Два раза Фредерик хватался за пистолет, порываясь выстрелить, но Эдмунд удерживал его.
— Подождем, — шептал младший Биорн, — ведь он все равно не уйдет скоро.
Странная фигура прошла почти вдоль всего борта и достигла уже основания бушприта, когда герцог, не в силах будучи далее сдерживаться, быстро прицелился и выстрелил.
Сливаясь с треском выстрела, раздался пронзительный крик, затем послышался глухой звук падения тела в воду и чей-то голос, от которого оба молодые человека вздрогнули, прокричал:
— Будь ты проклят, капитан Вельзевул!
Затем снова настала глубокая тишина.
— Что ты сделал? — сказал Эдмунд, весь дрожа от волнения.
— Что следовало! — отвечал герцог. — Теперь мы узнаем, кто нам изменял.
— Может быть! — возразил молодой человек, с детства знавший всех матросов, которые были прирожденными розольфскими вассалами, и не допускавший измены с их стороны. Что же касается бретонца Ле-Галля, то за него он ручался, как за самого себя.
— Все наверх! — приказал Фредерик Биорн.
Приказ был немедленно исполнен, потому что пистолетный выстрел всех перебудил и встревожил.
Гуттор и Грундвиг прибежали первые, и Эдмунд в нескольких словах сообщил им, в чем дело.
— Мы ничего не найдем, — сказал Грундвиг. — Герцог выстрелил в привидение.
— Свистите сбор! — лаконично приказал Фредерик.
Резко засвистел свисток старшего боцмана Гаттора, а, как только матросы собрались, Гуттор приступил к перекличке:
— Здесь! Здесь!.. — получался ответ всякий раз, когда произносилось чье-нибудь имя.
Все матросы оказались налицо.
— Сделаем теперь по-другому, — сказал герцог, желая удостовериться, не было ли тут какой-нибудь фальши и не ответил ли кто-нибудь за отсутствующего. — Пусть каждый вызванный, откликнувшись, перейдет со штирборта на бакборт.
Произведенный при таких условиях опыт дал те же самые результаты.
Матросы совершенно не понимали этой сцены, последовавшей за ночным выстрелом, потому что о тени, виденной герцогом, никто не знал. Это было к счастью, потому что иначе бравые моряки глубоко оскорбились бы незаслуженным подозрением. Распространился слух, что герцогу показалось, будто в море упал с корабля человек, и что герцог выстрелил для того, чтобы сигналом приказать «Леоноре» подобрать утопающего.
Такой слух нисколько не повредил герцогу, а, напротив, увеличил его престиж, резко оттенив его неусыпную заботливость о своих людях.
IV
Возвращаясь в гостиную с братом, а также с Гуттором и Грундвигом, Фредерик Биорн был бледен и взволнован.
— Я очень рад, что между нашими людьми не оказалось изменника, — сказал он, — но зато я, к огорчению своему, убедился, что на моем корабле относятся с полнейшею халатностью к надзору за его безопасностью. Это меня тем более возмущает, что я привык командовать военным судном, где все делалось с автоматическою аккуратностью… Надеюсь, что мне пришлось сделать это замечание в первый и в последний раз.
Эти слова, произнесенные резким отрывистым голосом, относились непосредственно к Гуттору и Грундвигу, которым специально вверена была охрана корабля. Верные вассалы были обижены до слез этим незаслуженным упреком.
Эдмунд не побоялся открыто за них вступиться.
— Послушай, брат, ты несправедлив, — сказал он. — Во-первых, этот корабль нельзя сравнивать с военным, потому что на нем речь может быть не о дисциплине, а лишь о безусловной преданности тебе. В этом отношении ты и сам должен это знать, на Гуттора и Грундвига можно положиться… Во-вторых, я сам могу засвидетельствовать, что охрана корабля производится самым тщательным образом…
— Прости меня, брат, я не хотел обидеть ни тебя, ни Гуттора с Грундвигом, но меня уж очень рассердило, что мы никак не можем найти объяснений всей этой чертовщине.
— Объяснение это очень просто, брат. Кто-нибудь из уцелевших «Грабителей», вероятно, с какою-нибудь враждебною целью пробрался на корабль, спрятался там и устроил с нами мистификацию. Но теперь он уже понес заслуженное наказание: труп его сделался добычею хищных рыб.
— Ты совершенно прав, и не стоит об этом больше разговаривать, — сказал герцог. — Главное же — не нужно ничего говорить матросам, чтобы не растревожить их суеверия.
Собеседники разошлись.
Грундвиг вышел вместе с Гуттором и дорогой сказал ему тихо:
— Послушай, Гуттор, ты тоже допускаешь, что кто-нибудь спрятался на корабле?
— Нет, не допускаю… Ведь мы все уголки обшарили… Я уверен, что на корабле завелся призрак.
— Вот что, Гуттор, я тебе доверю тайну, которой до сих пор не сообщал ни одному человеку. Биорны давным-давно верят в существование на севере моря, свободного ото льда. Многие из членов этой фамилии корпели над старинными учеными книгами и занимались тайными науками. В семье существует предание, что один из Биорнов непременно откроет такое море, но вместе с тем он будет последним из Биорнов и умрет, не успев поведать свету о своем открытии.
— Бедный герцог! — вздохнул Гуттор. — Его увлекает судьба!..
— Мне рассказывал еще мой дед, — продолжал Грундвиг, — что в той стране, окруженной недоступными ледниками, живут души преступников, осужденных на вечное блуждание по земле под видом оборотней, вампиров, джинов и прочих нечистей. Они носятся вместе с метелями и воют вместе с бурями. Кто осмеливается проникнуть в их страну, того они убивают. Четверо или пятеро Биорнов погибли там еще до Магнуса…
— Неужели?
— То-то вот и есть… Поэтому покойный герцог Гаральд строго запретил говорить обо всем этом его сыновьям, опасаясь, как бы они не увлеклись примером…
Ночь прошла благополучно, но утром, просыпаясь, Фредерик Биорн нашел у себя на одеяле записку в траурном конверте. Распечатав, он прочитал:
«Проклятый Ингольф! Капитан Вельзевул! В эту ночь ты налил в сосуд последнюю каплю, которая его переполнила. Безумец! Ты выстрелил в призрак, забыв, что призрак неуязвим! Даю тебе неделю срока приготовиться в дальний путь, из которого никто не возвращается. По истечении этого срока я подожгу порох на твоем корабле и потоплю вас всех в пучине океана.
Ничего не прощающий и ничего не забывающий Призрак Надода».
Теперь уже нечего было и сомневаться, что на корабле совершается что-то непонятное. Наскоро одевшись, Фредерик Биорн позвал брата, и на общем совете они решили немедленно произвести повальный обыск всего корабля сверху донизу.
Когда они собирались идти для этого наверх, в каюту герцога постучался лейтенант Лютвиг, говоря, что желает видеть его по важному делу.
Офицер вошел не один, а в сопровождении марсового Иоганна.
— Что скажете, Лютвиг? — спросил герцог.
— Скажу не я, ваша светлость, а сам Иоганн. Он сейчас сделал мне доклад, который пусть повторит при вас. Это будет лучше всего.
— Ну, Иоганн, говори. Мы тебя слушаем.
— Извольте видеть, ваша светлость, — начал матрос, конфузливо вертя в руках шапку, — будучи не на вахте, проходил я за своим делом по палубе… Наклонясь через борт — так, из любопытства, — вижу я вдруг, что какой-то человек висит под бугшпритом, словно гимнастику делает. Думая, что это бретонец Ле-Галль — он очень любит этим заниматься — я крикнул ему: «Эй, товарищ», но неизвестный ударил меня снизу чем-то по голове так сильно, что у меня в глазах помутилось… Когда я пришел в себя и взглянул опять вниз, там никого не было. Я побежал в сборную поглядеть, где Ле-Галль, оказалось, что он спит крепким сном на своей койке.
— Кто же это, по-твоему, был, если не Ле-Галль? — спросил герцог.
— Думаю, ваша светлость, что это был кто-нибудь из джинов… Они ведь часто шалят на кораблях, — отвечал матрос.
Герцог и его брат улыбнулись и отпустили матроса, который ушел, чрезвычайно довольный собою.
Дело, таким образом, усложнялось.
Очевидно, на корабле кто-то скрывается, но где и каким образом?
Это надо было разузнать во что бы то ни стало, а до тех пор надзор на корабле усилили до высшей степени. Перед пороховою камерой день и ночь стояли трое часовых, менявшихся каждый час.
Вечером состоялось совещание между герцогом, его братом, Гуттором, Грундвигом и еще некоторыми офицерами, но о принятом решении никто ничего не узнал: оно сохранялось в строгой тайне.
Самуил Бартон и его сородичи, владевшие одним из главнейших торговых домов в Глазго, были происхождением немецкие евреи, поселившиеся в Шотландии еще в третьем восходящем поколении. Их дед Захария Бениаминсон родился во Франкфурте, этой родине всех странствующих евреев, и прибыл в Глазго в качестве помощника местного раввина. Но служба в синагоге и толкование Талмуда не принадлежит к особенно выгодным занятиям, поэтому Захария скоро вышел в отставку и открыл комиссионерскую контору. Многие евреи с этого начинают: никогда еврей не бывает производителем, а всегда лишь посредником между производителями и потребителями, эксплуатируя обе стороны.
Захария Бениаминсон стал быстро богатеть. Через очень короткое время он был уже в состоянии посылать в море собственные корабли, которых у него завелось более полусотни. Понимая, что «Фирма Бениаминсон» никогда не сделается популярною, благодаря слишком еврейскому звучанию этого имени, он принял фамилию Бартон и передал ее своим потомкам вместе с капиталом в миллион фунтов стерлингов, причем поставил условием, чтобы его наследники держали фирму вместе и ни в каком случае не делились. Сыновья его завели кораблестроительную фирму, а внуки с Самуилом Бартоном во главе присоединили к ней еще и банк.
Когда после катастрофы у Прескота и братьев Берне, Грундвиг обратился к Бартону с предложением принять на себя постройку корабля для герцога Норрландского, глава фирмы сначала отказался наотрез.
Но вот через несколько дней мистеру Бартону доложили, что его спрашивает какой-то иностранец. Самуил Бартон велел просить его в кабинет.