В моей душе стала зарождаться гроза. Через секунду меня должна ослепить молния догадки, после чего ответ на все вопросы должен прокатиться по моему разуму раскатами грома. Все эти природные катаклизмы моего организма успел опередить спокойный голос Антона Струге:
– Речь идет о некоем Кантикове. Он был арестован Павлом Максимовичем по делу о хулиганстве на Терновском автовокзале и водворен в СИЗО. При осмотре в его карманах были обнаружены и три пачки «Бонда», и зажигалка, и спички, и батончик «Марса». Плюс к этому – восемьсот долларов наличными, которые, судя по всему, ему и передал Решетуха. – Струге повернул голову ко мне. – У него точно не было с собой карты Острова сокровищ?
Земцов замер с моей кружкой в руке.
– А собирался ехать он, как ты правильно предположил, Саша, в Новосибирск. У парня был на руках билет.
Совпало несовпадаемое. Кантиков, арестованный мною и водворенный в СИЗО по инициативе милицейского следователя Центрального РОВД, – сообщник Решетухи! Значит, Кантиков – на самом деле именно тот парень, который продал Мишину черепаху. Если верить старику Попелкову, соседу Решетухи, то именно Кантиков стоял на пороге в ту злосчастную ночь, когда на квартиру Решетухи было совершено нападение. Если соединить все это воедино, то получается...
– Не было на Решетуху никакого нападения, – громко заявил Струге. – Это я знал с самого начала. Имитация под серию разбойных нападений! Но зачем это нужно Решетухе? Налоги? Льготы? Глупость какая...
– Ты хочешь сказать, – скептически заявил Земцов, – что Решетуха дал добровольное согласие на то, чтобы его шарахнули по голове ради льгот по продажам?
– А вы видели его шрам на голове? – вмешался я. – Он не так уж впечатляющ. Тонкая, давно зажившая ниточка на лбу, рядом с правым виском.
Струге тут же встрял в разговор и авторитетно заявил о том, что он, как бывший боксер, очень хорошо знаком с последствиями удара скользом о череп.
– Срывается кожа, но от этого не только потерять сознание нельзя, но и пошатнуться. Никакого сотрясения, одно лишь потрясение. Да и то если вида крови боишься, потому что ее выльется – море! Ущерба здоровью – ноль, тем более если речь о таком амбале, как Решетуха. Однако сотрясение мозга – это, пожалуй, единственный диагноз, который можно сымитировать перед медиками без опаски быть уличенным. Голова кружится, глаза болят и на свет смотреть больно, тошнота и рвота, холод в конечностях... Назови все это вслух, и тебе тут же выпишут больничный по факту черепно-мозговой травмы. Короче, это имитация от начала до конца. Инсценировка разбоя под серию аналогичных эпизодов. Где Решетуха? Его пора привлекать к ответственности за заведомо ложный донос.
– Решетуха исчез, – неожиданно для всех бросил Земцов. – Его нет нигде. Ни на рынках, ни в новой квартире, ни в старой квартире, ни в киоске. В этом-то вся проблема. Зачем Мише исчезать, если дело прошло так успешно? Что у него не получилось?
Струге встал, поставил на стол кружку с чаем и подошел к окну. Я заметил, как он осунулся за последние дни, и чувствовал себя виновным перед ним. Никому не нужно объяснять, что по делу находятся в этом кабинете лишь Пащенко и Земцов. Первому нужно прояснить ситуацию для своих следаков по делам о контрабанде животных, а второму найти дерзких мерзавцев, вычищающих квартиры терновцев. Струге же здесь лишь по причине того, что он не хочет бросать меня в беде. Дураку понятно, что это дело для меня, после неудавшейся попытки «запоганить» меня с «заведомо неправосудным приговором» – ключевое. Кто-то могущественный хочет поставить точку на моей со Струге дружбе и достать Антона Павловича моим уничтожением. Не разведи и не рассуди я дело Решетухи до конца, у Лукина появится потрясающая возможность объявить меня лохом, не разбирающимся ни в отправлении правосудия, ни в уголовном праве. Меня убирают со сцены. Урок другим, чтобы не входили в тесный контакт со Струге, и конец моей карьере. И я благодарен Струге, что он по-прежнему рядом со мной. Ошибись я хоть раз – и я на заседании квалификационной коллегии судей, решающей вопрос о соответствии меня занимаемой должности. Я знаю, что там все решится быстро. Я буду молчать, потому что глубоко убежден в том, что тот, кто осознает свою невиновность, никогда не унизится до оправданий.
Пока Струге курил, выдувая дым в открытую форточку, Пащенко рассказал нам с Земцовым, что общего между всеми теми, кому выпала прискорбная роль побывать на месте потерпевших по всем эпизодам разбоя с применением веснушчатого милиционера. Оказывается, и это было для меня настоящим шоком, что все эти люди за несколько дней до нападения попадали в поле зрения одного-единственного человека – адвоката Игоря Олеговича Савойского, у которого в нотариате, где оформлялись сделки, работает бывшая жена! Когда я говорю, что это известие было для меня настоящим шоком, я не лукавлю, потому что...
– Адвокатом Кантикова был Савойский...
Струге повернулся ко мне так резко, что я выронил авторучку.
– Что ты сказал?!
– Помните, на стадионе, я сказал вам с Максом, что адвокатом Кантикова был какой-то тип со странной фамилией, похожей на авторитетное погоняло? Не то Ереванский, не то Кемеровский... Я тогда забыл. А сейчас, когда Вадим назвал фамилию, я с уверенностью говорю, что адвокатом Кантикова был Савойский. Прилизанный персонаж, одетый, как Марлон Брандо в фильме «Крестный отец». Я тогда еще подумал – зачем этому фраеру в костюме от Армани защищать от «хулиганки» плюгавого неплатежеспособного бродягу... Господи, да мою правоту легко проверить, заглянув в постановление об аресте! Что вы на меня уставились, как на слабоумного?!
Струге стоял у окна с открытым ртом, Пащенко и Земцов замерли в неестественных позах. Земцов секунду назад, разговаривая с прокурором, размахивал руками, и теперь он молча сидел, сжимая в объятиях невидимый взгляду окружающих арбуз...
– Твою мать... – первая реакция Пащенко на мои слова.
Первым пришел в себя Струге.
– Я Левенцу верю. Он в костюмах толк знает. – Дошагав от окна до моего стола, он опустился на стул. – Это что у нас, господа волки, получается?.. Паршивая овца по фамилии Савойский имела доступ к конфиденциальной информации в нотариате, и теперь можно совершенно спокойно утверждать, что этой информацией она воспользовалась. Это, во-первых. Он же – я продолжаю говорить о Савойском – организовал переезд Юшкиных в квартиру пока неизвестного нам Сутягина, где жил Решетуха, а самого Сутягина переселил в свою квартиру. Это, во-вторых. Из этого следует, что фамилии Савойского и Решетухи некоторым образом уже однажды пересеклись. И, наконец, третье. Едва Кантиков попадает в заваруху, он тут же выступает в качестве его защитника. Если учесть из ранее услышанного, что Кантиков имел очень близкое сношение с интересующим нас Решетухой, то... То получается замкнутый круг, господа волки. Получается, что Решетуха, Кантиков и Савойский крутятся по одной орбите. Я тут упомянул одну фамилию, которая вызывает вопросы... Кто такой Сутягин?
Земцов не заставил себя ждать и поведал короткую историю своей беседы с новосибирским бизнесменом.
– Кажется, он имеет большой зуб на Мишу, – пояснил он. – Признаться честно, после всего случившегося я тоже имел бы зуб, окажись на месте Сутягина. Кстати, он подтверждает твою версию, Антон, об инсценировке.
– Дела... – то ли вдохнул, то ли выдохнул прокурор. – Паша, у тебя кипятку в чайнике не осталось?
Кипятку в чайнике, на самом деле, не осталось.
– Я пойду схожу за минералкой, – сказал Пащенко и вышел из кабинета.
– Земцов, – позвал опера Антон Павлович, – назови мой домашний номер телефона.
Похлопав глазами, старый опер полез в карман то ли за записной книжкой, то ли за мобильником, в памяти которого была телефонная база.
– Нет-нет, – остановил его Струге. – По памяти.
Земцов принял это за издевательство и раздраженно задвигал усами.
– Ну, не помню, и что с того? Память у меня хреновая? Может быть. Годы идут, а телефонов в голове накапливается все больше и больше. Чего хотел-то, Антон Павлович?
– Я хотел проверить, как ты, звонивший мне в общей сложности около пятидесяти раз за все время нашего общения, вспомнишь мой номер телефона. А почему ты не вспомнил, Саша?
Земцов опять полез в пачку сигарет, продолжающую валяться на столе.
– Потому что звоню тебе не чаще одного раза в месяц. А когда – и того меньше. В последнее время, правда, все чаще и чаще... У некоторых судей очень активная жизненная позиция... Звонил бы каждый день, имел бы общие дела на постоянной основе – помнил бы!
– Молодец! – Струге обрадовался. – Как мне не хватало этой фразы – «общие дела на постоянной основе»!! Молодец, Земцов! А вот теперь послушай меня, Александр Владимирович... Я не далее как четыре месяца назад вел активные телефонные переговоры с партнерами по обмену своей квартиры. Причем вел их в течение двух недель. Но, спроси меня сейчас их номер телефона, я не вспомню даже под пыткой! Я имел честь прокатиться в одной машине с Игорем Олеговичем Савойским на новую квартиру Юшкиных. Так вот, когда мы были еще в пути, Игорь Олегович сказал мне, что неплохо было бы позвонить Юшкиным и предупредить о приезде. Достав мобильный телефон, он очень уверенно, не теряясь ни на секунду, спокойно переговорил с Юшкиным. Вас это не удивляет?
Я в сомнении покачал головой.
– Антон, в телефоне есть память номеров. Он выбрал имя и нажал на кнопку соединения связи...
– Ты меня не понял, мой юный друг. Савойский не выбирал из базы имя. Он по памяти набрал номер, нажимая кнопки с цифрами.
– Но он мог помнить! – возразил Земцов. – Ты квартиру менял четыре месяца назад, потому и не помнишь, а адвокат разменялся неделю назад. Разницу видишь?
– Вижу, – качнул головой Антон Павлович. – Но тогда именно по этой же причине Савойский выбрал бы имя в базе данных! Ведь это первое, что сделает человек, работая над таким серьезным вопросом, как размен квартиры! Однако в его телефонной базе этого номера не было. Так поступит всякий, кто не захочт, чтобы этот номер когда-либо обнаружили. Особенно – при определенных обстоятельствах. Нет?