й какой-то. Бухановский наблюдал его долго, назначал нейролептики и другие серьезные препараты. Последние пять лет Сергей на них был постоянно. Вы знаете, что есть видео, снятое до нашего задержания? Там другие признавались в преступлениях, которые нам потом вменили. Они на видео показывали, как убивали, как резали, и все это во всех деталях. А потом появилась формулировка — типа они себя оговорили. В Кущевской за земли до сих пор идут войны. Передел. Мама говорит, что недавно прямо на поле кого-то застрелили. Что же вы про это ничего не говорите? Смотрите, нас там давно нет, а проблемы в Кущевской остались. Так, может, не в нас было дело?
— Кстати, как вашей маме живется в Кущевской после всего, что случилось? Или она уехала оттуда?
— Осталась. Тяжеловато ей, да.
— Говорят, что Цапок жив и что банда до сих пор действует.
— Ой-ой-ой. Я не хочу продолжать общение. Вы же образованный человек, можете отделить сплетни от реальности. Цапок умирал три дня. Он орал все эти три дня безбожно в камере рядом со мной. Вставать не мог, ему надевали памперсы. Я считаю, что его убили. Во время следствия погибли пять наших ребят. Один был эпилептиком, его вывезли на следственные действия, пытали там, он не выдержал и умер. Его похоронили как неизвестного. Родителям могилу показали только через полгода.
— Долго вы уже за решеткой?
— Только следствие шло по нашему делу больше четырех лет. Сначала я был полтора года в антитеррористическом центре города Владикавказа. Это не СИЗО, а изолятор временного содержания. Я там был вместе с боевиками.
— Ну, вас-то таким соседством вряд ли напугаешь.
— Это почему же? Страшно было. Там очень тяжелая атмосфера. Нас там пытали. Все сотрудники были в масках, мы их лиц вообще не видели. А нас оттуда куда-то регулярно вывозили, надев мешок на голову. Так у них принято. Поставят на колени, голову замотают и поехали! Там умер Сергей Карпенко. Часов в 11 его увезли, в четыре утра вернули, как я подозреваю, уже мертвым. А скорую вызвали только в восемь часов. После Владикавказа у меня волосы стали выпадать местами. Голова как у пантеры, пятнистая.
— Это от стресса?
— От препаратов, которые там кололи, чтобы я разговорчивый был. Пентотал натрия, к примеру (этот препарат называют «сывороткой правды». — Прим. авт.).
После Владикавказа я попал в СИЗО Ростова, потом в СИЗО Краснодара, а после суда уже поехал на этап. В Мордовию я попал в 2016 году. До этого был в колонии в Сосновке.
— Какими были первые впечатления?
— Я ожидал самого плохого. Слышал, что бьют, издеваются. Но нет, все сотрудники адекватные.
— А сокамерники?
— Не всегда адекватные. Один вел себя так… Маньяк он. Полтора года я провел в Сосновке, а потом меня перевели сюда, в Торбеево. Тут колония отличается. Здесь оборудование новое для производства, вентиляция работает, кондиционирование есть. Проблем с пищей нет.
— А что тяжелее всего переносится в колонии для пожизненно осужденных?
— Отношение, наверное. Здесь сотрудники стараются адекватно реагировать, но момент предвзятости — он все равно существует. Смотрят на мои статьи. И это самый тяжелый момент. Относятся так, как будто я все это сделал.
— Мне показалось, что тут ко всем одинаково относятся. Тут же в основном маньяки и педофилы.
— Может, я сам себя накручиваю.
(Когда сменялись сотрудники, которые охраняли меня, Алексеев, улучив момент, стал судорожно шептать: «Здесь бьют! Больно бьют». Эта сцена повторялась дважды.)
— Спортом тут занимаетесь?
— Нет. Но с утра зарядку, как требует распорядок, делаю. Стараюсь держать себя в форме. Целый день работаю. Если есть время, читаю. Последнее, что прочитал, — Мопассана «Милый друг».
— Если уж о друзьях. С Вячеславом Цеповязом не переписываетесь?
— Нам это запрещено законом. Да мне и нечего ему писать. Хотя живых осталось немного: Быков, Рябцев да Николай Валерьянович Цапок. Дядя Коля, кстати, в Магадане сидит, он пенсионер, ему восьмой десяток пошел, а дали 20 лет тюрьмы. Сложно представить, как он выживет.
— Слышали про роскошную жизнь Цеповяза за решеткой? Диваны белые, мобильники, яства.
— Я слышал по радио про икру и крабов. Круто.
— Позавидовали ему?
— Я рад за него. Рад, что он жив-здоров и все у него в порядке. Он же инвалид второй группы, две клинические смерти перенес. Он боксом занимался: ударили в плечо — и пошла саркома. Плечо на одних сухожилиях сейчас держится. Ну а про телефон мобильный — может, это муляж? Вот возьму сейчас ваш диктофон, сфоткаете меня, и скажут потом: «У Алексеева был телефон». А вообще, это мог быть тетрис.
— Странно, вы говорите в точности как его адвокаты.
— Самое главное, что смутило, — перед датой (речь идет о годовщине массового убийства в станице Кущевская, произошедшего 4 ноября 2010 года. — Прим. авт.) это кто-то выложил в интернет. Понятно, что это не друзья сделали. Хотели зачем-то опять вызвать резонанс. О Беслане так не помнят, как о нас. Один раз я приехал к Цеповязу в офис с Сергеем Цапком. Смотрю, там одноклассница моя стоит, которую я тысячу лет не видел. Я удивился, спрашиваю ее: «Ты что тут делаешь? На работу устраиваться пришла?» А она: «Нет, мне Слава помогает дочку мою лечить. Выделил 150 000 рублей на операцию». А вы говорите, что Цеповяз плохой. То есть бывает, что мы с разных сторон видим людей. И вообще, его каким боком припекли ко всем преступлениям? По радио сказали, что он даже причастен к убийству на улице Зеленой. Но ему это даже не вменяли.
— Но он же был участником банды.
— Ну тогда надо всех деловых партнеров Цапка сажать. У них с Цапком был просто бизнес. Вместе начинали, друг к другу приезжали, советовались — когда семечку продать, когда еще что.
— Он сам считал себя юристом Цапка?
— В какой-то мере.
— Цеповяз судится с бывшей женой, на кону почти миллиард. Он был самым богатым из вас, не считая Цапка?
— Слава? Я не знаю, я его деньги не считал. А Цапок не был богатый. У меня денег вообще нет. Из дома я не прошу. Трачу только то, что сам зарабатываю. Крабов нет, а хлеб без масла.
— Расскажите, как у вас проходит день в колонии.
— Нормально. Работаю. Жилеты шью. Точнее, обиваю их кантом. По 250–300 штук в день делаю.
— Сколько вы зарабатываете?
— Получаю МРОТ. Это 11 400 рублей.
— У вас же иски есть?
— Да-да, есть. На руки мне дают 25 % зарплаты, это около 4000 рублей, остальное идет на закрытие исполнительных листов и оплату коммунальных услуг. Я могу их потратить на самое необходимое в магазине колонии.
— Что именно покупаете на эти 4000?
— Чай, сигареты, конфеты.
— На крабов, икру и шашлыки не хватит?
— Нет. А их и не продают у нас.
— А родственники не присылают?
— Я у них не спрашиваю. Есть перечень продуктов, которые можно получать в зависимости от сезона. Икру я могу получить в банке. Краба не могу — это скоропортящийся продукт. У нас посылка раз в год.
— То есть пять лет крабов не ели? Скучаете по ним?
— Я неприхотлив. На завтрак кашу дробную ел, я даже не разбираюсь какую.
— Чай и хлеб с маслом?
— Нет, масла нет. Оно только диетикам полагается, а я не диетик. Просто чай с хлебом. А что, страна переживает, что ест Алексеев?
— Вы иски потерпевших не начали выплачивать?
— Нет. На сегодняшний день у меня пять исков. В общей сложности около трех миллионов. Сначала идет оплата государству — ему 600 000; затем сельхозучреждениям Краснодарского края и потом только иски потерпевших.
— Вам пишут родные? Не бросили вас?
— Да, пишут. Родители. Сестра.
— А друзья?
— Они умерли все. Жена осталась, но я не поддерживаю с ней отношения. Мы еще до этого развелись.
— Некоторые женятся даже в колонии для пожизненно осужденных.
— Рад за этих людей. Конечно, легче было бы завести семью. Но семья — это ответственность, нужно беспокоиться, надо помогать. А чем я отсюда помогу? А еще если ребенок родится, буду переживать. Я, кстати, ответственный, сына из садика забирал.
— Что нужно для пожизненно осужденных, на ваш взгляд?
— Должна быть какая-то адаптация. Человек может когда-то и выйти. Дмитрий Медведев как-то сказал (а он сам юрист), что для пожизненно осужденных должна быть разработана адекватная программа.
— Чтобы у них была надежда?
— Да. И сейчас вроде через 25 лет отсидки могут отпустить, но я не слышал, чтобы отпускали.
— Но вы верите сами, что можете выйти на свободу?
— Нет, чересчур большой срок. И я не долгожитель. Но, конечно, хотелось бы выйти.
— Как отметите Новый год (разговор был накануне праздника. — Прим. авт.)?
— Никак. Может, телевизор дадут посмотреть.
— Что будет к новогоднему столу? Может, салаты какие?
— Мы в тюрьме, какие салаты. В прошлый Новый год, правда, действительно давали салат из свежей капусты с морковкой. Ну и приличный суп был.
— Если бы все вернуть, начали бы по-другому? Может, уехали бы из Кущевской?
— Учитывая, где нахожусь сейчас, да, уехал бы куда-нибудь на заработки. Далеко-далеко.
Сразу после беседы с Алексеевым я попросила осмотреть его на предмет синяков, ран и ссадин. Осмотр проводили медики под запись видеорегистратора. Ни одной царапины на теле Алексеева не обнаружено. Вова Беспредел обманул меня во время беседы еще минимум один раз, когда рассказывал, что у него не было длительных свиданий (по моим данным, они были). Кстати, перед интервью осужденный изучил Закон о СМИ. Видимо, на тот случай, чтобы потом дать некоторым своим словам «обратный ход». Как бы там ни было, ни белых диванов, ни айфонов, ни крабов у Вовы Беспредела в тюрьме нет, и этот факт меня порадовал. Жизнь в «Торбеевском централе» мрачна и однообразна.