Глава 6Решетуха
Ну вот и все. Я прощаюсь с этим городом, доставившим мне много хлопот и много маленьких радостей. Жизнь без опасности скучна и примитивна. Что я увезу из Тернова? Воспоминания о риске, убеждение в том, что моя судьба удалась, и сумку, наполненную будущим.
Впереди – четыре часа воспоминаний о том, как я оживил этот маленький город, подарил ему минуты страха и опасности. Очередная моя пристань, от которой я ухожу с легкой душой. Около семи часов вечера этот скромный теплоходик, пробирающийся сквозь волны под горделивым флагом расстрелянного адмирала, войдет в воды большой сибирской реки, и еще через два часа я увижу свой родной город. Что жизнь? Игра. Игра, полная смертельной опасности, через которую ты должен пройти, отобрав у судьбы все, что возможно. Все, что я отобрал, умещается в маленькой спортивной сумке. Она такая маленькая, что в нее можно уместить лишь несессер с умывальными принадлежностями, полотенце, сменную рубашку и пару чистого белья. Но в ней нет и этого. Она полна воспоминаний и моего будущего...
На секунду оторвавшись от своих мыслей, я окинул взглядом помещение. Уютный кубрик, в углу которого расположена стойка бара. Это ли не лучший момент для того, чтобы, празднуя очередную победу, выпить стаканчик какого-нибудь дорогого напитка?
Перекинув ремень сумки через плечо, я приобнял молодую девушку, вставшую мне на пути, улыбнулся ей и прошагал к стойке. Теперь эта девчонка будет весь день смотреть на меня.
– Слушаю вас.
– Что? – Не понимая, что мне говорят, я оторвал от девчонки взгляд и уставился пустым улыбчивым взглядом на бармена.
– Вам что-нибудь налить?
– Да. У вас есть текила? – Я перевел взгляд на девчушку. На проститутку не похожа. Пароход, следующий без остановок, – не лучшее место для съема клиентов. Однако следует одна, без провожатых, молода, беспечна и красива. Для меня это лучший способ скоротать время и украсить его. В очередной раз встретившись с ней глазами, я показал ей на пустующий рядом со мной кожаный табурет. Заметив ее движение в моем направлении, я почувствовал внутри себя прилив знакомой теплоты. – Знаете что? Две текилы... Вы пьете текилу?
– Почему бы и нет? – дрогнула она кончиками губ.
Определенно мила, определенно молода. Юность, хлещущая через край, не знающая границ, не верящая в то, что жизнь полна разочарований и слез. Я уже прямо сейчас готов заплатить штуку баксов, чтобы завлечь ее в глубину парохода. Однако впереди целых четыре часа, в каждом из которых шестьдесят минут. А потом – еще два. Я не люблю насыщаться доступным, потому что знаю, что тотчас после получения желаемого результата потеряю к предмету интерес. Глядя в это юное лицо, мне не хотелось бы, чтобы уже через тридцать минут, выплеснув в нее накопившуюся за долгие недели одиночества страсть, остаток времени просидеть в одиночестве, за стаканом водки из агавы, слушая ее влюбленную болтовню и считая мгновения до того, как пароход причалит к Новосибирску. Нужно разогреть себя, довести до изнеможения, пусть даже усиленного алкоголем, ее, а потом, за мгновение до того, как народ начнет скапливаться на палубе, овладеть ее крепким, юным телом... Будет еще лучше, если она, скользя подо мной почти на открытом месте, будет стонать и просить «Ну быстрее... Быстрей же... Нас сейчас увидят...» Вот она, жизнь! Я люблю ее такой! Я люблю всегда опаздывать, но всегда при этом приходить к финишу первым, ночь с женщиной, полная мрака и покоя, не для меня.
Ее глаза, полные света и огня, смотрят на меня, а ровные, безукоризненные губы несут какую-то девичью чушь. Кажется, она говорит мне, что едет в Новосибирск к своему жениху. Вот она, жизнь! Очередная моя победа, ломающая все устоявшиеся стереотипы! Взять девочку, которую через несколько часов будет встречать на пристани жених! Она будет стонать подо мной, делая попытки изобразить нежелание, а на самом деле задыхаясь от страсти, за несколько минут до того, как в ее сочные, безумные в своей красоте уста вопьются жадные, изголодавшиеся в ожидании женщины губы какого-то новосибирского сопляка! Вот она, моя жизнь... Я весь в ней, как одинокий странник, решивший в пургу, в одиночестве, пересечь тундру. Как прекрасна моя жизнь, но как быстро она летит...
– ...наверное, он любит меня, если решил жениться? – прорывается сквозь мои мысли ее голос. – Как вы думаете?
Я улыбаюсь.
– Конечно.
– Но его стремление устроиться в жизни претит моим убеждениям. Я люблю свободу, свежий ветер. Наверное, поэтому я и решила пройтись рекой. Он заканчивает строительный институт и станет инженером. Он гордится своей профессией, считает, что она важна не только для него. А есть ли в этом смысл? Зачем жить для других, лишая себя единственной, предоставленной судьбой возможности насладиться жизнью, ее неожиданными поворотами? Скорее я еду не для того, чтобы сказать ему «люблю», а для того, чтобы объяснить, почему наш союз невозможен. Моя душа не способна ни создавать, ни разрушать. Я ветер, гуляющий меж крон деревьев.
От неожиданности я вздернул бровь. Минуту назад мне казалось, что ей не более семнадцати и она вырвалась на пару дней перед выпускными экзаменами на волю. Жажда секса с малознакомым парнем, ошибка молодости, выдающая влюбленность за любовь. Сейчас я смотрю в ее глаза и убеждаюсь в том, что ее слова – не следствие пятидесяти выпитых граммов сорокапятиградусной водки. Такие, как она, пьянея, не фантазируют и не молотят чушь без остановки. Эти люди, едва почувствовав в голове легкость от алкоголя, который впитывается в кровь через язык уже через пять минут, всегда говорят правду. Я слушаю ее и начинаю понимать, что желание овладеть ею прямо на этой стойке сменяется желанием выслушать ее и понять. Она юна и беспечна, рассудительна и основательна внутри. Разве я не прав, делая такие выводы, когда я слышу слова о том, что...
– ...вы пьете спиртное, и вы внешне счастливы. У вас есть что-то, чего, по всей видимости, не хватает мне. Но вы в два раза старше меня, именно поэтому мне сейчас недоступно то, что понимаете вы. Но ждать еще двадцать лет мне не под силу.
– Мне не сорок. – Я полагал, что в свои тридцать пять я выгляжу гораздо моложе. – А вам, стало быть, двадцать? Вы красивы и безупречны. Разве этого мало для настоящего времени? Просто с возрастом приходят иные представления о счастье. В двадцать я мечтал лишь о том, чтобы найти работу после армии. Когда нашел, посчитал это счастьем. Потом, когда разуверился в своем труде, стал думать о том, как стать счастливым по-другому. На все нужно время, всему свой срок. То, чем счастлив сейчас я, может принести вам, с вашим пониманием свободы, много горя.
Как ваше имя, милая спутница? Как назвали вас родители, родившие на свет такое чудо?
– Вика. – Она посмотрела на меня сквозь тонкое стекло пузатого бокала.
– Никогда не называйте себя Викой, – попросил я. – Вика – это кормовая культура. Вам лучше подойдет полное звучание.
Она рассмеялась так звонко, что оглушила меня на полминуты. А я-то думал, что она обидится и мне придется объяснить ей, что Вероника – это самое красивое имя, которое я слышал. Однако она рассмеялась, а потом, когда в моей голове еще звенел колокольчик ее смеха, отрезала:
– А Виктория, по-вашему, это не кормовая культура?
Мы разговаривали еще около получаса. Я совсем забыл о своих первых размышлениях, тех, что посетили меня в первые минуты присутствия на палубе. Сейчас, когда опасность была позади, я сидел и наслаждался лепетом этой юной девочки, которой, оказывается, двадцать лет. Мои первые впечатления, основанные на неверном представлении о ее возрасте, и те речи, которые она вела, окончательно убедили меня в том, что это лучший спутник в дальней дороге, который у меня был за последние несколько лет. В основном мне сопутствовали в делах сумасшедшие, озабоченные наживой, не понимающие разницы между удовольствием иметь деньги и удовольствием от осуществления планов их зарабатывания, пьяницы, готовые продать душу за стакан водки в похмельное утро, или проститутки. Вся эта свора отребья, с которой я постоянно вынужден сталкиваться в своей жизни, доводила меня до исступления, и самой лучшей компенсацией за мое долготерпение были именно минуты одиночества. Такие, как те, первые, когда я ступил на палубу парохода, везущего меня в будущее. Нет наслаждения лучше, чем упиваться собственной победой, держа через плечо сумку с призовыми. Но такие чувства жили во мне полчаса назад, до того мгновения, когда я, стараясь разминуться в проходе с девушкой, приобнял ее рукой за талию. Эти тридцать минут показали мне, что есть еще большее наслаждение, чем упиваться своим успехом в одиночку. Есть ОНА, эта милая девочка, лечащая мне голову без всякого анальгина одними лишь словами.
Я попросил у бармена отдать мне початую бутылку текилы, оставил на стойке пятьдесят долларов, и мы с Викой спустились еще ниже. Теперь под нами был лишь едва различимый в тишине шум моторного отделения и никого вокруг. Все нормальные люди, которым за полчаса еще не осточертел вид ряби на волнах, стояли на палубе и рассматривали грязные берега прибрежной терновской зоны. Мы же, вдвоем, сидели в кают-компании, и о море нам напоминали лишь солнечные блики в иллюминаторах.
Я совсем забыл и о своих деньгах, что валялись под моими ногами в сумке, и о том, сколько времени прошло с того момента, как пароход отчалил от пристани. Может, час, может, два, может – десять минут. Какая разница? Я упивался болтовней этой девушки, и мне начинало казаться, что до своего жениха, озабоченного строительным образованием, она уже не доедет...
– Чем ты хочешь, чтобы я с тобой поделился? – спрашиваю я, глядя в ее зеленые глаза. – Своими мерками счастья? Его нет, Виктюша. Можно, я буду так тебя называть?
– Называй меня, как хо... Хорошо, пусть будет так. Мне нравится.
Кажется, она была все-таки слегка пьяна. Однако не скажу, что при этом она много пила. Мне показалось, что после налитой ей барменом порции она лишь раз прикоснулась губами к бокалу. Она не привыкла к текиле, поэтому и путалась в речи. Но между путаницей в произношении и путаницей в мыслях большая разница. Я встречал людей, которые после второго стакана водки совершенно четким языком несли такую ахинею, что хотелось встать и разбить о голову этого собеседника бутылку. Тут же было все наоборот – легкая несвязность в речи при абсолютно ясной голове. Ее лицо покрылось чудесным румянцем, и это было столь вызывающе, что мне захотелось притянуть ее к себе и взять силой. Впрочем, это так называется, «взять силой». На самом деле я знаю точно, что эта сила доставила бы ей удовольствие, не сравнимое ни с чем. Девочка понимает, что делает, раз пришла со мной сюда, в помещение, где есть лишь мы да этот, едва слышимый гул двигателей...