82, однако впоследствии эти описи использовались для того, чтобы внесенные в них ценные предметы все же реквизировать.
Гохран надлежало пополнять, для этой цели в ноябре 1921 года была создана специальная Комиссия «по сосредоточению и учету ценностей» под председательством Льва Давидовича Троцкого – народного комиссара по военным делам и председателя Реввоенсовета республики. Позднее как член Политбюро ЦК ВКП(б) Троцкий курировал деятельность и других «профильных» комиссий, часто работавших параллельно83. Первая волна кампании по изъятию ценностей ударила по закрытым церквям и монастырям, но вскоре очередь дошла и до действующих храмов: весной 1921 года в некоторых регионах страны, особенно в Поволжье, начался сильный голод; сегодня исследователи считают, что к 1922 году от голода умерло около миллиона человек84. Первоначально помощь поступала от российских и зарубежных общественных и религиозных организаций, но политическое руководство страны, с подозрением относившееся к любой гражданской инициативе, не желало ее принимать. Наоборот, власть воспользовалась голодом как поводом для того, чтобы уничтожить Русскую православную церковь, но скрывала это намерение, выдав конфискацию церковных ценностей за сбор средств для помощи голодающим85. Помимо политической цели эта кампания преследовала и другую – пополнение государственной казны и увеличение золотовалютных резервов. Ленин убедил своих товарищей в том, что церковь обладает «гигантскими богатствами»; он ожидал, что путем экспроприации удастся собрать «несколько сотен миллионов <…> а может быть, несколько миллиардов»86 рублей золотом87.
Конфискация ударила не только по церкви как институту: она имела, пусть и не запланированные, катастрофические последствия для всей русской культуры. Храмы и монастыри веками доминировали в культурном ландшафте России. Готовя экспроприацию, советское правительство предполагало, что представляющие наибольшую художественную ценность предметы церковного убранства и культа (иконы, церковная утварь, предметы из драгоценных металлов и украшенные драгоценными камнями, церковные облачения) будут переданы в музеи. При этом совершенно не учитывалось, что церковные здания и их интерьеры образуют историческое и художественное единство, поэтому любое вмешательство означало урон для культурной памяти.
Фактические результаты акции оказались хуже самых мрачных прогнозов. Многие произведения искусства – уникальные иконостасы, оклады икон, элементы декора – так и не попали в музеи: в них видели только лом цветных металлов, их разбирали и переплавляли. Если члены местных комиссий не могли прийти к согласию, спорный предмет отправляли в Москву на экспертизу, причем не в Главмузей, а в Гохран88. Однако оттуда вещи редко возвращались, даже если их культурно-историческая ценность подтверждалась. Такова была судьба, например, Юрьева кувшина – шедевра русского декоративно-прикладного искусства из новгородского Юрьева монастыря. Этот сосуд в виде орла из чеканного серебра весом тридцать два килограмма после экспертизы остался в Оружейной палате московского Кремля; все попытки новгородских хранителей вернуть его были безуспешны89. Ценность предмета определялась формально – его древностью. Ориентировочным рубежом служил конец XVIII столетия, иногда 1725 год. Вследствие этого многие шедевры оказались утрачены просто потому, что относились к XIX веку. Так, не удалось спасти от отправки на переплавку серебряный оклад главного иконостаса и серебряные раки из новгородского Софийского собора90.
Содержание золота определило судьбу ризы новгородской иконы Божией Матери «Знамение»91. Образ хранился в Знаменском соборе и был одним из наиболее почитаемых в Новгороде. Он имел две ризы: золотую – для праздников и «обычную» из серебра. Первая была изготовлена в 70‐е годы XIX века из высокопробного червоного золота и украшена 2615 драгоценными камнями, в основном бриллиантами; она весила около 6 килограммов. Вторая риза намного древнее; ее особенностью было то, что ее украшал ряд небольших иконок XII века (дробниц), выполненных в технике перегородчатой эмали. Серебряную ризу удалось сохранить для музея, пожертвовав золотой. Иногда верующие, чтобы спасти реликвии, просили у местных властей разрешения «выкупить» их в обмен на золото или серебро в количестве, равном по весу. В некоторых приходах Псковской губернии им это удалось92; подобное не приветствовалось, но в «исключительных случаях» допускалось93.
Всего в Псковской губернии было изъято почти четыре тонны золота, серебра и драгоценностей94. Из Новгорода Гохран получил восемьдесят три ящика серебра, три ящика золота, три ящика драгоценных камней (частично в золотых оправах), а также два ящика золотых и серебряных монет95. По современным расчетам, стоимость изъятого церковного имущества в Новгороде составила 140 000 рублей (в денежных знаках того времени), что примерно соответствовало затратам на проведение акции96. Таким образом, в финансовом отношении конфискация ничего не дала. По России в целом картина не сильно отличалась: в 1922 году у церкви были изъяты предметы общей стоимостью 4 650 810 золотых рублей97, что далеко от тех «сотен миллионов», на которые рассчитывал Ленин. Из этой суммы один миллион израсходовали на покупку хлеба для голодающих, а остальное лишь компенсировало расходы на конфискационную кампанию98. Ущерб, нанесенный культуре, мог быть гораздо бóльшим, если бы музейные работники не сберегли наиболее ценные произведения древнерусской живописи, ювелирного и декоративно-прикладного искусства, превратив их в музейные экспонаты. В условиях государственной кампании, цель которой – разгром Церкви, альтернатива была только одна: либо в музей, либо в казну. Для музеев это неожиданно открыло невиданные возможности: в результате экспроприаций, уничтоживших храмы и монастыри, музейные фонды пополнились выдающимися произведениями искусства; только в новгородские музеи в те годы поступило 400 предметов99.
В 1922 году Комиссия по сосредоточению и учету ценностей обратила свое внимание помимо церквей и на музеи, в том числе на дворцы-музеи Царского Села, Гатчины, Павловска и Петергофа. Поиск и отбор производились примерно так же, как конфискации в храмах и монастырях. Изъятию подлежали ценные предметы, «не имеющие музейного (историко-художественного) значения»; не трогали вещи, относившиеся к периоду до 1725 года; «в исключительных случаях» могли изъять те, которые датировались 1725–1835 годами, а все начиная с 1835 года – кроме экспонатов, имевших «высокохудожественное значение», – изымали100. Размытые критерии отбора оставляли музейным работникам свободу маневра и помогли предотвратить распродажу наиболее ценных коллекций. Таким образом, конфискации 1922 года не причинили большого ущерба, но они были лишь первой подобной акцией, за которой последовал целый ряд других. Выручка от продажи музейных экспонатов предназначалась не только для пополнения государственного бюджета, но и для того, чтобы обеспечить самофинансирование музеев. С 1924 года из их собраний составлялись так называемые Государственные фонды «немузейного значения» (сокращенно – Госфонды), которые подлежали изъятию и последующей продаже; государству причиталось сорок процентов выручки, а шестьдесят предполагалось направлять на содержание и ремонт музеев101.
Первоначально отбор производили сами музейщики – главным образом, они расставались с дубликатами и предметами, которые могли быть заменены другими без потерь для коллекции в целом: фарфоровыми сервизами, личными вещами членов царской семьи, отдельными предметами из дворцовых интерьеров. Затем вмешались члены Госфонда и настояли на включении в отбор и экспонатов из постоянных экспозиций. Продажи начались в июне 1924 года в Ленинграде. Несмотря на опасения, что эти действия могут быть использованы иностранной прессой для антисоветских публикаций, было решено провести аукционы в Зимнем дворце – бывшей главной императорской резиденции102. Первые же распродажи на внутреннем рынке привлекли внимание иностранных покупателей103. Только в 1926 году из дворцов-музеев в Госфонд передали более 140 000 предметов, стоимость которых оценивалась примерно в миллион рублей104. Однако экономический эффект от продаж оказался более чем скромным. Эпоха большого интереса к антиквариату еще не наступила, и цены на рынке антиквариата были крайне низкими.
Поворотный момент для музеев наступил в 1927 году, когда в СССР началась форсированная индустриализация. Строительные проекты, а также закупка станков и прочей техники поглощали огромные средства в иностранной валюте. За организацию закупок отвечал Народный комиссариат внутренней и внешней торговли, и именно в его недрах родилась идея увеличить валютные запасы путем продажи музейных сокровищ; правительство одобрило эту идею в январе 1928 года