— А раскаяние? Неужели его совсем нет?
— Сейчас обо всех убитых жалею. Если была бы возможность, была бы волшебная палочка, как в фильме одном показывали, я бы все вернул и не стал убивать.
— Потому что жалко людей?
— Потому что неохота в таком месте сидеть, зная, что на десятилетие перспективы никакой. Надеюсь, хотя бы это не на всю жизнь. Законы могут измениться, да и право на УДО у меня есть после 25 лет отсидки.
— Но вот вы выйдете и начнете снова пить, убивать и людоедствовать.
— Не, на спиртное меня и не тянет. А если не буду пить, то и убивать не буду.
— Не тянет, потому что его здесь нет. Скажите, сокамерники вас не боятся?
— Не боятся. Но иногда называют каннибалом. В шутку, видимо. Я здесь уже пять лет без выпивки, так что могу себя контролировать. Конфликты бывают, но желания убить и сердце вырвать не было ни разу.
— Чем тут занимаетесь?
— Скучно в колонии. Телевизор смотрю. Отвечаю на множество писем, что приходят из разных мест. Пацаны часто пишут, спрашивают что-нибудь. Например, как я к Гитлеру отношусь. Или про каннибализм, про мои преступления. Меня это не смущает. Раз было это в моей биографии, значит, было. Куда деваться? Что я могу изменить?
Переписываюсь с девушкой из Америки, из штата Невада. Она работает продавцом. Пишет по-русски (изучает наш язык). Она узнала обо мне из сайта российских новостей. Девушка в курсе и про убийства, и про съеденные сердца. Это ее не оттолкнуло. Она человек вполне понимающий, знает, что в жизни всякое может быть.
— Когда сердце вырезают и едят — это не «всякое».
— В некоторых странах нормально воспринимаются вещи, которые для нас бы были дикостью. Люди везде разные. Пока она не приезжала ко мне на свидание, но я надеюсь. Я циник, но не во всем. В некоторых темах я романтик, например, в отношениях между мужчинами и женщинами.
Бычков как тот волк, что бродит вокруг тюрьмы, — голодный, одинокий, затравленный, агрессивный. Все звериное в Бычкове проснулось от нищеты, пьянства и полного равнодушия к его судьбе окружающих. Все свои злодеяния он совершал, чтобы доказать обществу, нам с вами, свое право на существование. Неуверенность человека в себе, как говорит в фильме Ганнибал Лектер, побуждает его к страшным поступкам. И сколько еще таких, как Бычков, живет среди нас? Пока мы будем отказываться замечать их, проходить мимо, любой из нас рискует однажды быть найденным под кучей листвы с вырванным сердцем.
Часть III. «Мордовская зона»
Глава 1.Дорога смерти
Самые страшные маньяки СССР, о которых помнят разве что наши бабушки и дедушки, до сих пор живы. Они заточены в мордовских тюрьмах, расположенных в двух сотнях километрах от столицы республики, Саранска. На территории 50 км сосредоточено 17 исправительных учреждений, в том числе две колонии для пожизненно осужденных. Нигде больше нет такой концентрации тюремного населения и сразу двух тюрем для пожизненно осужденных. (Многие из их обитателей изначально были приговорены к смертной казни, которая не применяется у нас в стране с 1997 года, когда Россия подписала протокол № 6 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод.)
Серийные убийцы советской эпохи здесь делят одни камеры с современными маньяками. Бывшие военные, сотрудники правоохранительных органов, оленеводы, директора фабрик — кого тут только нет, и на совести каждого из них горы трупов. Как подсчитал кто-то, на две сотни пожизненно осужденных приходится примерно целый «город призраков» (душ тех, кого они убили).
Тюремная история Мордовии началась в 1931 году, когда здесь был образован Темлаг — подразделение в системе ГУЛАГа. В 1948 году появилось отдельное управление Дубравлаг с лагерями для политзаключенных. На момент моего визита в Мордовии почти 30 учреждений уголовно-исполнительной системы, включая СИЗО, больницы и другую инфраструктуру. Здесь есть практически все виды колоний, в том числе единственная в России ИК для женщин, больных туберкулезом.
Некоторые поселки Мордовии целиком состоят только из жителей-тюремщиков. В одном из них под названием Явас есть уникальный музей, посвященный жизни за колючей проволокой. Полностью сохраненный интерьер служебного кабинета работника Темлага, подлинные письма известных осужденных — ученых, поэтов, писателей, одиночная камера, где в темноте сидит зэк-манекен эпохи политических репрессий.
В 1930–1940-е годы начальниками управлений мордовской уголовно-исполнительной системы несколько раз становились бывшие осужденные.
— Времена были такие, что среди арестантов оказывались люди образованные, представляющие ценность для культуры и науки страны и даже мира, — говорит представитель УФСИН по Мордовии Марина Ханиева. — У нас здесь отбывали наказание дочь Цветаевой Ариадна Эфрон, диссиденты Ирина Ратушинская, Александр Гинзбург, Андрей Синявский. Сидел тут священник, ставший впоследствии митрополитом всея Эстонии. Он, кстати, потом приезжал сюда.
Среди известных бывших заключенных значится и жена легендарного атамана Махно Галина Кузьменко. В 1945 году осужденную за «бандитизм в годы Гражданской войны» 47-летнюю женщину привезли этапом в Дубравлаг. Здесь она провела восемь лет. Сохранилось ее письмо Сталину, в котором она накануне освобождения спрашивает про ключи от своей квартиры в Берлине (их изъяли при аресте). Есть и документ с грифом «Совсекретно», подписанный замначальника Дубравлага. Там сказано: Кузьменко может быть отпущена только после получения от ее дочери письменного согласия взять ее под опеку на иждивение.
В мордовских лагерях сидел будущий директор и продюсер группы «Кино» Юрий Айзеншпис (помните, как он на взятые в кредит деньги выпустил «Черный альбом» Виктора Цоя?). Свой срок он получил в 1970-е за контрабанду и валютные операции: в его квартире нашли американские доллары.
Почти всех осужденных на этап раньше гнали через Мордовию, отсюда и страшные рассказы про «дорогу смерти». В сосновых борах прячутся заброшенные кладбища арестантов. Но самое ужасное впечатление все же производят колонии для пожизненно осужденных. Их две. Одна — в поселке Сосновка. Вторая — в Торбеево. Что за чудовища и на каких цепях там сидят?
Глава 2. Тюрьма, где живут советские маньяки
И вот я на месте. В Сосновке. Плакаты с надписями «На свободу с чистой совестью» могли бы казаться издевательскими, но ИК-1, она же «Мордовская зона», — это не колония для пожизненно осужденных в чистом виде. В нее входят еще два участка: колония строгого режима и колония-поселение.
Участком для пожизненно осужденных руководит Сергей Валентинович. Его кабинет (единственным украшением которого является огромный бюст Дзержинского) располагается прямо между камер с пожизненниками. Соседство с маньяками его не пугает. Сергея Валентиновича вообще в этой жизни, как мне показалось, мало что может напугать. Он сам, к слову, ходячая история. Вместе с женой (она тюремный медик) приехал в Мордовию из Вильнюса в 1990-е, да так и остался сторожить тех, к кому все остальные боятся даже приближаться.
— Я принимал первый этап пожизненно осужденных в 1998 году. Работал тогда начальником спецотдела, так что все личные дела этих людей шли через меня. Помню, старенький дедушка Данилов сжег дом с людьми, цыган Панченко в составе банды ограбил и вырезал семью. Все истории примерно такие. У меня до сих пор в журнале хранится информация о каждом из пожизненно осужденных, пришедшем теми первыми этапами. Вели себя они относительно спокойно, но были растеряны. Они ведь все готовились к расстрелу, а тут им жизнь даровали. Некоторые при опросе говорили: «Лучше б расстреляли, чем так жить». Но через несколько лет точку зрения меняли.
Начальник колонии с самого начала завел правило: осужденные не делятся на касты и категории. В «Мордовской зоне» все равны и все начинают с чистого листа.
— Чем убийца старушек лучше убийцы детей? — рассуждает Сергей Валентинович. — Как один из них может предъявлять другому за педофилию? Или как кто-то может быть авторитетнее, если у всех одинаковый приговор?
В конце 1990-х в «Мордовскую зону» стали прибывать и первые маньяки. Почти все они уже умерли и покоятся на специальном кладбище в Барашеве. Те, кто жив, уже настолько немощны и стары, что сами не помнят, за что они тут оказались.
Сергей Валентинович достает «амбарную книгу» — как раз в ней все записи. Красным цветом выделены те, кто умер, и причина их смерти. Мы пробегаем глазами сухие строчки в поисках самых известных советских маньяков.
Читаю: «Маньяк Олег Кузнецов умер 4 августа 2000 года от острой сердечной недостаточности». На счету Кузнецова минимум 10 жертв — девочки, девушки, женщины. Он их насиловал, а потом убивал. Почти все преступления совершил в Москве в районе Измайловского парка.
— Вину свою он не признавал, — вспоминает Сергей Валентинович. — Наверное, думал, что к нему тут сотрудники лучше относиться будут, если он будет кричать, что следствие и суд в отношении него совершили ошибку. Его никто не навещал, никто не слал посылок. С сокамерником почти не общался. Так и умер в одиночестве.
Еще одна запись: «Маньяк Сергей Ряховский умер 12 ноября 2007 года от туберкулеза легких». Странно, что общественность похоронила Балашихинского Потрошителя, на счету которого 18 доказанных убийств, на два года раньше — еще в 2005 году. Так написано в той же «Википедии» и других источниках. Точной информацией по смертям пожизненно осужденных обладает лишь ФСИН. А о кончине сообщают только близким родственникам. У Ряховского они были, но интереса к его судьбе не проявляли.
— Мать почему-то ни разу не приезжала даже на короткую свиданку, — говорит Сергей Валентинович. — Он писал ей письма бесконечно. А еще целыми днями мемуары составлял (но вам не будет интересно, там сплошное безумие). Он считал себя «санитаром леса» — убивал проституток и гомосексуалистов.