— Товарищи, позвольте мне от лица управляющего и от своего лично поздравить новобрачных и пожелать им долгих лет совместной и согласной жизни и работы на благо, как говорится, нашей отчизны. Управляющий поручил мне преподнести новобрачным ценный подарок. — Дронов подбежал к столику в углу и откинул белую ткань, прикрывающую радиоприемник. Напрягаясь, приподнял его и передал Трифону.
Анка от восхищения подпрыгнула и захлопала в ладоши.
Трифон подержал на весу дорогой подарок:
— Вот это бандура!.. Куда ставить будем?
Кто-то подсказал, смеясь:
— Койку вынесешь, а его поставишь!
Дронов приподнял руку, требуя тишины и внимания.
— Управляющий поручил мне передать: как только отстроится новый дом, вы первые получите в нем квартиру! Ну, довольны?
— Спасибо, — прошептала Анка.
— Ну-ка, ребятишки, выпьем за молодых, — сказала тетя Даша. — Девочки, не отставайте! Дети: Аннушка, Триша! Живите дружно, любите друг друга, не обижайте друг друга. Милые вы мои!.. Благословляю вас. Давайте я вас поцелую. — И поцеловала троекратно Анку, затем Трифона. — Поцелуйтесь и вы… А мы выпьем!
И когда Анка, маленькая, чистенькая, в белом платьице, вскинула лицо, а медноволосая голова Трифона нависла над ним, все захлопали, зашумели, потянулись к ним чокаться…
Дронов строго распорядился:
— Токарев, ты следи за этой половиной стола. А ты, Петр, наблюдай за этой стороной. Чтоб все было тихо и мирно. Кто перехлестнет, того за шиворот и — вон! А то комсомольская свадьба черт знает во что может превратиться…
Я захмелел от первой же рюмки… «Каждому — долю счастья, — размышлял я, повторяя слова Петра. — А если не доля, а нечто огромное, целое и неделимое, из ряда вон выходящее — Женя? Как тогда?..» Я позавидовал Трифону: Анка, такая хорошенькая, будет без умолку щебетать, смеяться, хлопотать — всегда рядом с ним. Только бы этот дьявол не угасил в ней веселую искру…
Все текло мимо меня — время, возгласы «горько», смех, сверкание света в бутылках, лица людей, — как река, в вечность. Я сидел недвижно и молча. Было одиноко, тепло и грустно… Кто-то потрогал за плечо, я очнулся. Возле меня и Петра стояли, обнявшись, Трифон и Анка.
— Она хорошая, Анка, — проговорил Трифон, и глаза его увлажнились и позеленели, как весенняя молодая листва, — от вина, от нахлынувшего чувства любви. — Нам с ней, ребята, легко будет…
Анка сказала чуть заискивающе:
— Я вам буду завтраки готовить, комнату прибирать, в магазины ходить…
— Алеша, Петр, ну, скажите нам «горько», — просил Трифон.
— Ох, горько, ребята! — сказал я.
От мысли, что Анка будет жить в одной комнате с нами, я даже протрезвел. Но потом оттолкнул от себя эту мысль: какая разница, где они получат свою долю счастья!..
— Ладно, — согласился Петр Гордиенко. — Потеснимся.
Ребята расшумелись. Тете Даше поставили на колени аккордеон. Наметанным взглядом отыскала она тех, кто всегда поддерживал ее в песнях.
В дверь входили и выходили люди. От суматохи, от мелькания лиц заломило в глазах. Затем все слилось воедино, завихрилось, с грустной протяжной песней отодвигаясь все дальше и дальше — в какой-то туман, в небытие… И оттуда, из тумана, из небытия, выплыла и встала передо мной Женя, встревоженная и сияющая. Знакомые, похожие на рожки, завитки на лбу, по белому платью рассыпан красный горошек — как живая… Я слабо, по-хмельному улыбнулся прекрасному и сладкому видению. Сбоку почему-то возникло ухмыляющееся лицо брата Семена. Какое чудовищно нелепое сочетание, какая чушь! Я закрыл глаза и тряхнул головой: видение не исчезало, оно наплывало на меня. Я медленно поднялся.
— Женя, — прошептал я видению. — Это ты? Как ты здесь очутилась? — Я боялся дотронуться до нее.
Семен, проталкиваясь к новобрачным, ткнул меня кулаком под ребро.
— Радуйся, привез. Вот какой у тебя брат. Цени!..
Нам не дали обменяться даже двумя словами, не дали встретиться нашим рукам. Песня оборвалась. На какой-то миг наступила тишина, и эта тишина сосредоточилась на Жене.
Серега Климов сунулся к Будорагину.
— Гляди, кто заявился! К Алешке прикатила. А делала вид, что незнакома с ним. Помнишь, в парке? Шайка-лейка…
Трифон недоуменно хлопал глазами.
— К тебе? — спросил меня Петр Гордиенко.
— Да.
— Она?
— Да.
Кто-то крикнул с хмельным озорством:
— Судить ее!
Возглас подхватили:
— Судить, судить!
Тетя Даша приютила Женю рядом с собой.
— Не орите! Не за что ее судить. Садись, дочка. Ты — девушка Алеши? — Женя скромно кивнула. — А он говорил, что у него нет девушки. Значит, врал он?
— Врал, — сказала Женя и улыбнулась мне: — Зачем ты врал?
Ей налили почти полстакана вина.
— Выпей за новобрачных.
Трифон сидел какой-то распаренный и добрый, галстук приспущен, ворот рубахи под ним расстегнут.
— Это они из-за тебя подрались? — спросила Анка Женю.
— Да.
— Ах, лоботрясы!.. — Анка подтолкнула Трифона. — Подбери губы! У него неделю зубы ломило.
— А у Алеши глаз затек.
— Ну их! — Анка засмеялась, пьяненькая. — Давай с тобой выпьем!
Женя выпила вино. И пока она пила, хмель, метнувшись, завладел ею. Рука, возвращая стакан на стол, совершила уже нетрезвый взмах. Женя тронула пальцами рожки на лбу — «оп, оп!» — и засмеялась.
— Судить ее! — не унимался Серега Климов.
— Судить, судить!..
Илья и Серега подвели к ней подвыпившего «судью» и «заседателей».
— Подсудимая, встаньте, — пролепетал Вася.
Женя смеялась, ничего не понимая.
— Видишь ли, — пытался объяснить ей «судья», — если мы тебя не осудим и не вынесем приговора, то ты вроде бы не наша, чужая среди нас. Понимаешь? А если же мы тебя осудим и приговорим… то ты вроде уже наша, своя. Понимаешь?
— Я не знаю, за что вы собираетесь меня судить. Ну, все равно. К чему вы меня приговорите?
— К чему-нибудь. — Вася оглянулся на Илью и Серегу. — Например, пять раз поцеловать Трифона за то, что ты нанесла ему обиду.
— А я его и без суда поцелую. — Женя через Анку дотянулась до Трифона и поцеловала его.
Ребята, окружавшие ее, захлопали — оценили!
Петр сдавил мне плечо, прошептал:
— Что с тобой, Алеша? На тебе лица нет. Вам лучше уйти. Уходите. Я все понял.
Меня не нужно было уговаривать. Я решительно отодвинул от Жени ребят, точно имел на это право: вспомнил, как они превратили меня однажды в гипсовое изваяние; вкус белой пыли во рту я ощущал до сих пор.
— Уйдем отсюда.
Я взял Женю за руку и сразу обрел какую-то необыкновенную силу.
— Почему, Алеша? Здесь так хорошо…
— Уйдем, — повторил я настойчиво.
Мы протолкались сквозь толпу и вышли из красного уголка. Пробрались вдоль коридора. Женя шла за мной и восторгалась:
— Какие хорошие ребята, Алеша!..
Мы выбежали в темные сени, остановились за дверью и обнялись. Мы стояли так томительно долго, оглушенные, как бы парализованные чувством близости. Входная дверь, открываясь и закрываясь, скрипела на ржавых петлях.
— Ты меня измучил, Алеша, — прошептала Женя. — Скрылся… Не показывался, не звонил…
— Я не смел.
— Ой, какой дурак!..
— Как ты меня нашла? Где встретила Семена?
— Домой к вам ходила. Сил не стало ждать… Семен проводил. Я люблю тебя… Знаешь, Алеша, во мне произошел какой-то переворот, очень сильный. Мне даже страшно делается. Не могу сладить с собой. Обещай мне, что ты не скроешься больше!
— Обещаю, — прошептал я.
— Мы должны видеться каждый день.
— Да. Выйдем отсюда.
— Нет. Постоим еще немного. По-моему, уютней и прекрасней этого места на земле нет.
Горячая волна вдруг ударила меня, перехватила дыхание.
— Ты удивительная, Женя, — прошептал я. — Я не нахожу слов, чтобы выразить, какая ты удивительная!..
— И не ищи, не говори. Обними меня. — Женя уткнулась носом мне в шею. — Мама со мной не разговаривает. Мы поссорились. Из-за Вадима. Нет, это из-за тебя. Мама хочет пригласить доктора, проверить, все ли у меня в порядке по части психики. — Женя усмехнулась. — Конечно, не в порядке — я ведь немного спятила… А мне от этого и весело, и тревожно, и я какая-то сама не своя. Это, наверно, оттого, что я счастлива, что люблю… Я сказала об этом Елене Белой, она так обрадовалась, захлопала в ладоши и поцеловала меня.
— Кто это Елена? — спросил я.
— Подруга моя. Я тебя познакомлю, только смотри не влюбись — она красивая, как волшебница.
— Не та ли, к которой Растворов спешил тогда в «Пекин», помнишь?
— Да. — Женя горестно вздохнула. — Мне ее очень жаль, Алеша, она так несчастна. Аркадий ей проходу не дает, куда она, туда и он. И она никак не может от него отвязаться. Когда Борис Берзер попытался за ней ухаживать — он тайно влюблен в нее, я это знаю, — то Аркадий остановил его в коридоре и заявил при мне и при Елене: «Слушай, секретарь, если я еще раз увижу тебя рядом с ней, то я еще точно не знаю, что с тобой сделаю, — но боюсь, что тебе не удастся получить высшее образование и первенство по шахматам унесешь с собой в вечность». И рассмеялся так издевательски.
— Ну и что он, Берзер ваш, согласился с этим? — спросил я.
— Он не очень нравится Елене, вот в чем дело-то. Но Аркадию он заявил, как всегда хладнокровно и с достоинством, что если ему нужно будет подойти к Лене, то его не спросится, потому что не боится… А Елена просто не чает, как от него, от Аркадия, отстать…
Из помещения вырывались песни, когда туда входили, и снова глохли, прихлопнутые дверью со скрипучими петлями. Казалось, люди протяжно и громко вздыхают.
Я проводил Женю до дому. Возвращался в поселок пешком — некуда было торопиться…
Возле барака посидел на скамеечке. За березовым лесом начинался рассвет. Редкая белесая дымка кралась к городу, тесня ночную мглу.
ЖЕНЯ: Раньше, совсем-совсем недавно, я была очень спокойной, до удивления спокойной. В душе стояло тихое и чистое озеро — ни один камешек не падал в него, не колебал…