— Правда, что заложников вы захватили благодаря гранатам, которые вы сделали из хлеба и покрасили зеленой краской?
— Почему из хлеба? Ерунда. Был только один муляж гранаты, а остальные нормальные ТМ-57. Взрывчатка у нас с собой была настоящая. Я ж в Крестах тогда оказался именно за огнестрельное оружие, по 218-й статье УК РСФСР («Незаконное ношение, хранение, приобретение, изготовление или сбыт оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ». — Прим. авт.).
— А как же в Кресты взрывчатку пронесли?
— Лучше скажите, что в Кресты тогда было нельзя пронести? Столько было случаев, когда пистолеты проносили. Помните Червонца? Первый случай его попытки побега был до меня, второй уже при мне. Один раз ему пистолет женщина-следователь пронесла, а другой — сотрудник изолятора.
Сергей Мадуев по кличке Червонец был самым известным советским налетчиком. Его также называли «последний бандит СССР». Первую попытку побега из Крестов он совершил в марте 1991 года, пистолет ему пронесла следователь прокуратуры Наталья Воронцова (на основе истории их любви снят известный фильм «Тюремный романс» с Александром Абдуловым и Мариной Нееловой).
— Вы с Червонцем сидели одновременно?
— Когда он вторую попытку побега предпринял — да. Мы тогда оба уже были под расстрелом.
— Правда, что вы напились, пока вели переговоры по освобождению?
— Напились? В кабинете оперативника мы нашли одну бутылку коньяка. Но разве это серьезно — на семь здоровых мужиков? Не были мы пьяными. Это все попытки выставить нас в неприглядном свете.
— А зачем вы просили, чтобы к стенам Крестов приехал на переговоры с вами журналист Александр Невзоров?
— Нет, не просил я. Хотите правду? Вы же не напечатаете.
— Напечатаем.
— История не очень красивая. Невзоров приехал снимать репортаж. И он спросил у нас: «Двери закрыты так, что их не открыть?» Я ответил: «Мы не можем никак открыть, болты железные вбиты, и их невозможно вытащить». Он снова спрашивает: «То есть вы со своей стороны дверь никак не откроете?» Я опять отвечаю: «Это невозможно». Он в третий раз спросил. Я поразился тому, что он такой непонятливый. А после третьего ответа он обратился к своему оператору. Типа «Саш, снимай! Я предлагаю поменять заложников на меня!» То есть он потому это предложил, что точно знал — двери не открыть. История была именно такая. Готов в глаза Невзорову ее рассказать.
— Спустя столько лет сожалеете, что убили сотрудника? Читала, что вы ударили его заточкой много раз — от злости и ненависти из-за того, что штурм начинается и побег не удался.
— Вы думаете, это я убил? Не думаю, что от ненависти вместо 10 лет, которые мне светили, я хотел заработать смертную казнь. А вы не задавались вопросом: почему нигде не было фото погибшего? В материалах уголовного дела их тоже не было, на суде их не представляли. Если бы такие снимки обнародовали, то всем стало бы понятна причина смерти. Спросите у моего сокамерника Павла Шувалова, как все было. В тот день он, будучи милиционером, дежурил в 200 метрах от входа в Кресты. Те, кто штурмовал нас, рассказывали ему, как все было.
— Вы с Шуваловым в одной камере? Тогда, в роковой для вас день, были рядом, не зная друг о друге, а сейчас вообще вместе! Это же почти мистика!
— Родственные души. (Усмехается.) Вы расспросите его про тот день. Кстати, никакой он не маньяк, по-моему.
— Почему вы не пытались доказать, что не убивали сотрудника?
— Все равно никому ничего не объяснишь. Никто не услышит.
— Если бы тот побег удался, то как могла бы сложиться ваша жизнь?
— Думаю, ничего бы хорошего не случилось. У меня был, конечно, план, куда бежать, где прятаться. Но долго так, наверное, не могло бы продолжаться. Я никуда не пишу, никаких прошений. Даже о помиловании не просил, когда четыре года под смертной казнью был. Но вот помиловали, и слава богу. В 1999 году приехал сюда. Первые ощущения — ничего хорошего. Какие могут быть ощущения, когда ты понимаешь, что не на пять лет и не на 10, а на всю жизнь? Ровно 20 лет я уже тут. Сказать, что легко, я бы постеснялся. Но сказать, что совсем невыносимо, тоже не могу. Живу, да и живу. У меня есть дочь — в Канаде живет. Есть внуки. Может, ради этого и стоит жить?
В последнем слове на суде серийный убийца Шувалов сказал фразу, которую напечатали все газеты, — о том, что советский милиционер не может быть маньяком, и добавил: «Этот приговор не мне, а всей системе МВД». Тогда он действительно был первым маньяком в погонах.
Про Павла Шувалова я слышала не только от сокамерника и земляка Перепелкина, но и от психолога мордовской зоны Ольги. Она показывала рисунки, нарисованные Шуваловым. Если сравнивать с другими, они не такие страшные (без крови, палачей и так далее), и признаков психических заболеваний в них нет.
«Дом своей души» он изобразил в виде сложного лабиринта. Подписал: «Бог вдохнул душу в человека?» Психолог заметила, что по рисункам видно: есть чувство одиночества, агрессивность выше среднего, но нет депрессии.
— 74 осужденных стоят на учете как склонные к суициду, — говорит Ольга. — Рассуждают так: «Зачем жить дальше? Какой смысл?» А у остальных есть планы на будущее, у них что-то новое все время появляется. Угадайте, к какой категории относится Шувалов? Ко второй. У него сейчас смысл появился — борется за квартиру, которая ему полагается по наследству.
Сложно представить, что такими мирскими заботами живет маньяк-милиционер.
Вот и Шувалов сидит передо мной. От прежнего «маньяка из невского лесопарка», фото которого показали по всем телеканалам, остались разве что брови. Худой, даже внешне похож на сокамерника Перепелкина. Шувалову всего 51 год.
В детстве Павел Шувалов стал жертвой злой шутки одноклассников, которые избили его и натянули на голову разрезанные колготки. Будучи милиционером, он задерживал школьниц, которые в метро пытались пройти без билета, выводил их в лесопарк, где насиловал и убивал. Своим жертвам он натягивал на голову разрезанные колготки.
— Давно вы тут? — спрашиваю Шувалова.
— Я приехал сюда в 1999-м и с тех пор не выезжал.
— Тяжело?
— Как всем. Отношения со всеми нормальные. Я ни с кем никогда не ругаюсь. Периоды отчаяния были, но помогали и сокамерники, и сотрудники. Отец у меня умер, так вот до сих пор помогают, к примеру, вступить в наследство.
— Вы простите, но зачем вам наследство, если у вас пожизненный срок?
— Дети остались, двое. Им пригодится. Но вот вдруг получится и мне освободиться. Не все же здесь сидеть. Надежда она ведь, как говорится, умирает последней.
— Тюрьма вас исправила?
— Смотря что вы имеете в виду. Свою вину в том, что совершил, я осознал полностью. А чужого мне не надо. Сижу я тут сейчас не за свое. Убийства и издевательства — я такого бы не совершил.
— А что было «ваше»?
— У меня было неразрешенное холодное оружие, экспертиза это доказала. Но все остальное — убийства — не мое. Это не ко мне. Настоящий преступник ходил на свободе. Его нашли позже, даже посадили. Я видел, как по телевизору показали: задержан человек, за преступления которого сидит милиционер. Но назад открутить никто не может. Это ведь значит признать ошибку, лишиться погон и так далее.
Пока мама была жива, мы боролись. Есть заключение общественных организаций, что я не убийца, но оно не учтено. А после смерти мамы я вообще перестал чего-то добиваться.
— Не обидно, что про вас говорят — страшный невский маньяк времен СССР? Раз уж вы уверяете, что им не являетесь.
— За 20 лет можно со всем смириться. Какой смысл биться лбом о стену?
— И все-таки дыма без огня не бывает. Вы были фетишистом женских колготок?
— В 1990-е годы колготки — это такая мелочь. У меня дома следователь видеокассету с эротикой изъял. Я думаю, тогда такие у каждого были, да и по телевизору показывали что-то подобное в ночное время. В этом видео нет ничего зазорного. Но мне написали, что это порнографическое видео и характеризует меня как сексуального маньяка. Так что колготки сильно приукрасили. Они были, но не так все страшно.
— А кому понадобилось сажать именно вас?
— Я в свое время горячий был. Мог кому-то дорогу перейти. Это все дела давно минувших дней, и никому это уже не важно.
— Вы давно сидите с Перепелкиным?
— Нет. Я даже не знал, что он в этой колонии. А потом его посадили ко мне в камеру, разговорились, выяснилось, что мы друг о друге заочно слышали.
Помню 23 февраля 1992 года. Я был сотрудником МВД, в этот день стоял на площади Ленина на посту. Ребята наши сказали: «На Крестах захват». Захват и захват, это меня ведь не касается. А когда освободили заложников, та смена пришла в отделение — и из первых уст я услышал, как все было. Им надо было снять стресс. Знаете, как снимают стресс?
— Выпили?
— Ну конечно. И в разговоре они прямо сказали, что сотрудника убили.
В мордовской зоне среди осужденных с пожизненным сроком два десятка больных туберкулезом, которые содержатся в отдельном корпусе. Сотрудники общаются с ними в масках и перчатках, а год службы там идет за два. Камеры моются и дезинфицируются.
— Выходит, судьбы у вас с Перепелкиным похожи — каждый считает свой приговор несправедливым. И оба перенесли туберкулез.
— Лечение нормальное, администрация делает все, что может. Но если освобожусь когда-то, то уже с такими легкими мало куда устроюсь. В милицию точно не пойду, даже если позовут.
Последняя фраза лучше всего свидетельствует: все узники мордовской зоны рано или поздно теряют ощущение реальности. Действительно ли Шувалов и Перепелкин никого не убивали? Правда ли, сидят не за свое? Мы вряд ли сейчас узнаем. То, что сокамерники подтверждают алиби друг друга, похоже скорее на злую шутку. Очень многие в колонии пожизненников придумывают альтернативную версию событий, в которую сами начинают верить спустя годы.