Атмосферу, в которой готовилась и проходила эвакуация музейных сокровищ Новгорода, очень хорошо передает рассказ бывшего заведующего объединенным Управлением новгородских губернских музев Николая Григорьевича Порфиридова618. Подобно многим очевидцам тех событий, он описывал начало лета 1941 года как мирное время, когда ничто не предвещало надвигающейся катастрофы. Даже после того, как Германия напала на Советский Союз, новгородцы надеялись, что находятся на безопасном расстоянии от границы, а значит, и от войны. В этом предположении они опирались на исторический опыт, ведь Новгород не становился ареной военных конфликтов с XVII века.
22 июня Порфиридов был в Ленинграде. Оттуда он намеревался поехать на лечение на Кавказ, но, учитывая неопределенность ситуации, на следующий день вернулся в Новгород. В городе полным ходом шли приготовления: окна заклеивали бумагой, во дворах выкапывали щели-укрытия, а на западных подступах возводили противотанковые заграждения. Вскоре начались первые воздушные налеты. Через город проходило все больше и больше беженцев, отступавших воинских частей. Военные занимали все больше и больше зданий под штабы, городские учреждения были вынуждены практически свернуть свою работу. Число сотрудников музеев сокращалось – мужчин призывали в армию. Оставшимся приходилось по ночам дежурить в кремле, чтобы гасить зажигательные бомбы, а днем они пытались перемещать коллекции в безопасное место. По экспозициям еще ходили посетители: первое время музеям было приказано продолжать работу, и именно из‐за этого особо ценные экспонаты оставались на местах.
В Новгороде, как и в ленинградских пригородных дворцах-музеях, тоже были определены (по крайней мере приблизительно) приоритеты в том, что касалось очередности эвакуации коллекций: первыми в очереди числились предметы из драгоценных металлов и камней, а также некоторые экспонаты первого ранга из бывшей ризницы Софийского собора, за ними шли уникальные рукописи и древнейшие книги из библиотеки собора, переплеты которых часто были отделаны золотом, серебром и драгоценными камнями619. Этими предметами заполнили два вагона. Директор музея Владимир Андреевич Богусевич и главный библиотекарь Анна Алексеевна Беляева сопровождали эшелон до Кирова – это примерно в 1000 километрах к северо-востоку от Москвы620. Следующую партию готовил и отправлял молодой сотрудник Александр Николаевич Семенов. В нее вошли наиболее ценные экспонаты картинной галереи, серебряная литургическая утварь и коллекция монет – в общей сложности около 20 ящиков. К каждому ящику прилагались подробные списки содержимого, которые затем свели в общий перечень621. 27 июля партия была готова к отправке. Семенов вместе с научными сотрудниками Аллой Ивановной Ткаченко и Петровым-Яковлевым622 сопроводил ее в Киров, а через две недели вернулся в Новгород, чтобы готовить следующую партию.
Карта 3. План Новгорода и окрестностей
Хотя в июне 1941 года Порфиридов уже не работал в управлении музеев (он находился некоторое время в заключении как «враждебный элемент», а после освобождения ему не разрешили вернуться на прежний пост), он, естественно, хорошо знал и коллекции, и персонал. Поэтому его преемник до того, как сам получил повестку из военкомата, попросил его помочь с эвакуацией. После этого ответственность за эвакуационные мероприятия лежала на Борисе Константиновиче Мантейфеле из отдела краеведения; каждое утро он был обязан являться в городской совет за приказаниями. Ввиду приближения фронта разумней всего было бы сосредоточить имеющиеся силы на эвакуации коллекций, однако приказ пришел другой: музеям продолжать работу для обеспечения культурного досуга красноармейцев623. Мантейфель также получил указание замаскировать позолоченный главный купол Софийского собора с помощью серого бязевого чехла, а кроме того, обшить досками и засыпать песком памятник «Тысячелетие России». В принципе это были важные меры624, но, по словам Порфиридова, музеи не имели для их осуществления ни финансовых, ни технических средств, ни достаточной рабочей силы. Городские учреждения больше не получали денежных дотаций, а заводы, несмотря на чрезвычайное положение, предоставляли материал только при условии немедленной оплаты625. Тем не менее купол удалось укрыть, но памятник полностью скрыть под дощатым кожухом не смогли – его защитили с помощью мешков с песком. Купола Юрьева монастыря, расположенного к югу от города на западном берегу Волхова, покрыли камуфляжной расцветкой626.
Музейных работников привлекали и на рытье противотанковых рвов, и на другие тяжелые работы. В труднейших условиях, в деревнях, расположенных к западу от города, имея лишь примитивные инструменты, они должны были копать суглинистый грунт и отчасти взламывать скальные породы, чтобы получались рвы шириной шесть метров и глубиной три метра, а в самом Новгороде – насыпать земляные валы627. Только когда уже не осталось никаких сомнений в том, что город будет сдан, Мантейфель получил приказание закрыть музеи и как можно скорее эвакуировать их коллекции. Работа предстояла огромная, ведь нужно было упаковать целиком экспозиции Музея древнего искусства, картинной галереи, Исторического музея и Ризницы. Рабочей силы, особенно мужчин, не хватало, упаковочный материал был в дефиците. Лишь через какое-то время Мантейфелю разрешили взять со склада мебельной фабрики использованные упаковочные материалы; для заполнения пустот в ящиках музейные работники употребляли стружку с ближайшей лесопилки. В последнем поезде, уходившем из Новгорода, музеям предоставили два вагона. Мантейфель и Порфиридов должны были сопровождать груз до Кирова, так как Богусевич к этому времени уже вернулся, чтобы завершить эвакуацию628. В своих мемуарах Порфиридов описал это путешествие, которое казалось ему бесконечным. Добравшись «ясным августовским утром» до Кирова, они узнали, что советские войска оставили Новгород629.
Большую озабоченность у Порфиридова вызывало хранилище произведений древнерусского искусства, находившееся не в Детинце, а в церкви Иоанна Предтечи на Торговой стороне, где, по его воспоминаниям, хранились сотни икон из церквей и монастырей со всей округи. Городской совет решил, учитывая ограниченные транспортные возможности, оставить иконы на месте и позднее отправить их на барже вместе с особо тяжелыми предметами, такими как колокола Софийского собора и его бронзовые врата, отлитые в магдебургской мастерской в XII веке630. Этот план осуществить не удалось. Иконы остались в церкви, во время боев она сгорела от прямого попадания артиллерийского снаряда; в пожаре погибло все иконописное собрание631. Колокола и бронзовые храмовые врата только в августе были погружены на два плота632, но в один из них попала бомба, и он затонул. Два самых крупных колокола не смогли втащить на плот, их закопали на берегу Волхова, где они и пережили немецкую оккупацию633. Бронзовые же врата на плоту длинным водным путем попали в Кириллов, примерно в 600 километрах к северу от Москвы, и, таким образом, оказались в безопасности634. Их эвакуацию немецкие оккупанты восприняли особенно болезненно, так как, с их точки зрения, эти врата в силу своего происхождения относились к «немецким» культурным ценностям, которые специалисты непременно хотели заполучить.
Несмотря на все усилия, значительная часть новгородских музейных фондов осталась невывезенной: большинство ценных икон из собрания Музея древнерусского искусства в Софийском соборе, крупная коллекция монет, фотоархив из нескольких тысяч негативов на стеклянных пластинках, библиотеки и многое другое635. Иконы пострадали первыми, так как за несколько дней до ухода частей Красной армии из Новгорода в главный купол Софийского собора попал немецкий снаряд636.
Большинство новгородцев бежали из города еще до ухода советских войск – в основном, очевидно, пешком, взяв с собой только самое необходимое, а некоторые даже без документов. Александр Николаевич Семенов вспоминал, как после тяжелых бомбардировок 14 августа он с матерью и сестрой ушел из Новгорода и пешком добрался до Тихвина – города, расположенного более чем в 200 километрах к северо-востоку; оттуда товарный поезд доставил его в Киров637. Часть населения эвакуировали на север водным путем, на небольших баржах. Многие погибли в пути от немецких воздушных налетов638.
Немецкие войска вступили в Новгород в середине августа. В журнале боевых действий Верховного командования вермахта 14 августа записано, что части 1‐го армейского корпуса 16‐й армии с боями вышли к окраине Новгорода с юго-запада639. На следующий день они были в городе и пересекли железнодорожную линию Новгород – Луга; советские войска «отступали в беспорядке»640. В боях за Новгород участвовали подразделения 11‐й пехотной дивизии, 424‐й пехотный полк 126‐й пехотной дивизии и 96-я пехотная дивизия в составе 28‐го армейского корпуса вермахта. 17 августа передовые части 1‐го армейского корпуса форсировали Волхов под Новгородом; два дня спустя в журнале записано, что Новгородский плацдарм «окончательно захвачен»641. Однако бои за него шли в течение всего периода оккупации. До конца сентября 11-я пехотная дивизия оставалась единственной крупной частью вермахта в Новгороде; только потом в ходе переброски войск к ней присоединились части других дивизий. Среди них – подразделения охраны тыла, в частности группа фон Рока, названная в честь ее командующего Франца фон Рока, и 250-я (испанская, так называемая Голубая) пехотная дивизия. Шестидесятичетырехлетний фон Рок был старый служака, выходец из гессенской семьи чиновников и офицеров. В сентябре 1939 года его вернули в строй из отставки, в марте 1941 года назначили командовать тылом армии642.
Другие пехотные и танковые части должны были удерживать позиции вдоль Волхова и продвигаться дальше на восток, но из них мало кто заходил в город. Даже после взятия Новгород оставался под обстрелом – теперь уже со стороны советских войск, остановившихся в нескольких километрах к востоку от Волхова. Такая ситуация сохранялась и в последующее время. По сообщениям очевидцев, в декабре 1941 года город был «полностью разрушен»643. Спустя два с половиной года, когда немцы уходили из Новгорода, целые кварталы на его окраинах лежали в руинах, не осталось невредимым ни одно здание.
Как и во всех других оккупированных городах, немцы создали в Новгороде русскую городскую управу, к работе в которой предпочитали привлекать людей, подвергшихся репрессиям в 1930‐е годы644. Эти административные служащие должны были заботиться о повседневных нуждах гражданского населения и организовывать питание, работу школ и медицинское обслуживание. Согласно советским источникам, ко времени занятия Новгорода немецкими войсками в подвалах его разрушенных домов проживало более 10 000 человек645. В период с ноября 1941 по март 1942 года эта цифра сократилась до неполных 1800 (по другим данным, 2600 человек)646. Часть населения насильственно эвакуировали, некоторым удавалось бежать в окрестные деревни. Русская городская администрация пыталась распределять скудные запасы картофеля и овощей через «народную кухню»647. Те жители предместий, у кого еще оставались коровы, должны были сдавать молоко, оно по установленным нормам распределялось среди населения648.
Бургомистром был назначен археолог Василий Сергеевич Пономарев. В 1930‐е годы он провел некоторое время в заключении, поэтому немецкие оккупанты считали его антикоммунистом, а значит – достойным доверия человеком649. Почему Пономарев остался в Новгороде, неизвестно. Возможно, он не ушел из страха перед тяготами пути, который ему, скорее всего, пришлось бы проделать пешком, поскольку он был бессемейным и, в соответствии с иерархией приоритетов при эвакуации гражданского населения, его бы вывезли в последнюю очередь650. Но более правдоподобным представляется иное объяснение: Пономарев вырос у своей тети, которая в 1941 году работала врачом в психиатрической больнице, располагавшейся в бывшем Успенском Колмовском монастыре и в начале войны переоборудованной в военный госпиталь651. Советская администрация решила не эвакуировать пациентов психиатрической больницы (и тем самым оставила их на верную смерть). Уйти пешком они не могли, поэтому остались, а вместе с ними осталась и их врач. Возможно, Василий Сергеевич не захотел оставлять воспитавшую его женщину одну на произвол судьбы652, а может быть, по этой же причине он занял и должность бургомистра в оккупированном Новгороде. Это положение позволяло ему распределять скудные запасы продовольствия таким образом, чтобы что-то доставалось и больным. В ноябре 1941 года пятнадцать русских врачей ухаживали за примерно четырьмястами ранеными солдатами, оставшимися в Колмовской больнице653.
Пономарев недолго пробыл бургомистром. Уже в октябре 1941 года его сменил Федор Иванович Морозов, на которого новгородцы тотчас стали подавать жалобы, поскольку он злоупотреблял служебным положением в целях личного обогащения. В декабре во время ссоры с солдатом Голубой дивизии он был застрелен. Потом сменилось еще несколько бургомистров, и наконец в апреле 1943 года эту должность занял Николай Павлович Иванов. Его главной задачей было контролировать оставшихся в городе гражданских лиц, выдавать им документы, направлять на принудительные работы для нужд немецких войск, а в ноябре 1943 года – организовать их депортацию в Прибалтику654. В обязанности бургомистра входило также создание русской полиции для обеспечения порядка среди гражданского населения, безопасности оккупантов и защиты городской управы. Кроме того, полиция собирала «бесхозное» имущество новгородцев, бежавших из города или заключенных под арест немецкими оккупантами; все эти вещи складывались в Софийском соборе655. Впрочем, это утверждение новгородского историка Бориса Николаевича Ковалева не согласуется с записями Пономарева, согласно которым Софийский собор, как и другие церкви, кое-как отремонтированные, служили исключительно для хранения музейных коллекций и фондов новгородских библиотек656.
Русская полиция действовала только на Софийской стороне, и деятельность русской городской управы тоже ограничивалась этой частью оккупированного города, в то время как Торговая сторона оставалась под исключительно немецким контролем657. В управе имелся и отдел образования, который должен был не только организовывать работу школ, но и обеспечивать распространение среди гражданского населения русскоязычных пропагандистских газет и журналов, а заодно вычищать из библиотек и уничтожать советскую социалистическую и марксистскую литературу, равно как и книги еврейских авторов658. В структуре городской администрации также существовали юридический отдел и медицинская служба, хотя последняя была практически неработоспособна в связи с почти полным отсутствием медикаментов и медицинского персонала659.
Немецкие эксперты осмотрели культурные объекты Новгорода при ближайшей же возможности. Одним из первых, в начале сентября, прибыл археолог и асессор военной администрации Райнхольд Штренгер660. В это время в восточной части города еще шли бои, поэтому он был вынужден ограничить свою инспекцию Софийской стороной. Здание картинной галереи Штренгер нашел нетронутым, а вот экспозицию русского «Музея пропаганды», которая, впрочем, по его мнению, не содержала предметов, представляющих художественную ценность, солдаты уничтожили661. «Архиепископская библиотека», как назвал ее Штренгер, была заперта – ее контролировала и охраняла городская комендатура. Софийский собор сохранился невредимым, за исключением главного купола; предметы, «наиболее значимые с искусствоведческой точки зрения», русские, по его заключению, эвакуировали. Тем не менее Штренгер велел запереть собор, «ибо существовала опасность, что посетители унесут элементы ценных произведений искусства»662. О конструктивном состоянии построек данные Штренгера крайне скудны; он обещал описать его более подробно в одном из следующих отчетов.
Примерно в то же время, возможно, даже чуть раньше, но не позднее начала октября в Новгороде должен был находиться и фотограф Эрнст Бауман663. Среди его фотографий есть снимки Софийского собора с северо-запада, на которых не видно никаких повреждений664. Бауман осмотрел и интерьер собора, сделал несколько снимков иконы Богородицы в иконостасе665; кроме того, сохранились его фотографии, сделанные внутри других новгородских церквей.
Пономарев также описал ситуацию во время и сразу после взятия города немецкими войсками. Согласно его изложению, немецкие самолеты бомбили Детинец только в тот день, когда вермахт занял Софийскую сторону. Оставшиеся в городе жители использовали кремлевские церкви в качестве бомбоубежищ, потому что пилотам люфтваффе, очевидно, было приказано церкви не бомбить. Во время штурма города один снаряд попал в Софийский собор, пробив дыру над средокрестием и повредив северо-западную его главу, другой снаряд попал в южную половину здания рядом с колокольней666. Лишь позже загорелись дома в южной части кремля. На Торговой стороне, по воспоминаниям Пономарева, во время пятидневных боев, предшествовавших форсированию Волхова немецкими войсками, была серьезно повреждена только церковь Спаса Преображения; однако знаменитые фрески Феофана Грека (вторая половина XIV века) практически не пострадали667. Значение этого византийского художника для развития русской живописи обусловлено необычайной выразительностью его почти монохромных произведений. Другие церкви, по словам Пономарева, от артиллерийских обстрелов и воздушных налетов не пострадали, а были подожжены по приказу Сталина – пять на Софийской стороне и девять на Торговой. Впрочем, древним каменным стенам огонь был не страшен; только церковь Святых Флора и Лавра получила сильные повреждения от пожара – предположительно, из‐за того, что в ней хранились горючие материалы668. Таким образом, на тот момент, когда в Новгород вступили немцы, памятники архитектуры в основном были в целости и сохранности.
С точки зрения Пономарева, действительно фатальные последствия для культурного наследия имел не штурм города, а сменившая его долгая фаза позиционной войны. Зимой 1941–1942 годов фронт в районе Новгорода практически стабилизировался, и в течение следующих двух лет германские и советские части стояли на Волхове напротив друг друга. Теперь Новгород обстреливала Красная армия, и хотя этот обстрел был не особенно интенсивным, близость к фронту привела к разрушению или тяжелому повреждению большого числа памятников архитектуры669. Первой жертвой стала церковь Иоанна Предтечи, купол которой был пробит одним или несколькими снарядами в начале сентября. В результате возник пожар, и в нем сгорела значительная часть хранившихся в храме музейных коллекций: Пономарев пишет о десятках тысяч предметов, включая примерно 3000 икон и все собрание его деда Василия Степановича Передольского. Конфискованное в 1930‐е годы, оно было включено в новгородские музейные фонды на том основании, что там якобы будет безопаснее, чем в деревянном доме, который легко мог сгореть. По иронии судьбы дом Передольских оказался в числе немногих уцелевших жилых домов на Торговой стороне670. Знаменский собор также загорелся от попадания артиллерийского снаряда. Пожар уничтожил иконостас XVIII века, но росписи практически не пострадали, кроме разрушенного купола и апсид. Такой же или похожей была судьба многих церквей в центре Новгорода в начале оккупации. В той мере, в какой он мог их осмотреть, Пономарев фиксировал все повреждения, но церкви к востоку от старого города были ему недоступны, они-то и пострадали больше всех671. В селах на восточном берегу реки разрушения церквей продолжались и в более позднее время. В некоторых случаях от них остались буквально груды камней – так было с церковью Спаса на Нередице и церковью Успения на Волотовом поле. Спасскую церковь разрушили еще в октябре 1941 года, Успенская же превращалась в руины постепенно, в ходе боев, длившихся около двух с половиной лет. Описания Пономарева в основном соответствуют тому, что мы можем прочесть и в отчетах немецких наблюдателей, приезжавших в Новгород осенью и зимой 1941–1942 годов, чтобы оценить состояние архитектурных памятников и особенно фонды движимых культурных ценностей; отчасти их рапорты, вероятно, основаны именно на его информации.
После осмотра пригородных дворцов Ленинграда в ноябре 1941 года в Новгород отправилась группа сотрудников Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга в составе Герхарда Вундера, Гюнтера Штёве и Георга фон Крузенштерна672. Судя по их донесениям, ситуация резко ухудшилась. Все здания Детинца, за исключением одного, находились в достаточно хорошем состоянии, поэтому в них разместились испанские солдаты; они-то, по словам коменданта города, и предались столь безудержному мародерству, что ради защиты собора Святой Софии ему пришлось обратиться к католическому капеллану и просить его «положить предел <…> сувенирному безумию»673. Интерьер собора был полностью разорен. От располагавшегося в нем «Антирелигиозного музея» остались лишь несколько плакатов, пустые витрины, шкафы и таблички с подписями к экспонатам. Поврежденные экспонаты, разломанная рака, ценные церковные облачения, образцы одежды мирян и другие текстильные изделия, вышивки, знамена, штандарты и «остатки знаменитой коллекции Библий» лежали вперемешку среди обломков простреленного купола. На хорах еще нашли «красивую старинную мебель»674. Все оконные стекла были разбиты, так что предметы покрывал снег и лед.
Городские архивы тоже сильно пострадали. Церковные книги и акты гражданского состояния, которыми особенно интересовался Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга, были, за несколькими исключениями, уничтожены; документы последних лет, как выяснил Крузенштерн у знающей местной жительницы, советские войска сожгли перед уходом, а давние документы сгорели вместе с местом их хранения – церковью Троицы675. Более благоприятная ситуация была в соборе Сошествия Святого Духа, где делами заполнили подвал и все поделенное на три этажа здание церкви; документы лежали на полках, аккуратно связанные в пачки и подписанные. Большинство из них составляли недавние документы городских органов советской власти Старой Руссы, Тихвина и других районных центров; кроме того, там был один архив из Пскова и пять церковных книг. Когда Крузенштерн осматривал архив, через незапертый проход из жилой и административной части в церковь вошли солдаты, собиравшиеся забрать на дрова ступени лестницы и часть полок676. Он потребовал от коменданта города немедленно опечатать архивные помещения, тем более что на них уже имелась охранная грамота от уполномоченного представителя начальника армейских архивов677.
В здании бывшей владычной библиотеки в Детинце, где после революции собрали архиепископскую библиотеку, библиотеку дворянского собрания и коллекцию книг из окрестных усадеб, положение было не менее плачевным. Вундер, Штёве и Крузенштерн знали от Райнхольда Штренгера, что в день взятия города библиотека была в целости и сохранности. Теперь же в ней не было ни окон, ни дверей. Книжные полки разобрали на дрова солдаты (как утверждалось, из Голубой дивизии)678. Ценные книги XVII, XVIII и XIX веков валялись в беспорядке, покрытые мусором, снегом и «человеческими нечистотами». Многие книги пошли на уплотнение окон и дверей в жилых помещениях солдат679. Другое здание, ранее отданное под музей, – Златоустовская башня, часть кремлевской стены, в которой с XIX века находился Исторический музей, – еще советскими войсками было превращено в жилое помещение. Культурных ценностей там не обнаружили, вместо них имелись топчаны, соломенные тюфяки и столы. Только в вестибюле еще остались церковный колокол, несколько каменных плит и другие крупные предметы, которые не смогли вывезти из‐за их габаритов и веса. В небольшой церкви рядом с собором, которая, судя по вывеске, до начала войны тоже была музеем, испанцы устроили кузницу. Все остальные постройки в Детинце переоборудовали под жилье для военнослужащих. Состояние всех исторических зданий было отчаянным. Только памятник «Тысячелетие России» в ноябре 1941 года еще стоял на своем месте неповрежденным680.
По словам русской переводчицы, до представителей Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга в Новгороде уже побывал некий профессор Зам, который осмотрел художественные сокровища Софийского собора и якобы вывез большую их часть. Кто был этот Зам и по чьему приказу действовал, Крузенштерн и Штёве выяснить не сумели681. Пономарев упоминал в своих рапортах, что этот профессор увез несколько старинных икон, «в том числе чудотворную икону св. Софии и царские врата иконостаса» (вероятно, имелся в виду главный иконостас Софийского собора), а также некоторые полотна из картинной галереи, хранившиеся в Софийском соборе682. Позже выяснилось, что осенью 1941 года Зам работал переводчиком в одной из комендатур в районе действия 16‐й армии и по поручению ее главного квартирмейстера доставлял в Псков иконы и другие произведения искусства из Новгорода и Тихвина683.
В любом случае, резюмировали участники инспекционной поездки, следовало в ближайшее время принять меры по изъятию и сохранению (под этим подразумевался вывоз) архивов и книг. За художественные ценности сотрудники Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга не считали себя ответственными684, однако их состояние они описали в мрачных тонах. Вундер в своем заключительном отчете вновь констатировал, что группа прибыла на место слишком поздно, а если бы они вмешались раньше, то могли бы многое спасти. При этом он имел в виду все то, что уже забрали конкуренты, такие как Эрнстотто цу Сольмс-Лаубах и зондеркоманда Кюнсберга из МИДа685. Еще один вывод инспекции заключался в том, что любая «практическая акция» – т. е. вывоз культурных ценностей, особенно книг – требовала крупного транспортного средства, а без грузовика и нескольких грузчиков ничего нельзя сделать686.
В октябре 1941 года В. С. Пономареву доверили надзор за оставшимися коллекциями. Его преемник на посту бургомистра, Дионисий Джованни, позднее утверждал, что именно он поручил эту задачу Пономареву687; но вряд ли он принял это решение самостоятельно, вероятнее всего, он действовал по указанию городской комендатуры или вышестоящей инстанции – полевой комендатуры, потому что таких полномочий у русских бургомистров, назначенных немецкой военной администрацией, не было. Поэтому более убедительным представляется собственный рассказ Пономарева о том, как было дело. Если верить его мемуарам, осенью 1941 года Церковно-археологический комитет, который он основал вместе со священником приходского храма отцом Василием (Николаевским), при поддержке немецкой городской комендатуры принял меры по охране памятников688. Ему даже удалось собрать с крестьян близлежащих деревень деньги на расчистку собора689 – по его словам, 50 000 рублей690. Таким образом, вполне возможно, что в самом деле именно Пономарев инициировал мероприятия, проводить которые и поручили ему как единственному специалисту, пользовавшемуся доверием оккупационных властей.
То, что осталось к тому времени в музеях и хранилищах, было свезено в Софийский собор, который тем самым превратился в своеобразный центральный запасник; впрочем, опустошить все музейные хранилища не удалось. Пономарев должен был оценить все предметы и разбить их на категории. Некоторые отсортировали как не представляющие музейной ценности – эти предметы решили вручать офицерам и солдатам в знак признания особых заслуг691. Пономарев, вероятно, составил опись художественных ценностей, собранных в Софийском соборе, так как есть указания на то, что в январе 1942 года соответствующие списки запрашивали Хозяйственный штаб «Восток» или рабочая группа «Остланд» Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга692; во всяком случае, Пономарев занимался этим всю зиму 1941–1942 годов693. Специалисты по искусству из командования группы армий «Север» и Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга больше не показывались в Новгороде до весны 1942 года: из‐за сильных морозов там ничего нельзя было сделать. Кроме того, именно в этот период определились их компетенции: сотрудники оперативного штаба вынуждены были признать, что художественные ценности останутся пока в руках вермахта, представленного уполномоченным по охране произведений искусства Сольмсом694.
В декабре 1941 года сотрудники Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга передали по инстанциям, т. е. по командной цепочке вермахта, свои пожелания касательно изъятия и сохранения определенных фондов695. Как и везде, их прежде всего интересовали библиотеки. В конце февраля сотрудники Главной рабочей группы «Остланд» приступили к планированию вывоза книг696. Операцией руководил капитан Пауль Валь697, уполномоченный представитель верховного главнокомандующего вермахта по Восточным территориям; кроме него в операции участвовал искусствовед Дитрих Роскамп698. Валь должен был заниматься библиотеками, а также «изъятием и сохранением исторического оружия и тому подобного для Берлинского цейхгауза»699. Валь и Роскамп договорились с фоторепортером Генрихом фон дер Бекке, который находился в Новгороде со своим подразделением (501‐й ротой пропаганды), о фотографическом документировании памятников искусства700. Эти фотографии, по всей видимости, не сохранились, однако существуют и другие фотодокументы, например, несколько снимков Софийского собора и церкви Святой Троицы Духова монастыря, сделанные фотографом роты пропаганды Эрихом Венцелем в апреле или мае 1942 года.
К этому моменту Роскамп написал рапорт о состоянии Новгорода, в отдельных пунктах которого повторяются описания ноября 1941 года, но в дополнение к ним описывается, как памятники культуры и архитектуры пережили зиму. Первое впечатление было мрачным: ни один дом не остался невредим. Большую угрозу представляли многочисленные повреждения кирпичной кладки и крыш церквей, а также окна, лишенные стекол. Во всех церквях внутри лежал снег, при таянии которого произведения искусства оказались под большой угрозой из‐за влажности. Роскамп заявил, что наибольший ущерб нанесли испанские солдаты, которые взломали и разграбили даже запертые церкви, украли иконы и распятия, вырезали вышивку из парчовых алтарных и священнических облачений, разбили фарфор, вскрыли и переворошили гробницы. Часть икон они пустили на дрова для костров; Знаменский собор сгорел в результате пожара, начавшегося от такого костра. Двери церкви Архангела Михаила на Торгу, где хранились произведения искусства, в том числе из других церквей, испанские солдаты в конце января 1942 года взорвали ручной гранатой, украли серебряную церковную утварь и иконы, а многое другое уничтожили. Все, что осталось, священник этой церкви отец Василий (Николаевский) укрыл у себя на квартире701. Рапорт основан на сообщениях Пономарева и отца Василия; других информаторов после эвакуации гражданского населения в декабре не осталось702.
Очевидно, Роскамп в рамках своей инспекционной поездки подтвердил приказ Пономареву о принятии мер по защите культурных ценностей. В помощь Пономареву дали шестерых военнопленных, и 11 марта группа приступила к работе703. В первую очередь заделали досками и толем поврежденные крыши, стены и окна всех церквей и монастырей, какие были доступны; из церквей убрали снег и мусор; появились запрещающие таблички на немецком и испанском языках. В качестве дальнейших мер Пономарев предложил застеклить окна важнейших церквей, перекрыть их крыши, чтобы лучше защитить интерьеры, и как можно скорее начать консервацию и реставрацию фресок и иконостасов; особенно срочными он считал меры по сохранению церкви Спаса Преображения на Ильине улице с фресками Феофана Грека704. Самой большой проблемой были строительные материалы, которые в Новгороде практически невозможно было достать705.
В марте 1942 года под руководством Пауля Валя в Ригу было перевезено 33 892 книги. По договоренности с группой армий «Север» и командованием 18‐й армии, которая к тому времени сменила 16‐ю, Организация Тодта предоставила большой грузовик с прицепом706. Сначала книги доставили в Псков707, оттуда в Рижскую государственную библиотеку708 поступило 27 658 томов, среди которых около 600 очень редких рукописных и печатных книг XVII и XVIII веков, а также около 1100 Библий, Евангелий и других ценных литургических изданий709. Наиболее ценные из них должны были войти единым комплексом в фонд Восточной библиотеки рейхсляйтера Розенберга в Берлине710; бóльшую же часть книг планировалось временно оставить в Риге, а потом в случае восстановления Новгорода после войны вернуть туда711. Некоторые книги по археологии попали в Археологический институт при Грайфсвальдском университете, ординарный профессор которого Карл Энгель одно время работал на Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга.
В конце ноября 1942 года сотрудники штаба, как и планировалось с июня712, передали 1026 Библий, Евангелий, богослужебных книг и другой духовной литературы из различных новгородских церковных библиотек представителям православной церкви в Риге. Особо подчеркивалось, что все это передавалось «для временного пользования» в богослужениях и с условием, что впоследствии книги будут «по требованию рейхскомиссариата „Остланд“ возвращены церкви в Новгороде». Передача книжного собрания церкви в Риге прошла в торжественной обстановке 27 ноября. В двенадцать часов в помещении рейхскомиссариата «Остланд» собрались его сотрудники, представители Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга, Отдела пропаганды «Остланд» и экзархата. На столе лежали наиболее ценные Библии и рукописи, числом 21. После торжественной речи заведующего политическим отделом рейхскомиссариата регирунгсрата Трампедаха, речи гауптайнзацфюрера Оперативного штаба Нерлинга и благодарственных ответов митрополита Сергия, представители рейхскомиссариата и Оперативного штаба, а также митрополит подписали протокол о передаче. Обе стороны получили копию списка переданных книг (по возможности с указанием названия и года). Более точная информация, которая позволила бы сегодня идентифицировать книги, не сохранилась, поэтому непонятно, каким образом осуществилось бы потом якобы запланированное возвращение книг в Новгород.
Книги «Новгородской библиотеки» изначально были взяты из церковной библиотеки города, из библиотек братства Святой Софии Новгородской, архиепископа Арсения, протоиерея Георгия Любинского, Юрьева монастыря, Софийского собора и нескольких окрестных церквей713. На большинстве томов имелись печати прежних владельцев, были они и на книгах, полученных экзархатом в ноябре 1942 года: на книгах из библиотеки Юрьева монастыря, например, стояла красная печать с его названием. Встречались и экслибрисы частных лиц, в том числе нередко и семьи Передольских. Очень многие книги украшал овальный штемпель библиотеки Новгородских государственных музеев, но самую большую группу образовывали книги со штампом «Научная библиотека Новгородского музея». В рапортах нет информации о том, какие именно тома предъявили публике на церемонии передачи книг митрополиту Сергию. Не исключено, что это были книги, которые в апреле 1942 года на небольшой выставке, организованной специально для него, увидел руководитель берлинского центрального бюро Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга Герхард Утикаль714: пятнадцать Евангелий в роскошных переплетах с позолоченными или посеребренными металлическими накладками или в цельнометаллических переплетах, а также псалтыри и молитвенники, жития святых и святцы. Пять книг были рукописными, остальные – старопечатными. Для всех этих книг сохранились описания с информацией о датировке, формате и переплете, а также об имеющихся на них владельческих знаках715.
Через несколько дней после церемонии книги, упакованные в тридцать ящиков, доставили в канцелярию экзархата716. Отделу пропаганды «Остланд» поручили подробно освещать это событие в русскоязычных газетах региона717. Вероятно, главным, если не единственным мотивом передачи книг митрополиту был пропагандистский эффект, которого ожидал рейхскомиссариат «Остланд» и Оперативный штаб рейхсляйтера Розенберга. В следующем году фотоотчет отдела пропаганды об этой церемонии был помещен на выставку «Из будней Оперативного штаба»718. Хотя масштабы и церемониальная пышность, которой была обставлена передача книг, удивляют, сам этот процесс не стал чем-то необычным; церковная утварь тоже была частично передана в пользование православной церкви. Повсюду в оккупированном Советском Союзе храмы были вновь открыты для богослужений и пастырского попечения. В Новгороде восемь церквей начали вновь посещаться верующими и, вероятно, получили от оккупантов минимальные наборы утвари из фондов, хранившихся в Софийском соборе. Городские и полевые комендатуры и Главная рабочая группа «Остланд» выделяли книги произвольно, так предметы из новгородских церквей попали и во вновь открытые церкви в окрестностях Пскова. После эвакуации гражданского населения книги отправили с церковными общинами на запад. Когда сотрудники новгородских музеев по возвращении в 1944 году начали поиск своих вещей, они нашли ряд произведений искусства в деревне, фигурирующей в документах под названием Можайка719: полагают, что речь шла о литовской деревне Мажейкяй вблизи российско-литовской границы720.
5 июня 1942 года советская артиллерия начала обстрел Новгородского кремля. Оккупационная администрация убрала маскировочное покрытие с главного золотого купола Софийского собора, а камуфляжную раскраску с малых куполов за несколько месяцев смыло снегами и дождями. В лучах летнего солнца собор, таким образом, стал хорошо видимой мишенью, к которой пристреливалась артиллерия721. В церковь попало двадцать снарядов, в то время как соседние постройки повредили гораздо меньше. Сильнее всего пострадала северная часть собора; погибла фреска Пантократора в главном куполе, несколько сводов обрушились. Комендант города капитан Гермер доложил об ущербе, нанесенном собору, в вышестоящую инстанцию – командование армейского корпуса – и заявил, что необходимо вывезти движимые культурные ценности, так как «рассчитывать на то, что большевики пощадят культурные ценности Новгорода, не приходится». Ту же информацию он передал рабочей группе «Остланд» Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга, со стороны которой он, по-видимому, надеялся встретить больший интерес722; возможно также, что он по какой-то причине питал к ней симпатию723.
Ясность в этот вопрос может внести и письмо от 18 марта 1942 года, адресованное Главной рабочей группе «Остланд» в Риге: в нем начальник штаба группы армий «Север» писал, что городская комендатура не может помимо своих военных задач заботиться еще и об обеспечении сохранности культурных ценностей в Новгороде724. Видимо, он хотел поручить эту задачу Главной рабочей группе. Судя по всему, в то время в штабе группы армий еще не вполне ясно представляли себе процедурную сторону дела. Возможно, командование даже не рассматривало вопрос о спасении произведений русского искусства, а хотело ограничиться работами европейских мастеров в пригородных дворцах. Поскольку в рижскую рабочую группу одновременно поступило и донесение от Пономарева об артналете 5 июня, ее руководитель Вундер немедленно попросил Дитриха Роскампа приехать на Север, чтобы «собрать и сохранить художественные сокровища Новгорода»725.
Оккупанты не пытались устранить повреждения. Они лишь кое-как заделали отверстия от снарядов, до которых было легко добраться. Затем разобрали иконостасы, а все иконы временно поместили в нижнюю ризницу в юго-западном углу собора. Все остальные предметы спрятали в полостях под лестницей колокольни. Фрески с изображением святых Константина и Елены, а также каменный Алексеевский крест XIV века укрыли защитным слоем из кирпича726.
Карл-Хайнц Эссер, к этому времени возглавивший в ведомстве Розенберга Специальный штаб по изобразительному искусству в странах Прибалтики, тоже предпринял попытку организовать еще одну поездку в Новгород; в поддержку себе он вызвал Роскампа, который в то время выполнял задание в Украине727. Однозначного ответа на вопрос о том, был ли после этого Роскамп действительно командирован для оказания помощи Главной рабочей группе «Остланд», найти в документах Оперативного штаба рейхсляйтера Розенберга не удается. Однако несомненно, что на первом этапе операции все попытки группы заполучить новгородские сокровища оказались тщетными. В июне ее члены попытались договориться с Сольмсом и предложили свою помощь в обработке и вывозе культурных ценностей из Новгорода. К этому моменту уже стало ясно, что, в отличие от библиотек и архивов, ответственность за произведения искусства Сольмс Оперативному штабу не передаст. У последнего – поскольку оккупированная территория оставалась под военной администрацией – не было иного выбора, кроме как координировать свою деятельность с командованием группы армий «Север». В доступе к произведениям искусства Оперативному штабу рейхсляйтера Розенберга было отказано, поскольку, как сообщил Карл-Хайнц Эссер, генерал Георг фон Кюхлер «лично проявил живейший интерес к культурно-охранным мерам, особенно к охране произведений искусства, которой занимается граф Сольмс» и пожелал, «чтобы его информировали о деятельности всех команд в подчиненном ему районе»728.
В конце июня Эссер отправился в Псков, чтобы сопровождать Сольмса в поездке в Новгород. Граф продержал Эссера несколько дней в ожидании и наконец уехал 27 июня без него729. 1 июля Вернер Кёрте получил извещение о том, что ему приказано явиться в Псков в распоряжение армейской службы охраны произведений искусства730.
В первые дни июля Сольмс распорядился отправить в Псков остававшиеся в Софийском соборе иконы из собраний Музея древнерусского искусства, из церквей Новгорода и его окрестностей, а также все иконы из главного иконостаса Софийского собора и иконостасов часовни Рождества Богородицы, церкви Петра и Павла, собора Рождества Богородицы Антониева монастыря и церкви Апостола Филиппа. Из иконостасов Николо-Дворищенского собора и церкви Спаса Преображения на Ильине улице изъяли лишь отдельные иконы. Перед разборкой иконостасы сфотографировали. Помимо икон из Софийского собора были изъяты епископский и царский троны, два мозаичных панно и несколько археологических находок, резные кресты, в том числе знаменитый чудотворный крест 1548 года и Людогощенский крест 1359 года (поклонный крест, получивший название по своему местонахождению на новгородской улице Людогоще), и несколько деревянных скульптур, включая резную фигуру святой великомученицы Параскевы Пятницы, Христа в темнице и несколько маленьких фигурок Всевышнего, которые были помещены в собор ради сохранности. Некоторые иконы остались в нижней ризнице. Туда же искусствоведы и реставраторы перенесли раку с мощами святого епископа Никиты. Оклады и некоторые другие металлические предметы остались в тайниках под лестницей.
Наиболее подробное описание этой операции по вывозу ценностей из-под обстрела дал Пономарев. Хотя он писал по памяти, его сообщение можно считать надежным источником, поскольку Пономарев не только де-факто взял на себя ответственность за художественные сокровища Новгорода после ухода советских войск, но и был единственным, кто досконально знал все фонды. Составленных им списков предметов не сохранилось. На их составление, очевидно, не осталось времени, когда в июле готовился вывоз вещей; Пономарев должен был наверстать упущенное вместе с Вернером Кёрте в Пскове. Судя по всему, при учете по прибытии все соответствовало составу партии при отправке, так как Пономарев нигде не сообщает о потерях в пути. На объекты же, которые остались в Новгороде, никаких документов не обнаруживается.
Обстрелы советской артиллерии не ослабевали; стрельба начиналась главным образом тогда, когда в городе замечали какие-то передвижения. Поэтому транспортировка ценностей происходила ночью. Несколько дней подряд с наступлением темноты в окрестности города прибывали вагоны. На грузовике с газогенератором (бензин в Новгороде достать было невозможно) произведения искусства доставляли на вокзал, и там военнопленные загружали их в поезд. Сольмс руководил демонтажом лично – вероятно, при поддержке Акселя Шпонхольца. Ввиду тяжелых условий граф отказался от идеи вывоза архивных материалов731, но распорядился вывезти тех людей, которые пытались их сохранить: Василия Пономарева и – возможно, по инициативе последнего – сестер Татьяну и Наталью Гиппиус.
В период между поздней осенью 1941 и летом 1942 года Ойген Финк фотографировал поврежденные новгородские храмы, однако результаты этой работы сохранились лишь частично732. Особое внимание, судя по всему, он уделил Торговой стороне: в частности, до нас дошла сделанная им в тот период фотография более или менее сохранной церкви Святых Бориса и Глеба в Плотниках. Судя по растительности и по состоянию постройки, снимок был сделан, вероятно, еще осенью 1941 года. Кроме того, сохранились фотографии фресок в соборе Рождества Богородицы в Антониевом монастыре и в храме Святого Феодора Стратилата «на Ручью», которые также еще не обнаруживают крупных повреждений733. Фотография же северной стороны собора Рождества Богородицы позволяет увидеть сильно разрушенный фасад с разбитыми окнами и уничтоженный главный купол. В снимках интерьера внимание фотографа полностью сосредоточено на богатых фресках, и это заставляет забыть о состоянии здания734. Виды церкви Спаса Преображения на Ильине улице позволяют, помимо повреждений самого храма, оценить состояние южной части Торговой стороны, где ничего, кроме руин, не осталось735. На нескольких фотографиях мы видим интерьер собора Святой Софии, включая дыру, оставленную первым попаданием снаряда736. Апсида расчищена от обломков – это позволяет датировать снимок весной 1942 года, когда уборка следов первых разрушений была завершена.
5 июля, т. е. спустя менее чем неделю после начала своей командировки, Вернер Кёрте принял прибывшие в Псков иконы и все археологические объекты. Под его руководством груз – опять же с помощью военнопленных – был перенесен в хранилище икон, оборудованное в Успенской Пароменской церкви737. До 24 июля Кёрте занимался каталогизацией икон738, но результатов его работы обнаружить не удалось. Некоторые предметы, судя по всему, настолько его очаровали, что он подробно задокументировал их в своих собственных записках. Особенно подробно его описание искусной резьбы, украшающей большой Людогощенский крест, он даже зарисовал ее739. Фотография детали этого креста крупным планом сохранилась и среди снимков Финка740.
У Кёрте была небольшая группа русских помощников: двух военнопленных придали ему, чтобы по мере необходимости поднимать и переносить иконы; в научной обработке ему помогали три человека, «которые в качестве живого инвентаря были привезены сюда вместе с грузом из Новгородского музея», сообщал Кёрте в письме к жене741. Он описывал «двух дряхлых старушек и сравнительно молодого мужчину, которые <…> с трогательной верностью преданы своим древним картинам; одна из женщин превосходно говорит по-немецки, другая до 1917 года была реставратором икон в Эрмитаже, а мужчина – такой своего рода христианский археолог, превосходно знающий новгородские фонды». Это были Пономарев и сестры Гиппиус742. Соответственно, они, по крайней мере в течение короткого периода пребывания Кёрте в Пскове, работали на военную службу охраны произведений искусства743.
В ноябре 1942 года группа Кюнсберга вывезла из Новгорода очередную крупную партию книг и архивных документов, из которых одна часть предназначалась для Министерства иностранных дел, а другую передали Главной рабочей группе «Остланд», конкретно – государственному архивному советнику Моммзену. На этом, с точки зрения группы Кюнсберга, «новгородская работа» была завершена744. После этого документально подтверждена только одна перевозка ценностей: в августе 1943 года в Новгород был направлен отряд военнослужащих 501‐го полка связи 1‐й армии для сбора и вывоза «представляющих историческую ценность картин», оставшейся церковной утвари и пяти бронзовых люстр из Софийского собора745. Как это часто бывает, рапорт об этой акции дошел до нас благодаря случайности: командир полка Вальтер Войтун оставил его копию у себя в рабочей папке и сохранил ее после войны в личных бумагах746. Группа из семи человек прибыла в Новгород747 16 августа, разместилась в Детинце и на следующий день приступила к работе. Из люстр четыре были еще в хорошем состоянии, а самая большая была сильно повреждена артиллерийским огнем. Составитель рапорта подробно сообщал, что сначала пришлось соорудить тали, с помощью которых опустили первую люстру. Видимо, группа действовала без непосредственного наблюдения эксперта, но в тесном контакте с тем, чье поручение она выполняла (мы не знаем, кто это был), так как после снятия первой люстры по телефону поступило указание разобрать и упаковать ее перед тем, как снимать следующую люстру. Поэтому солдаты сначала разложили по порядку
части снятой люстры и любовались искусным исполнением отлитых несколько веков назад в Нюрнберге украшений, которым посредством кропотливой ручной работы были приданы приятная глазу форма и гармоничный вид, – шедевр средневекового немецкого ремесленного мастерства, остаток былого великолепия ганзейского города Новгорода748.
Мы не знаем, наблюдал ли сам составитель рапорта все описываемые им подробности этой акции (необычность которой ощущается в его рассказе) или передавал их из вторых рук, но в любом случае это описание показывает, как немецкие оккупанты воспринимали произведения искусства и культурные ценности, которые встречали на северо-западе России. Процитированный фрагмент объясняет, почему немецкое командование все-таки организовало эту дополнительную экспедицию: чтобы спасти объект «немецкого культурного наследия». Эта акция стала, помимо прочего, важной темой для немецкой пропаганды, поэтому в следующий же рабочий день внезапно прибыл «господин командир отделения с зондерфюрером роты проп[аганды], чтобы запечатлеть на фотопленке эту люстру в ее прежнем антураже и некоторые опасные моменты во время спасательной операции»749. В том, что касается немецкого самосознания, интересен следующий абзац рапорта, где говорится, что собор «служил во времена советского господства антирелигиозным музеем, а в настоящее время находится как памятник под охраной немецкого вермахта»750.
После того как люстры упаковали, поступило указание вывезти и «наиболее ценные предметы из остальной церковной утвари, лежавшей кучей в полном беспорядке». Солдатам сказали, что эти вещи будут отреставрированы, а затем помещены во вновь открытые церкви в тыловом районе армии751.
Это было последнее мероприятие по «изъятию и сохранению» произведений искусства из Новгорода, зафиксированное в документах. Вероятно, в дальнейшем ход войны не позволял проводить подобные акции, а ответственные за них ведомства уже прибрали к рукам те культурные ценности, которые они считали значительными. В Пскове Вернер Кёрте каталогизировал привезенные предметы752, а Василий Пономарев составил картотеку икон, в которой среди прочего указал и церкви, откуда они происходили. На обороты икон была нанесена соответствующая маркировка753. Ни один из инвентарных списков, сделанных в Пскове, не сохранился.
20 января 1944 года Красная армия взяла Новгород, который был к этому времени полностью разрушен. Перед саперами встала опасная задача – обезвредить склады боеприпасов, взрывных устройств и всех видов мин, которые могли уничтожить Софийский собор и то, что осталось от других памятников архитектуры. Под демонтированными фигурами с памятника «Тысячелетие России», разбросанными в снегу по территории Детинца, были заложены мины, которые взорвались бы, если бы кто-то неосторожно начал перемещать фигуры. Сразу же приступили к поискам знаменитых колоколов, и некоторые из них удалось найти754. После возвращения первых музейных работников начался розыск пропавших экспонатов, в котором наиболее активное участие приняли Т. М. Константинова и Б. К. Мантейфель. Сорок музейных предметов, в основном церковная утварь, были возвращены, предположительно, из Литвы755.
ПСКОВ: БАСТИОН ПРОТИВ АГРЕССОРОВ С ЗАПАДА
Псков тоже был важным центром средневековой торговли, особенно между Ганзейским союзом и русскими купцами. Как и Новгород, Псков был независимой республикой, которая от владычества монголов была избавлена, но ей часто приходилось защищаться от нападений с запада, со стороны Польско-Литовского государства и Тевтонского ордена. Оборону облегчало расположение города к востоку от Чудского озера, при слиянии рек Великой и Псковы. Лишь однажды, в 1240 году, рыцари Тевтонского ордена смогли захватить Псков. С тех пор он был оккупирован западными захватчиками – германскими войсками – только в 1918 году, под конец Первой мировой войны. Однако в 1510 году Псков, как и Новгород, был вынужден подчиниться великим князьям московским.
Хотя Петр I в XVIII веке превратил его в современную крепость, свое былое стратегическое и экономическое значение Псков постепенно утратил, уступив его вновь выстроенному Санкт-Петербургу. Благодаря этому, как и в Новгороде, большая часть его средневековых церквей и монастырей уцелела, их внутреннее убранство тоже во многих случаях сохранилось. Собрания икон в псковских храмах, а затем в музеях считались уникальными. Несмотря на разрушения, возникшие во время Второй мировой войны, в городском пейзаже Пскова по-прежнему доминируют средневековые постройки, Кром (псковский кремль) и возвышающийся над ним Троицкий собор.