Глава 5. Никита Тихонов
Есть в «Мордовской зоне» осужденные, которые стоят в отдельном ряду. Один из таких — Никита Тихонов, приговоренный к пожизненному лишению свободы за убийство адвоката и правозащитника Станислава Маркелова и журналистки «Новой газеты» Анастасии Бобуровой. Молодой, талантливый, образованный (окончил исторический факультет МГУ), воспитанный. Он всегда был безупречным, особенно в своих речах. Не случайно Тихонов занимался пиаром известных политиков, был спичрайтером многих государственных деятелей. Некоторые до сих пор считают, что он невиновен и пал жертвой провокации спецслужб, которым нужно было показать бурную деятельность по дезактивации националистических движений. (Тихонов считался лидером одного из них под названием БОРН.) Как бы то ни было, и сейчас к Тихонову повышенное внимание со стороны спецслужб, потому про свое уголовное дело он ничего не говорит, кроме того, что приговор жесткий и его жалобу скоро рассмотрит ЕСПЧ (как сам выражается: «Ищу свет в конце тоннеля»).
С Никитой мы беседовали исключительно про жизнь в неволе.
— В Харпе, за полярным кругом, было страшнее? — начинаю беседу я, зная, что в «Мордовской зоне» он оказался уже после того, как пробыл несколько лет в другой колонии — «Полярная сова», расположенной в поселке Харп.
— Да я бы не сказал. Везде примерно одинаково. В Харпе по радио лекции по религии и психологии транслировались достаточно регулярно. Здесь лекции тоже есть, но только на исторические темы. Я с интересом слушаю, а для остального контингента это дается трудновато. К юбилею Солженицына был большой цикл лекций.
— Что тяжелее всего вам дается в колонии?
— Содержание в камерных условиях. Если бы в бараках жили, было бы легче. Это голубая мечта многих пожизненно осужденных.
— Сколько у вас сокамерников?
— У меня трое. Когда не складываются отношения с одним, вы молчите и ты сидишь сычом целый день. А когда есть еще кто-то, то легче. Но есть и минусы. У каждого свои привычки и свои представления о гигиене.
Мы все время под видеонаблюдением. Ну и режим. Никто не будет искренним, если скажет, что режим его устраивает целиком. Но хорошо, что зарядка обязательна. Я видел здесь людей, которые просидели больше 25 лет и сохранились гораздо лучше, чем могли бы сохраниться на воле. Здесь нет вредных пристрастий. Еда нормальная. На обед сегодня был суп, картошка с мясом. Но я беру обычно завтрак, от обеда в сон клонит.
Телевизор в камере у нас есть, система трансляции централизованная — какой канал включат, такой и смотрят. Но я не сильный телезритель. Так что мне без разницы. Я в основном читаю. Вот сейчас после беседы с вами пойду на швейное производство — выворачиваю готовую продукцию, занимаюсь выбраковкой и упаковкой. Не тяжело. Есть возможность выйти из камеры, и время быстрее проходит. Для меня работа — вопрос не принципиальный.
— Бывают моменты отчаяния?
— Давно не было.
— Друзья пишут?
— Да. И я им пишу. «Скайп» в колонии есть, но он лично мне не положен. Только после 10 лет отбывания наказания человека переводят из строгих условий на обычные, где есть услуга видеосвязи по «Скайпу». А я лишь девять лет отсидел.
— Много чего изменилось за эти девять лет?
— На воле? Откуда мне знать.
— Я имела в виду за решеткой.
— За время, пока я был в статусе осужденного, произошло два важных события. Была скорректирована максимальная месячная сумма, на которую может отовариться в магазинах колонии человек, — она выросла с 700 рублей до 6600. Когда было 700 — тяжело приходилось, особенно для курящих, к коим я не отношусь.
— А что вообще можно было купить на эти деньги?
— Я могу сказать свой рацион. Брал майонез, чтобы сделать более калорийной пищу, лук как источник витаминов и кусок халвы. От чая я решил отказаться, потому что нельзя было влезть в эти 700 рублей.
Второй момент — длительные свидания. Это большой подарок всем нам. Это достижение государства для поддержания социально полезных связей осужденных и родных. Здесь есть маньяки, к ним близкие не приезжают. А ко всем остальным — да. (Речь о маньяках, которых не сочли психически больными и отправили отбывать наказание. Если раньше в «Мордовской зоне» проходило одно-два длительных свидания в год, то в 2018-м их было 35. — Прим. авт.).
Но осталось еще кое-что, что требует пересмотра. Вот, например, право на телефонные звонки появляется у пожизненно осужденного по-прежнему только после того, как его перевели в обычные условия, то есть через 10 лет. До этого звонки только в экстренных случаях — смерть близкого родственника, стихийное бедствие. Надо учитывать, что 10 лет — это срок, после которого администрация может перевести, а может и нет. Это не автоматически происходит.
Глава 6. Легенды Питера — захватчик Крестов Перепелкин и маньяк-милиционер Шувалов
В криминальной истории Санкт-Петербурга есть два страшных события, между которыми до сих пор не было никакой связи. Первое — штурм легендарных питерских Крестов 23 февраля 1992 года, когда СИЗО захватила группа заключенных во главе с Юрием Перепелкиным. В заложниках оказались сотрудники, четверо погибли. Второе событие — задержание милиционера Павла Шувалова — серийного убийцы, известного как «маньяк из невского лесопарка», где он орудовал с 1991 по 1995 год. Его жертвами стали пять человек.
Спустя почти 30 лет выяснилось: в то время, когда зэк Перепелкин пытался бежать из Крестов, у ворот изолятора нес дежурство маньяк-милиционер Шувалов. Сейчас они сидят в одной камере в мордовской колонии для пожизненно осужденных и заявляют, что могут подтвердить алиби друг друга. Но по порядку.
23 февраля 1992 года до сих пор считается черным днем Санкт-Петербурга. О захвате заложников в легендарных Крестах быстро узнал весь город, к стенам изолятора приехали известные люди, в переговорах с зэками-бунтарями участвовали руководители Северной столицы и криминальные авторитеты. А зэки — семь человек во главе с рецидивистом Юрием Перепелкиным — требовали свободу, оружие, денег и самолет в Швейцарию. В итоге погибли четверо: трое беглецов (застрелены во время штурма) и один заложник (убит Перепелкиным).
Накануне закрытия легендарных Крестов я побывала там. Бродила по разрушенным коридорам девятого корпуса — где и происходил захват заложников — и представляла, как вел свой бой заключенный Перепелкин. Вот тут строил баррикады, а вот здесь удерживал заложников — младшего инспектора (женщину) и инструктора-кинолога. Нашла даже стационарный телефонный аппарат, с которого Перепелкин вел переговоры. Сопровождавший меня сотрудник Крестов рассказывал, как обезумевшие от адреналина заключенные напились коньяка, который нашли в одном из кабинетов, и как Перепелкин от отчаяния в начале штурма зарезал заложника. Самого преступника я представляла огромным, страшным, почти монстром.
И вот он — тот самый Перепелкин сидит передо мной в кабинете начальника мордовской зоны. Маленький, щуплый, почти доходяга. От этой встречи меня долго отговаривали, ссылаясь на то, что у осужденного якобы открытая форма туберкулеза.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась я у Перепелкина.
— Спасибо, абсолютно нормально. Я вроде как выздоровевший. Активной формы у меня нет.
— А я о вас слышала от сотрудников Крестов, когда была там. Они помнят 23 февраля 1992 года.
— Кто-то остался там из тех, кто в то время работал?
— Евгений Божадзе, например. Он мне все рассказывал и даже показывал, когда я была в старых Крестах.
— Кресты — место особое. В то время там очень тяжело было. Перенаселенность камер жуткая. На одно место, то есть на койку, приходилось по 3–4 человека. Спали по очереди. Чая и сигарет не было. С передачками плохо, потому что на воле тоже ничего не достать. Сложные времена. У меня приятель за семь месяцев в Крестах потерял 12 кг, я его даже не узнал, когда увидел.
— Кормили тогда заключенных плохо?
— Вообще не кормили.
— Знаете, что Кресты недавно закрыли?
— Да, читал об этом. Закрыли и закрыли. Мне все равно. Той истории нашего побега 27 лет. Неужели еще кто-то ее помнит? Кому-то это разве интересно спустя столько времени?
— Конечно. Не жалеете, что задумали тот роковой побег?
— Я жалею о том, что вообще когда-то попал в тюрьму. В первый раз это было в 25 лет, уже не ребенок был, надо было тогда соображать, а все разговоры про «попал в плохую компанию» — это ерунда, и я не скажу, что это было случайно. Но что толку от этих сожалений?
А побег — это был поступок отчаянный. Я понимал, что срок мне дадут огромный. Приговора не было, но все было ясно. Не хотел всю молодость в тюрьме просидеть. Мы задумали просто побег, без крови, без насилия. И точно вам скажу — никто не хотел брать заложников.
— У вас должны быть наверняка уникальные лидерские способности, особая харизма, раз за вами пошли заключенные?
— Посмотрите на меня! Есть во мне харизма? Я думаю, что нет. Родители у меня самые простые ленинградцы. Отец токарь, мама в университете работала. А то, что я организатор, — это преувеличение. Решение о побеге было коллективным, мне просто выпало кое-какими действиями руководить. Заключенные мне доверяли, это да. Кого-то я знал еще по воле, с остальными просто приятельствовал.
— Почему не получился побег? Потому что не смогли открыть люк на смотровую вышку?
По плану Перепелкина группа беглецов должна была во время вывода на прогулку напасть на конвоира, отобрать ключи, попасть на смотровую вышку, а уже оттуда на крышу.
— Из-за ерунды не получился. Ключи сотрудник по случайности унес с собой после смены, за что ему потом вынесли служебное несоответствие. Это все есть в материалах дела. Если бы не забрал ключи домой, они были бы у нас и все получилось бы. Но повторюсь, это был чистый побег, никто не собирался никого захватывать.