— В следующий раз, когда ты будешь прокрадываться в их общество, Алеша, возьми и меня с собой, — попросила Женя то ли в шутку, то ли всерьез. — Мне тоже бывает иногда и тяжко и горько.
— Ладно, возьму, — пообещал я. — За короткую жизнь они совершают столько всего, что поражаешься, как выдерживает простое человеческое существо! Иные испытали в жизни страшные лишения, муки, но все равно утверждали: «Жизнь прекрасна!» Иные горели на кострах, а провозглашали: «Правда восторжествует!» Двери в будущее, в невиданное открываются людьми настоящими, бесстрашными и, знаешь, беззаветными. Я уверен, что расхаживают по земле мои ровесники, они уже приглядываются, прищурясь, к звездам, уже прикидывают в уме, когда можно будет махнуть, скажем, на Венеру и за сколько времени можно покрыть это расстояние. И горючее для космических кораблей добывают — настоящие, и варят сталь, создают сплавы, которые не горят ни на каком огне, — настоящие, и преграждают путь рекам — настоящие!
— И строят дома — настоящие, — подсказала Женя.
— Да, и строят дома. Будущее-то за нами, трудовыми, Женечка. И главное — на какой лад себя настроить. Пессимисты, например, всем недовольны, все у них мрачно и беспросветно, все осуждают, как будто от этого им лучше жить. Я настроен на другую волну. Я ненавижу зло, корысть, подхалимство, зависимость, душевную бедность. Все это я отчетливо вижу. Но все равно жизнь прекрасна, Женя! Счастье вот оно, за углом…
— За каким углом-то, Алеша? — спросила Женя с мягкой иронией.
— За ближним, Женя. — Я сам был смущен своей беспорядочной речью.
Женя провела по моим волосам рукой.
— Мечтатель ты мой! Мой настоящий… Только ты способен, находясь в этой норе с единственным окошечком, видеть красоту мироздания и верить, что зло скоро исчезнет. Я согласна с тобой, Алеша: будущее за нами. Но пусть и сегодняшнее будет тоже нашим. Давай жить и наслаждаться сегодня и тем, что у нас есть. Алеша, обними меня крепко-крепко!.. Скорее!..
В это время по коридору, отдаваясь во всех углах, прокатился гул: с улицы ввалилась веселая толпа. Без стука распахнулась наша дверь.
— О, целуются! — воскликнул кто-то смеясь.
Другой прибавил великодушно:
— Пускай целуются. Вася, затвори дверь!
Женя рванулась от меня, отвернулась, поправляя волосы на висках, досадливо пожимая плечами.
— Наша комната на самом перекрестке, — проговорил я, оправдывая ребят.
— Я ничего, — сказала Женя. Она резко забарабанила в стену.
— Зачем ты так? Они подумают, что-то случилось.
— Ну и пусть! — Она опять застучала.
Вошел Петр.
— Я вам нужен, ребята? — спросил он, входя.
— Мы завтра собираемся на каток, — сказал я, — пойдешь?
Петр вопросительно взглянул на Женю. Она поняла значение этого взгляда и чуть кивнула:
— Я ей скажу. Она придет.
Петр увесисто хлопнул меня по спине, как бы вкладывая в этот удар всю вдруг нахлынувшую на него радость от предстоящей встречи с Еленой. Затем, потирая руки, ухмыляясь, обошел стол.
— Пировали? Одни. И не позвали… — Налил в стакан портвейна и выпил. — Женя, я за тобой хоть на край света!
— Если на том краю будет ждать Елена, — добавил я. — Удивительно! Даже умные, солидные и мужественные люди, влюбившись, делаются до нелепости смешны и сентиментальны. Стыдно смотреть!
— Гляди, Женя, как он заговорил! А давно ли сам сбросил с себя перья влюбленного?
Женя молча отвернулась к окну.
— Ты не в духе? — спросил ее Петр.
Она попросила смущенно, не оборачиваясь?
— Петр, скажи ребятам, чтобы не врывались к нам так…
— А… Понял. Скажу, Женя. Обязательно скажу! Это они по старой привычке. — Петр опустился на табуретку. — Сядь сюда, Алеша. Меня зачем-то вызывают в трест. — Резкие черты, затвердев, придали его лицу жестковатое выражение. — Кажется, они назначают меня прорабом. Ты заменишь меня в бригаде?
— Конечно, заменит, — отозвалась Женя, не задумываясь. Она остановилась сзади меня и положила руки мне на плечи.
— Погоди, Женя, не торопись. Надо подумать.
— Чего же тут думать, Алеша? — настаивала Женя. — Ты же справишься.
— Женя смелее тебя, — сказал Петр. — Конечно, справишься.
— С ребятами надо посоветоваться. С Трифоном, с монтажниками, со штукатурами…
— Тебя достаточно хорошо знают теперь. Мы к этому разговору еще вернемся. А ты пока подумай.
— Мы вместе подумаем, — сказала Женя. — Вот я схожу к вам на стройку, посмотрю, как он работает, Алеша мой, и тогда решим. Непременно приду!
ЖЕНЯ: Мое посещение стройки состоялось дня через два после этого разговора. Петр Гордиенко, по каким-то делам задержавшись дома, уходил на работу позже всех, и я упросила его взять меня с собой.
На Боровском шоссе я забежала в продовольственный магазин. Мне ужасно хотелось принести Алеше что-нибудь вкусное. Я долго стояла у прилавка и смотрела на ананасы, желтоватые и шершавые, похожие на огромные еловые шишки. Стоили они очень дорого. Но соблазн был настолько велик, что я невольно стала подсчитывать свои тощие ресурсы, оставшиеся до получки. Мысленно я урезала немножко от одного, немножко от другого, вычеркнула посещение кино и на выкроенные таким образом деньги купила ананас. И еще попросила продавца взвесить сто граммов «мишек». Алеша часто приносил мне «мишек», теперь я ему принесу.
Петр Гордиенко в лохматой заячьей шапке-ушанке, надвинутой на самые брови, стоял в сторонке и наблюдал за мной.
— У тебя так азартно блестят глаза, Женя, что приходит нелепая мысль: будь у тебя много денег, ты закупила бы, наверно, полмагазина и все это привезла своему Алеше.
— Ты только представь, Петр, — сказала я, — декабрь, снег, мороз, а тут ему — ананас!
— Да, в этом что-то есть, — согласился он снисходительно; мы вышли из магазина. — Игорь Северянин соединял ананасы с шампанским, а Алексей Токарев — с цементным раствором. Железный век рационализма!
Я воскликнула рассерженно:
— Ты совершенно лишен чувства поэзии!
— Время не поэтическое, Женя, — атомное.
Мы сели в трамвай и проехали несколько остановок. Потом мы долго шли по новой, недавно нанесенной на карту города улице. Здесь бурлила такая же суетливая и озабоченная жизнь, как и в центре: торопились люди, не замечая друг друга, мчались автобусы и машины, мигали промороженные светофоры, во дворах, катаясь с ледяных горок, звонко шумели дети, заиндевелые витрины магазинов раскинулись вдоль первых этажей. Точно улице этой не два года, а сто лет. И возникало впечатление, будто люди вжились тут мгновенно, с жадностью стосковавшихся по жилью, не оглядываясь по сторонам — некогда! Действительно, атомный стремительный век!
Мы свернули вправо, в переулок, и очутились на пустыре. Здесь, наверно, была свалка когда-то. Овраги и бугры сейчас присыпаны снегом. Дорога на этом снегу выглядела черной и маслянистой, снег на ней истолчен скатами машин.
Чудовищной мощи грузовики, гремя на рытвинах, с грохотом проносились мимо. Везли кирпич, железобетонные балки, лестничные марши, трубы, целые квартиры для будущих домов. От их неудержимого хода дрожала земля и по дороге прокатывался гул. А в отдалении возвышались, подобно сказочным утесам, жилые массивы. И над ними — краны, множество кранов!
Мы привыкли к слову «строительство», оно сопровождало и сопровождает каждое наше поколение и без зрительного ощущения самого строительства уже не волнует — слово обычное, повседневное. И только здесь, в строительном районе, постигаешь смысл и значение этого великого понятия. Как будто расширяются масштабы жизни.
Громадная машина надвинулась на нас и затормозила.
— Женя! — Меня окликнул брат Алеши Семен. — Ты куда? К Алеше? Здравствуй, Петр! Чего грязь месить, садитесь, подвезу. Прыгай сюда!
Сзади, требовательно сигналя, уже торопила другая такая же громадина, и мы поспешно влезли к Семену в кабину. Грузовик взревел и понесся к строящимся кварталам.
На будущем перекрестке Семен попридержал машину, открыл дверцу и встал одной ногой на подножку — излюбленная поза шофера.
— Вон тот дом в конце улицы видите? — Семен неопределенно махнул перчаткой в сторону возводимых зданий. — Там, пятый этаж закончили, на шестой полезли…
— Кому это ты объясняешь? — спросил Петр, выходя из кабины.
Семен засмеялся.
— Ах да! Забыл. Алеше привет передавай, Женя!
Пока мы, огибая штабеля перекрытий, оконных блоков и красные пирамиды кирпича, добирались до бригады, Петра Гордиенко то и дело останавливали знакомые прорабы, бригадиры и рабочие с других объектов, зазывали к себе — поговорить.
— Потом, ребята, загляну, — обещал он, не задерживаясь.
Наконец мы достигли цели. Петр завернул в прорабскую на первом этаже, а я по захламленной лестнице стала осторожно подниматься наверх.
На площадке четвертого этажа я приостановилась, чтобы усмирить непонятное и радостное волнение от предстоящей встречи с Алешей, точно мы не виделись с ним целый год. На следующий этаж я взошла не сразу — захотелось взглянуть на Алешу украдкой. Прижимая к груди сумочку с ананасом и конфетами, я шагнула на ступеньку, еще на одну, затем еще — и передо мной открылось пространство шестого этажа. Повернув голову вправо, я увидела сперва Анку, а потом уже Алешу — он выкладывал внутреннюю стену — и чуть было не окликнула его сгоряча. Но тут же зажала себе рот варежкой.
Я никогда не видала Алешу на работе, и он показался мне в первую минуту совсем не таким, как дома. В телогрейке, в солдатской шапке с опущенными наушниками — наверху сильно дуло, — в рукавицах, он выглядел каким-то каменным от чрезмерной сосредоточенности. Одна девушка разливала раствор, Анка верстала кирпичи. Он укладывал их точно, спокойным и рассчитанным движением. Правая рука держала мастерок уверенно, раствор швыряла небрежно и в то же время аккуратно, зачищала швы. Алеша ни разу не повернул головы, не оторвал взгляда от рук. Анка на минуту замешкалась, и он постучал мастерком, требуя кирпич, сперва легко, затем громче и требовательней. И опять — размеренные движения: кирпич за кирпичом… Сколько же нужно таких движений, чтобы возвести эту стену, этот дом, эту улицу, чтобы построить этот новый город!.. «Милый мой, — мысленно прошептала я Алеше, — дорогой мой! Ну, остановись, отдохни, устал ведь…»