Гавейну взять и вот так уйти, какую бы благородную цель он не преследовал, всегда казалось мне опрометчивым. Случись я там на момент его ухода, я нашел бы слова, чтобы отговорить его. Но меня там не было, и сейчас остается лишь молиться, чтобы однажды мы смогли вновь оказаться вместе. Я так и делаю. И жду.
Вот об этом я и думал, пока мы тащились по пустынным холмам. Я оглядывал унылый горизонт, отколупывая со штанов комки засохшей грязи. Выбранное направление привело нас к небольшому заросшему шиповником оврагу. По дну его извивался узкий ручеек. Понятно, что когда-то он был пошире, но и теперь вода в нем оставалась вполне терпимой. Мы остановились, чтобы освежить лошадей и наполнить бурдюки. Помылись, как смогли, отдохнули, пожевали черствого хлеба. Одежда тем временем подсохла и мы отправились дальше и ехали до ночи.
Солнце село. На землю легли мутные прохладные сумерки. Очередной бесплодный день закончился, и мы разбили лагерь в лощине. Таллахт занялся лошадьми, Передур пытался разжечь костер; дерево оказалось гнилым и неожиданно влажным, костер давал больше дыма, чем тепла. Я поднялся на вершину холма посмотреть на звезды и решить, куда двигаться дальше.
На землю спустился туман, звезд я не увидел. Печальный ветер с юго-запада стонал над бесплодными холмами, стучал голыми ветвями низкорослых деревьев, словно зубами щелкал. Такие ночи предвещают бури, но в воздухе не чувствовалось ни малейшего намека на дождь, а ветер нес запахи моря.
Передур крикнул, что нашел, откуда берется вода на дне лощины: в склоне холма бил маленький родничок. Не могу сказать, что меня это очень обрадовало, но все же посмотреть стоило. Толку торчать на вершине холма все равно не было, а вода, к тому же чистая, это хорошо. Надежды на благополучный исход наших поисков в этом мрачном царстве гибли на корню. Передур руками расчищал родник в склоне холма и, когда он закончил, выяснилось, что родник не такой уж слабый, хотя лошадей напоить все равно не удастся. Но Передур так не думал. Он ухитрился довольно быстро набрать в миску воды, которой хватило на всех. Честь обнаружения родника принадлежала ему, так что первый глоток сделал он сам. Эк его скривило! Вода имела отчетливый привкус тухлых яиц.
Он сплюнул и вытер рот рукавом, чтобы избавиться от дурного привкуса.
Таллахт посмеялся над растерянным выражением лица Передура, а тот продолжал отплевываться и ругался во весь голос, в том числе и на Таллахта. Воин в долгу не остался и ответил довольно обидно для Передура. Не сомневаюсь, будь они одни, дело дошло бы до драки.
— Прекратите! — приказал я. — Не о чем тут говорить. Все, забыли!
Они смерили друг друга неприязненными взглядами и отвернулись, явно не собираясь забывать о взаимных обидах. Ночь должна бы приглушить страсти, но этого не случилось.
С заходом солнца ветер усилился. Он гнал пыль с вершин холмов и кружил ее по лощине. Я бы не стал обращать на него внимания, но сухой гром, забормотавший вдалеке, прогнал всякую мысль о сне. Я лежал, закутавшись в плащ, прислушиваясь к надвигающейся буре, и мне вдруг показалось, что я слышу звук колокола, которым монахи созывают братию на молитву.
Звук и не думал стихать, наоборот, он становился громче. Я встал и поднялся по склону, чтобы осмотреться. На вершине стояла темная фигура, закутанная в плащ. Прежде чем я узнал Передура, он резко развернулся и врезал бы мне кулаком в челюсть, если бы я не отшатнулся.
— Эй, парень, мир! Это я, Галахад.
— Прости меня, господин, — сказал он с облегчением. — Я не ожидал, что ты не спишь.
— Меня разбудил колокол, — пояснил я. Видя удивление молодого воина, я добавил: — Ну, такой монашеский колокольчик. Звонит как будто совсем рядом.
— Вот те раз! — сказал он, качая головой. — А меня разбудило пение. Никакого колокольчика я не слышал.
Я в свою очередь с удивлением воззрился на него. Но лица в темноте разглядеть не мог.
— Пение? Кому здесь петь?
Странно, как только я произнес это слово, явственно послышался медленный напев, как в церкви на молитве. Решив, что слышу колокол, я, наверное, не обратил на голоса внимания, но теперь и у меня сомнений не было. Только вот Передур утверждал, что его разбудило именно пение. И, похоже, был прав.
Пока мы стояли в ночи под ветром, из-под низко летящих облаков выглянула луна, бросая на безрадостный пейзаж бледный водянистый свет. Опять зазвонил колокол, и пение стало громче. Я повернулся в направлении звука, но ничего не увидел.
— Вот они, — выдохнул Передур, наклонившись ко мне. — Восемь. Я их вижу.
— Где? — Я не понимал, о чем он говорит.
— Там! — Передур положил руку мне на плечо и развернул туда, куда смотрел сам. Теперь и я увидел восемь огоньков на вершине соседнего холма. Честное слово, всего мгновение назад никаких огней не было! И, тем не менее, они были там, неторопливо покачиваясь на гребне холма. Я понял: это факелы, мы просто не видим пока тех, кто их держит. Пение и звук колокольчика приближались.
— Не самая лучшая ночь для путешествия, — пробормотал я.
— Кто бы это мог быть? — спросил Передур, а затем предложил взять оружие и посмотреть.
— Не стоит. Они и так идут сюда. Просто подождем.
Мы ждали и скоро уже видели смутные очертания фигур, освещенных слабым светом факелов. Они приближались, ненадолго скрываясь из виду, когда спускались в лощину. Теперь я отчетливо различал восемь человек с факелами, и еще одного, шедшего впереди с колокольчиком — монахи, как я и предполагал, в рясах, развевающихся на ветру. Они пели на латыни, а передний так усердно звонил в колокольчик, что, казалось, совсем не замечал нас. И это было странно. Я бы на их месте немало удивился, встретив в холмах двух воинов.
Они шли и пели тихими заунывными голосами, с трудом переставляя ноги. Пыль, поднятая порывистым ветром, окутывала картину грязной пеленой; казалось, что монахи плывут в облаке пыли. Решив, что они уже достаточно близко, я вышел из темноты, подняв руки, показывая, что у меня нет оружия.
— Мир вам, добрые братья, — звучно произнес я сквозь завывание ветра.
Я вовсе не хотел напугать их, но у любого, неожиданно встретившего незнакомого воина посреди ночи в безлюдном месте, сердце забилось бы чаще. Но монахи просто остановились, причем в тот же момент, как услышали мой голос. Такое впечатление, что мое появление не стало для них неожиданностью.