Ершова выглядела усталой и какой-то неподступной, синие глаза отчужденно сухи и холодны, русые негустые волосы строго приглажены; лишь воротничок кофты, сахарно-белый, женственный, оживлял и смягчал лицо; рука ее блуждала по столу, бесцельно передвигая чернильный прибор, стакан с карандашами, мраморное пресс-папье, аляписто изображавшее льва.
— Садитесь, — сказала она вошедшим, остановила взгляд на Орешине и чуть-чуть шевельнула бровями: — Докладывайте…
Орешин, волнуясь, надел очки и развязал тощую папочку с бумагами. «Что тут докладывать? — недоумевал он. — Все ей доподлинно известно — вызывала четыре раза…» Он путано, с запинками говорил о плачевном состоянии колхозных дел до прихода нового председателя, о нехватке кормов и хозяйственных помещений, о падеже молодняка, о том, как Павел Назаров, находясь на посту заведующего МТФ, не сумел сберечь скот…
Орешин сел, будто скинул с плеч непосильную кладь, снова завязал тесемки на папочке и вытер голову платком.
— А своего теленочка Назаров наверняка сберег и растит, — негромко, с ядовитой иронией промолвил Сыроегин, тучный и медлительный, непробиваемый; волосы на крупной голове такие густые, что не могли лежать, стояли дыбом.
— Да, ращу, — подтвердил Павел, угрюмо глядя на Сыроегина.
Поспешно привстал Прохоров.
— Свой теленок пускай растет, — ответил он Сыроегину. — Выращивать скот никому не возбраняется. — Вертко обернулся к Ершовой. — Тяжкая вина Назарова заключается в том, Варвара Семеновна, что он игнорирует известные постановления партии и правительства, касающиеся поднятия животноводства в кратчайшие сроки. Он выступает против этих указаний…
— Врете! — крикнул Павел, порываясь встать; он был взвинчен до последней степени.
Аребин надавил рукой на его коленку, призывая к сдержанности.
Ершова с досадой постучала медной крышечкой от чернильницы по мраморной гриве льва.
— Назаров, ведите себя прилично. Продолжайте, Петр Маркелович.
Прохоров развел руками, как бы покоряясь неизбежности говорить начистоту.
— Вредны не факты, товарищи, не последствия, а умысел, который повлек за собой такие последствия. Вредна тенденция, так сказать. А тенденция Назарова, идущая вразрез интересам народа в вопросе животноводства, требует самого сурового осуждения. Как это ни прискорбно… — Из-под лохматой брови Прохорова сверкнул на Павла стремительный, как выстрел, взгляд. — Назаров, я знаю, будет уходить от ответа, от правды, перекладывать все на других…
— Буду, — подтвердил Павел, и опять Аребин, удерживая, надавил на его коленку.
— Не удастся, — заметил Сыроегин с привычной небрежностью.
Медная крышечка, чуть звеня, опять ударилась о львиную гриву — Ершову раздражало непокорное поведение Назарова.
— Вот видите… — Прохоров даже усмехнулся, с сожалением вздохнул. — Меня поражает одно, Варвара Семеновна: как могли человека с такими настроениями опять поставить на то же самое место в колхозе — на животноводство? Вашей самостоятельности, товарищ Аребин, никто, конечно, не оспаривает. Но вам, человеку новому, следовало бы по-серьезному вникнуть в существо дела… От таких опрометчивых действий, как назначение Назарова, а также производство кирпича, которое принесет вам убытки, да и еще кое-что, о чем мы в будущем поговорим и что обсудим, авторитет ваш не возрастет, а лишь пошатнется. А, как известно, руководитель без авторитета — все равно что всадник без коня…
— За меня, товарищ Прохоров, не болейте, — сдержанно отозвался Аребин. — Коня оставьте себе, если хотите. Я проживу без коня. Хуже, когда конь гуляет без всадника. — Аребин встал. — Варвара Семеновна, я не согласен с решением нашей партийной организации. Назарова обвинили ошибочно, если не сказать, умышленно. Те, кто его осуждал, сами оказались под судом. Кокуздова и Омутного Назаров захватил с поличным…
— Назаров выслеживает других, чтобы выгородить себя. — Сыроегин тряхнул своими стоячими, как водоросли, волосами. — Кокуздов и Омутной ответят за свои грехи, а Назаров поплатится за свои.
— Нет, не поплачусь! — выкрикнул Павел, порываясь к Сыроегину. — Не надейтесь!
Ершова отшвырнула крышечку чернильницы, мраморный лев скользнул на угол стола; она выпрямилась, намереваясь отчитать этого необузданного человека. Но ее опередил скромный и тихий Грачев.
— Послушаем Назарова, Варвара Семеновна…
Ершова устало мигнула, соглашаясь, и рука ее опять засновала по столу, бесцельно трогая предметы.
Павел поднялся принужденно, с натугой: вдруг оставили силы, во рту сделалось горько. Язык не повернуть. Угнетало сознание, что все его доводы бесполезны; лишь слабым огоньком теплилась в груди надежда на ЦК…
— Тяжело оправдываться, когда не знаешь за собой вины. — Павел комкал в руках край зеленого сукна, свисающего со стола. — Не враг я животноводства. Выдумки все это. — Он передохнул, в тоске окинул взглядом людей, склоненных над столом, чиркающих на листках бумаги ромбики и треугольнички, и к нему вернулась ярость, как откатившаяся и вновь нахлынувшая волна; эта ярость зажгла в его глазах темный огонь. — Если вы хотите видеть врага животноводства, вот он, перед вами. — И перегнулся через стол, словно хотел схватить Прохорова. Тот отодвинулся вместе со стулом, вскочил…
— Это уж черт знает… чингисханство какое-то!..
— Полегче, парень, — остерег Павла Сыроегин.
Лисин, потирая руки, ухмыльнулся:
— Говори, говори!..
Ершова следила за Павлом пристально, в недвижности ее таилась угроза.
— Я категорически возражал против покупки телят этой зимой, — сказал Павел. — Я заявлял об этом и Орешину и Коптильникову. Но приехал Прохоров и, угрожая привлечением к ответственности, заставил закупить молодняк…
— А мы и впредь будем привлекать к ответственности за невыполнение решений партии, — сказала Ершова раздраженно и с нетерпением. Павел, отвечая ей, невольно повысил голос:
— Не пугайте, товарищ Ершова! Для нас решения партии — закон.
Сыроегин, усмехнувшись, лениво обронил:
— Вот народ: прижмут к стене, а они одно твердят: «закон». А на деле творят беззакония…
— Во всяком деле следует искать смысл и пользу. — Павел выпрямился, он уже не чувствовал, как его с двух сторон предостерегающе дергали Аребин и Орешин: закусил удила. — Куда ставить телят, чем кормить, Прохорову на это наплевать! Лишь бы соблюсти формальности, лишь бы отрапортовать. А что из этого потом выйдет — тоже наплевать! Если хорошо — на коне, если плохо — можно списать на других. За других я отдуваться не хочу. Я протестую! — Голос Павла сорвался на крик. — Вы можете отобрать у меня партийный билет. Но душу не отберете! Я спаян с партией душой до последнего вздоха!
Сыроегин растревоженно отвалился на спинку стула. Лисин же с интересом подался к Павлу.
— Товарищ Назаров, — Ершова сильно хлопнула по столу ладонью. — Не забывайтесь! Вы не на базаре. — Они стояли, разделенные длинным столом. Взгляд ее выражал гнев и решимость. Павел, повинуясь, сраженно опустился на место, уронил голову, волосы медленно сдвинулись на лоб. Ершова тоже села и уже спокойнее спросила Орешина:
— Вас Назаров предупреждал, что молодняк не перенесет зимы?
— Да, Варвара Семеновна. — Орешин неуверенно привстал. — Он не раз говорил и мне и Коптильникову.
Лисин изумился.
— Зачем же вы его покупали, если знали, что некуда ставить, нечем кормить?
Орешин в затруднении завозился на стуле, помедлил, продумывая ответ. Прохоров, торопясь, налил из графина воды, выпил залпом полный стакан.
— Петр Маркелович настоял…
Ершова чуть-чуть повела глазами в сторону Прохорова, и тот опять схватился за графин, но воды на этот раз не налил.
— Недоставало еще, чтобы я им строил телятники, добывал корм!
— Колхоз сам должен был изыскать и помещения и корма и во что бы то ни стало спасти скот, — сказал Сыроегин.
Хитроватый Лисин вкрадчиво спросил, уточняя:
— Колхоз должен был спасти, товарищ Сыроегин, или Назаров?
Сыроегин тупо замигал. Взгляд Ершовой требовал ответа.
— Конечно, колхоз… Правление…
Лисин тоненько засмеялся:
— А все шишки полетели почему-то на одного Назарова. — Он уселся поудобнее, как бы готовясь к большой речи. — Животноводство — узелок крепкий, сложный, его ударом топора не разрубишь. Тут надобно действовать с умом, исподволь. А за товарищем Прохоровым — ты извини меня, Петр Маркелович, — такой грешок водится: прикатит, даст указание — выполняй!..
— Товарищ Аребин, — спросила Ершова, — почему вы доверили Назарову дело, которое он, если верить некоторым товарищам, провалил?
— Этим некоторым товарищам верить не надо, Варвара Семеновна. — Аребину страстно хотелось переубедить Ершову, сломить ее непреклонность; он был убежден, что она поймет его. — Назарова я знаю не так давно, но изучил хорошо. Он несдержан, горяч, даже груб. Рвачи и расхитители свили в колхозе теплое гнездо. Назаров не мог жить в этом гнезде. Он дрался с Коптильниковым, Омутным, Кокуздовым — закоренелыми паразитами колхозного дела. Он и против вас, товарищ Прохоров, пошел, потому что вы встали на сторону этих рвачей и расхитителей, я хорошо запомнил то собрание… Мне непонятно, почему Кокуздов и Омутной, уличенные в воровстве, до сих пор на свободе. И вообще… — Аребин помолчал, как бы собираясь с мыслями. — Вы, Петр Маркелович, часто навещаете наше хозяйство. Это хорошо. Только помощи от вас недостаточно. А вот палками, чтобы совать нам в колеса, вы запаслись в достатке…
Прохоров поправил шарф, поплотнее укрывая простуженное горло; ирония приподняла его кустистые брови.
— Это вы кирпичики имеете в виду?
— Да, хотя бы и кирпичики.
— Я и сейчас скажу: не за свое дело взялись! Это нами проверено на практике. И еще скажу вам, товарищ Аребин: не прыгайте выше головы…
Резкий стук по столу оборвал спор. Ершова взглянула на Павла, верхняя губа поднялась, открывая белые зубы со щелочкой спереди. Улыбка эта как бы перекинула мостик между ними: прежняя Варя вернулась с того, враждебного берега.