— В котором часу это было?
— В два часа, Мануэль.
— Он отправился куда-нибудь по делу? Что-нибудь связанное с его профессией?
— Нет, убежден, что нет. У него была или есть — дай ему бог здоровья! — девушка, любовь к которой он хранил в тайне. Раза два в неделю он навещал ее. Думаю, кроме меня, об этом в городе никто не знает. Да и я в основном только догадываюсь. И если я сейчас заговорил о ней, то лишь потому, что дело приняло слишком серьезный оборот.
— Кто бы мог подумать, что у такого скромника, как дон Антонио, была любимая девушка.
— И тем не менее это так, Лотарио, она есть, хотя об этом никто не знает.
— Раз уж наш разговор принял столь конфиденциальный характер... скажите, кто она?
— Сам не знаю, Мануэль. Антонио никогда не говорил о ней, а я его не расспрашивал. В некоторых делах он был очень скрытен.
— А вы не догадываетесь случайно, где она живет, хотя бы приблизительно?
— Мне известно только, что в те ночи, когда Антонио шел к ней на свидание, он направлялся вверх по улице Нуэва.
— Пешком?
— В хорошую погоду пешком. Но всегда очень поздно, часа в два ночи, когда на улицах уже не было ни души.
— Души, возможно, и не было, дон Рамон, но всевидящее око...
— Да, да, конечно.
— Я не сомневаюсь, что кому-нибудь это известно, несмотря на то, что они встречались по ночам.
— Вполне вероятно, но до меня ни разу не доходили подобные слухи.
— Ничего удивительного, в наше время любовные истории уже не пробуждают в людях такого интереса, как когда-то, — заметил ветеринар.
— Да, возможно, дон Лотарио, но только не в таких маленьких городах, как наш.
— А что представляет собой дон Антонио?
— Он совсем такой, каким кажется, Мануэль. Сдержанный, застенчивый, во многом скептик... Хотя довольно откровенен с теми, кому доверяет, и даже остроумен. Все его порывы благородны, а главное — он замечательный человек.
— Но если он так застенчив, как вы утверждаете, трудно представить себе, что у него был роман, — снова заметил дон Лотарио.
— Я убежден, что избранница его сердца — девушка скромная, порядочная. Он терпеть не мог в людях шика.
Плиний не удержался и подмигнул дону Лотарио, потому что нотариус хоть и был наделен самыми лучшими качествами, но шика в нем было предостаточно.
— Послушай, Рамон, а не было ли у него какого-нибудь недруга или кого-нибудь, кто ему угрожал, тогда легче было бы понять причину его исчезновения?
— Что вы, Лотарио... Конечно, в чужую душу не залезешь. Но, по-моему, кроме тайных ночных свиданий вся его жизнь заключалась в работе, доме и казино.
— Он был жаден?
— Нет. Но, вероятно, имеет неплохие сбережения: он ведь много работал и мало тратил.
— А как, по-вашему, что с ним могло произойти?
— Не знаю, Мануэль. Даже представить себе не могу.
— В ту ночь, когда вы виделись с ним в последний раз, он не говорил ничего такого, что могло показаться вам странным?
— Нет, я уже сказал, мы мало разговаривали. Он очень торопился. Разве что... меня несколько удивили тогда его слова, сказанные на прощанье: «Представляешь, сегодня со мной произошел типично иберийский фарс, я тебе потом расскажу...» Мне запомнилось это выражение «иберийский фарс», но я не принял его всерьез, поскольку мне показалось, что сам Антонио не придал ему особого значения... Он любил пользоваться красочными выражениями, когда о чем-нибудь рассказывал.
Нотариус замолчал и отпил глоток виски. Плиний и дон Лотарио переглянулись, давая друг другу понять, что разговор исчерпан и больше они ничего не узнают.
Солнечные лучи, проникая сквозь огромное окно, оживляли гостиную.
— Но Антонио был родом из Наварры и, само собой, очень интересовался местными обычаями, — добавил вдруг нотариус. — То, что ему показалось «иберийским фарсом», для каждого из нас — я ведь родом из Толедо — может быть вполне нормальным явлением.
— Ну что ж, нам пора, Рамон, — сказал дон Лотарио, вставая и краем глаза взглянув на Плиния.
— С вашего позволения, дон Рамон, я передам наш разговор инспектору, который официально занимается расследованием, и, если у него возникнут какие-нибудь вопросы, вы уж не откажите в любезности побеседовать с ним.
— Хорошо, Мануэль. Я повторю ему все, только не буду ничего рассказывать о девушке Антонио.
— Да, да. Как вы сочтете нужным. Кстати, сегодня приехала сестра дона Антонио. Если у вас есть желание встретиться с ней, я предупрежу ее.
— Разумеется, Мануэль. Спасибо.
Сев в машину, дон Лотарио какое-то время не заводил мотор, желая обменяться впечатлениями с Мануэлем.
— Занятно, — проговорил ветеринар, — что у дона Антонио есть или была невеста, о которой никто даже не подозревал... Вот бы никогда не подумал.
— По-вашему, он женоненавистник?
— Нет, просто доктор слишком застенчив, как справедливо заметил нотариус.
— Вы думаете, дон Рамон действительно не знает, кто его невеста?
— Уверен. Иначе он непременно сказал бы нам, тем более в такой ситуации. Он человек искренний.
— Хотя и любит шик.
— Есть немного. У него это в крови, от рождения.
— Да, шика в нем многовато.
— Скажите, дон Лотарио... вы ведь человек начитанный... какой смысл вкладывает доктор в это выражение: «иберийский фарс»?
— Самое обычное выражение. Им пользуются, когда хотят подчеркнуть что-то типично испанское. Иберийскими называют такие, например, зрелища, как бой быков, фламенко и, разумеется, фарсы. Все это очень в нашем духе.
— Понимаю, понимаю.
— Но, как верно подметил нотариус, наваррцу может показаться иберийским фарсом то, что мы считаем вполне нормальным явлением.
— Ясно. Что ж, заводите мотор, поедем в ресторан «Эль Крус», что возле проспекта Алавеса; там нас ждет инспектор Мансилья, чтобы вместе пообедать... Посмотрим, что он расскажет нам о сеньоре наваррской.
Было уже три часа дня, и улицы выглядели пустынными.
— Знаешь, Мануэль, обжорство не доведет нас до добра.
— Не беспокойтесь, дон Лотарио, мы уже целую вечность не держали во рту ни крошки.
— Да, в этой жизни на каждом шагу нас подстерегает западня.
— И не говорите.
На проспекте Алавеса, тоже довольно пустынном, все ослепительно сияло под ярким, но не греющим солнцем: трава, маленький канал Пантано и, разумеется, асфальт. Да, солнце было удивительно ярким.
В большом обеденном зале за столом сидел в одиночестве Мансилья и, вытаращив глаза, читал газету.
— Вы только послушайте, что здесь пишут, начальник: «Возможное похищение в Томельосо доктора Антонио Барандиарана волнует всех его коллег в Испании».
— А что еще там написано?
— Пустая болтовня.
— По-моему, самое сложное в профессии журналиста, — заметил дон Лотарио, бегло просматривая сообщение, — пересказать в одном-двух столбцах то, о чем уже писалось и о чем известно лишь по газетным заголовкам.
— Святая истина! Я с вами вполне согласен.
— Что представляет собой сестра дона Антонио, Мансилья?
— Ничего особенного. Женщина средних лет, очень застенчивая. Как видно, вся их семья страдает этим недугом. Краснеет по каждому поводу и без повода и, судя по всему, очень набожна.
— Еще бы! Она ведь родом из Памплоны. Так что же она рассказывает?
— Ровным счетом ничего. Ей известно о собственном брате меньше, чем мне. Твердит, что он очень хороший человек и идеальный брат. Но ведь из этого ничего не высосешь. Поскольку здесь, в городе, она никого не знает, то весь день сидит дома в обществе домработницы дона Антонио. Мне кажется — вы, конечно, можете сами проверить, — она нам не помощница.
— Итак, подведем итоги. Дело застопорилось. И доктор молчит, и его сестра ничего не говорит, и его другу нотариусу нечего нам сказать, и я помалкиваю, чтобы не впасть в ошибку. Одним словом, дело застопорилось.
— Нотариус — друг доктора?
— Да, инспектор.
— Он тоже не сообщил вам ничего нового?
— Пожалуй... он единственный, от кого мы кое-что узнали.
— Что именно?
— Что у дона Антонио была подружка, которую он время от времени навещал.
— Кто же она, Мануэль?
— Ха! Он ничего не говорил о ней нотариусу. Это тайна, покрытая мраком!
— И даже адреса не сказал?
— Ни адреса, ни района.
— Да, дело застопорилось, как сказал Мануэль.
— Приходил еще кто-нибудь из тех, кто видел доктора в тот вечер?
— Да, приходил один человек. Он встретил его около двух ночи на улице Нуэва. Стало быть, тайна начинается с двух часов ночи, когда он распрощался с нотариусом и куда-то отправился.
— Остается, Мануэль, надеяться на какую-нибудь случайность.
— Случайности тоже надо искать, Мансилья.
— Вы правы, маэстро. Случайности надо искать, — с удовольствием повторил слова комиссара Мансилья.
Под вечер Плиний и дон Лотарио отправились погулять по бульвару Пасео де ла Эстасион, где на каждой скамейке сидели влюбленные парочки. Друзья старались держаться поближе к фонарям и подальше от газонов.
Они шли, беседуя или молча созерцая собственные тени, которые то удлинялись, то становились короче, то делались совсем круглыми, в зависимости от расстояния, отделявшего их от фонарей.
Внезапно Плиний замер и прикрыл глаза, словно к чему-то прислушиваясь.
— Что с тобой, Мануэль?
— Не оборачивайтесь... Слышите?
— Что?
— Кто-то сзади шаркает ногами.
— ...Слышу. Что тебе далось это шарканье?
— Где-то совсем рядом. Ну ладно, пойдемте.
Они неторопливо двинулись дальше, внимательно прислушиваясь к шагам позади, уже не замечая собственных теней и вообще ничего вокруг.
— По-твоему, Мануэль, тогда на кладбище и сейчас шаркает ногами один и тот же человек?
— Не убежден, но, судя по звуку, похоже на то.
— Он преследует нас?
— Во всяком случае, идет следом.
— Ты думаешь, он хочет поговорить с нами?
— Я этого не утверждаю.
— Хочешь, я оглянусь?