– Нет, фпафибо, – произнесла Хроногатор, и Ламорак заметил, что ее глаза внезапно приобрели такой вид, словно кто-то нанес на них три слоя водостойкого лака. – Вообффе-то, – продолжала она, – мне уве пора идти, так фто…
– Разумеется. Мы вполне понимаем. Ну что ж, Пер, как только я скажу «тяни»… Пер! На что ты там, черт побери, уставился?
Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами.
– Улыбайся, Лам, – прошипел он уголком рта, – Кажется, нас снимают на телевидении.
Быстрее скорости света – это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно.
– Ох!
– Прости.
– Это была моя нога.
– Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости.
– В следующий раз смотри, куда наступаешь.
Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу – так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, – Земля апатично вращалась на своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск.
– Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником?
– Прости.
– Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода.
– Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления.
– Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла?
– Я не Присцилла. Я Аннабель.
– А я – Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову.
– О боже, Присцилла, прости, пожалуйста.
– Я не Присцилла. Я Джордж.
На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно.
– Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию?
– Но послушай, Джордж…
– Это Тревор. Джордж – это я.
– Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать – один Бог знает, какой вред мы приносим самим только своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо?
Последовала абсолютная тишина.
– Тревор! Ты понял, что я сказала?
– Я не Тревор. Я Ник.
– А где же тогда Тревор?
– Каким образом, черт возьми, я могу это знать, Луиза? Здесь так темно, что собственной руки не разглядишь.
– Вообще-то я не Луиза, я Анжела. И если уж на то пошло, кто такая Луиза, черт меня подери?
Тем временем вторая спасательная капсула, пилотируемая девяностосемилетним ребенком, с ревом уносилась вдаль сквозь неописуемое величие Пустоты, как стрела к цели стремясь к тому месту, где, как он помнил, находилась самая лучшая в мире пиццерия. Загвоздка заключалась лишь в том, что ее к этому времени еще не открыли, и не откроют еще в течение семидесяти лет.
Все молчали, за исключением единорога. Он поднял голову, увидел девицу незапятнанного целомудрия, порозовел и застенчиво сказал: «П-привет», после чего принялся яростно пережевывать жвачку.
Вслед за этим Ламорак очень медленно полез в пертелопов рюкзак, вытащил полиэтиленовый пакет и достал из него гвоздичное масло; он выпил его, вытер рот рукавом и улыбнулся.
– Ну, привет, – сказал он.
– Вообще-то, Лам, – прошептал Пертелоп, – его надо не пить, его надо…
– Заткнись, Пер, я знаю, что делаю. – Ламорак поднялся на ноги, отряхнул пыль с коленей своих брюк и подошел к девице незапятнанного целомудрия.
– Меняемся, – сказал он. – Мой единорог на твой передник. Как ты насчет этого?
Девица незапятнанного целомудрия воззрилась на него.
– Ты что, последние мозги растерял? – спросила она.
Ламорак приподнял бровь.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я не совсем понимаю. Честный обмен. Ты получаешь премию за лучшую натуралистскую программу, я получаю передник, все счастливы. В чем проблема?
На земле есть немало холодных мест, но лишь в очень немногих из них царит такой холод, как в двух футах от глаз девушки.
– Послушай, ты, кто бы ты ни был, – сказала она, – я снимаю здесь серьезный фильм. Если я вернусь и скажу моему продюсеру, что у меня на пленке отснято десять минут живых единорогов, я проведу остаток своей карьеры, снимая прогноз погоды. А теперь, может, вы оба наконец уберетесь отсюда? Вы перепугаете мне кенгуру.
Возможно, в первый раз за всю жизнь Ламорак испытывал некоторый недостаток в словах. Совершив значительное усилие, он умудрился произнести лишь: «Но это же единорог!» Девица незапятнанного целомудрия вздохнула.
– Парень, – сказала она, – мне наплевать, будь это хоть дрессированный шерстистый мамонт. У меня репутация серьезного обозревателя-натуралиста, и я не собираюсь ее терять. Понял?
– Но ведь это же…
– Знаю, – девица поджала губы. – Очень хорошо. Вытащите его на спутниковое телевидение, парни, – уверена, они обеспечат ему собственное ток-шоу. Между прочим, кое у кого тут полно работы, так что, если вы не возражаете…
Ламорак не сказал ничего. Даже если бы он смог найти подходящие для ситуации слова, у него были бы трудности с тем, чтобы их произнести, поскольку его нижняя челюсть болталась как вышедший из строя разводной мост. Он изумленно покачал головой, отошел в сторону и сел в тени большого скального выступа.
– Простите, – произнес Пертелоп.
– Да?
– Мне кажется, – сказал Пертелоп, – здесь может быть маленькое недоразумение. У вас ведь есть передник, не так ли?
– Какой передник?
– Ага. Так значит, вы не являетесь девицей незапятнанного целомудрия?
Секунду или две спустя Пертелоп поднялся с земли, потирая челюсть, и присоединился к своему коллеге под скалой.
– Здесь, по-видимому, что-то не так, – сказал он.
Ламорак кивнул.
– Проклятая девица не та, – ответил он. – То есть, скажите на милость, откуда я мог знать, что есть две… – он осекся. Ужасная мысль внезапно пришла ему в голову.
– Ох, черт, – произнес он. – Ну конечно. Как я не догадался?
Пертелоп поднял голову.
– Что ты хочешь сказать?
– Итоги матчей. Мы их неправильно интерпретировали. Ну-ка, дай-ка мне мой рюкзак, быстро!
Пертелоп сделал, как ему было сказано; и пока девица незапятнанного целомудрия со своей съемочной группой резво рысила неподалеку, преследуя загнанного кенгуру, скачущего в каких-нибудь десяти ярдах перед ними, он лихорадочно листал спортивный отдел справочника «Что к чему в Сиднее».
– Пер, – сказал он наконец, закрывая книгу, – ты мог бы и сообщить мне, что Громобой Даррен О’Шеа играет за «Подростков Параматты».
На лице Пертелопа отразилось замешательство.
– Ох, проклятье, – сказал он. – Да, конечно, полагаю, это придает делу совсем другой оборот. И что мы теперь будем делать?
Хроногатор перегнулась через край выступа, под которым они сидели, и прочистила горло.
– Мы могли бы поефть, – предложила она.
– Только, пожалуйста, не персики, – со вздохом сказал Ламорак. – Не сейчас; я этого не вынесу.
Хроногатор ухмыльнулась.
– Ну ладно, – сказала она, – а как вам понравятфя похлебка ив моллюфков, фыпленок ф бавиликом и орегано, и абрикофы в бренди? – С этими словами она раскрыла свою сумку и достала оттуда три большие банки консервов. – У меня микроволновка на фолнечных батареях, фейчаф я ее включу, и вфе в порядке.
Ламорак слабо улыбнулся.
– Почему бы и нет? – ответил он. – А когда мы поедим, не смогла бы ты подбросить нас немного на этом своем космическом корабле? А то, я боюсь, нам придется еще долго тащиться.
– Не вопроф! – Хроногатор вытащила из кармана маленький металлический кубик и нажала на кнопочку на задней стороне, держа его на вытянутой руке. Кубик начал увеличиваться и превратился в микроволновую печь.
– Только не говорите никому, что вы видели ее, потому что их еще не ивобрели, – добавила она. – Ф одной ив таких фтуковин мовно уфтроить второе фредневековье.
– О чем разговор, – согласился Ламорак, – ты молчишь про единорога, мы забываем о высоких технологиях.
Хроногатор засмеялась и принялась открывать банки. Прошло некоторое время с тех пор, как она в последний раз держала в руках открывашку, так что она чуть не прожгла здоровенную дыру в ландшафте размером с хороший вулкан, прежде чем сумела выставить луч аннигилятора на необходимую мощность, но все обошлось без особого ущерба.
– Но это все еще ничего не объясняет, Лам, – внезапно сказал Пертелоп, и его голос прозвучал назойливо, как жужжание мухи, бьющейся о ветровое стекло.
Ламорак тряхнул головой и сказал:
– Не сейчас, Пер. Давай попозже.
Пертелоп, нахмурясь, посмотрел на него.
– Но, Лам, – настаивал он, – Громобой Даррен О’Шеа не имеет никакого значения, потому что тут написано, что его брат Норман сейчас играет за «Мельбурнских Оборотней», а это значит, что коэффициент «икс» уже не соответстствует обратному тангенсу «пи»…
– Потом, Пер, – Ламорак закрыл глаза, положил голову на свой рюкзак и вытянулся. «А знаешь, – сказал он самому себе, – похоже, скоро мне начнет нравиться проигрывать. Это так успокаивает…»
А потом он опять рывком выпрямился и схватился за книгу.
– Я же говорю, – кивнул Пертелоп. – И следовательно, нам придется заново пересчитать дифференциальный сдвиг по оси «игрек».