Улей содрогается, будто картонная коробка. Где-то вдалеке слышны выстрелы, и я замедляю шаг и инстинктивно выхватываю из кобуры маузер.
Я не присутствовал при первых бомбардировках, но узнал достаточно. После артобстрела и на волне разрушений и паники в Ульи высаживаются военные. Они добивают оставшихся в живых. Некоторых отлавливают, всаживая сонные пули — людям нужны подопытные жуки. Тех, кому удалось бежать — накрывают у выхода электрошоковыми сетями. Дернешься — получишь высокочастотный электрический удар, грозящий блокадой нервных окончаний (возможно, и получением мелких ожогов). Так на моих глазах схватили преторианца Дирка и весь его взвод. Не скажу, что им повезло. По мне лучше сдохнуть, чем снова попасть в лабораторию. И надежды нет. И Королева мертва. За что же нам сражаться теперь?
Я останавливаюсь, приваливаюсь спиной к отсыревшей стене. Холод гуляет под мундиром, руки почему-то дрожат. Страха нет, но пустота гложет меня изнутри. И я не знаю, есть ли смысл сохранять популяцию или лучше сдаться на милость победителям и разом прекратить наше существование? Смерть всегда милостива. Иногда — это наилучший выход.
— Ян!
Кто-то окликает меня. Я поворачиваюсь и вижу сосредоточенное лицо офицера Пола.
— Выход «С» в другой стороне, — говорит он.
Киваю согласно.
— Знаю.
— Склады тоже.
— Я не иду на склады.
— Тогда куда?
Пол смотрит пытливо. И сказанные им слова сигнальными ракетами вспыхивают в моей внутренней тьме: «Надежда… она приятна на вкус…»
Я не отвечаю, но он словно читает мои мысли.
— Хочешь вытащить своего человечка? — спрашивает он.
Я не желаю спорить, поэтому отвечаю холодно:
— Возможно.
— Он болен, — говорит Пол. — Будет обузой. Если выживешь — найдешь другого.
Я сам думал об этом. Возможно, я бы так и поступил. В конце концов, Торий не знает, как синтезировать «мертвую воду». Он — всего лишь исполнитель. Винтик в уродливом и страшном механизме, породившим васпов.
Но он пришел один, без оружия — прямо в осиное гнездо. Он выдержал пытки и издевательства. Он был моим симбионтом когда-то. И предложил то, чего не предлагал васпам ни один человек.
Жизнь?
Не знаю, что именно он подразумевал, но мне почему-то очень хочется поговорить с ним об этом. К тому же, другого ученого надо еще найти, а вместе с ним — найти оборудование.
— И все же, — отвечаю Полу, — я попробую.
Наши взгляды пересекаются. Он не одобряет меня и не порицает. Просто пожимает плечами и советует спокойно:
— Иди по пути «С-2». Этим ходом давно не пользовались. Его нет на обновленных картах. Значит, и люди о нем не знают. Выйдем к болотам. Там и встретимся.
«Если повезет», — добавляю про себя.
Но вслух не говорю ничего. Пол не первый, кто открывает секрет — о заброшенных ходах я знаю от коменданта. И они — прекрасный вариант на случай, если кто-то слил информацию о месте нашей дислокации.
Я больше не бегу — иду широким размеренным шагом. От пыточных тянет сыростью и страхом — аура, сотканная из страданий многих и многих неофитов. Здесь васпы переживали новое рождение, здесь оставляли последние клочки своей человечности. И здесь я держу своего «ручного ученого»… Паразит держит взаперти своего хозяина? Ха! Что за ирония!
Отодвигаю засов. В нос ударяет смешанный запах мочи, крови и пота. Я не морщусь: за много лет Дарской службы привыкаешь и не к такому. Здесь тоже моргает лампочка, заливая помещение бледно-красным светом. Кровь на полу кажется черной, будто мазут. Но дыба пуста, лишь безжизненно свисают канаты и позвякивают кандалы, потревоженные сквозняком.
Торий лежит на топчане, застеленном дерюгой. Рядом на полу замечаю стакан воды и миску с остатками бульона. Думаю, без стараний Пола не обошлось: уж если он берется за дело, то подходит к нему со всей ответственностью, и мысль поставить человека на ноги за три дня не кажется такой уж фантастичной.
Если бы планы не нарушила бомбардировка, разумеется.
Я подхожу ближе, но Торий не слышит моих шагов. У него жар. Мечется, бормочет что-то. Губы стянуты коркой.
— Встать! — командую я.
Обычно этого достаточно, чтобы любой из васпов подскочил и вытянулся по стойке смирно, в каком бы состоянии он не находился. Но люди — не васпы.
Веки Тория дергаются, но не размыкаются. С губ срывается стон, и до меня долетает осмысленная фраза:
— Лиза… прости… я должен… я правда должен ехать…
Я наклоняюсь, встряхиваю Тория за плечо.
— Встать!
Он дергает головой, корочка на губах лопается, с уголка рта начинает сочиться слюна вперемешку с сукровицей.
— Кто-то должен… остановить это, — бормочет он. — Если не я… тогда кто?
И открывает глаза.
Его взгляд водянист. Он смотрит на меня — но будто мимо. От тела исходит жар. Я чувствую это также хорошо, как если бы снова был связан с ним ментально. А, может, связь так и не разорвалась до конца? Может, осталась некая ниточка, вросшая глубоко в мою суть? И теперь она саднит и болит, как старый рубец.
Торий, наконец, фокусирует на мне взгляд. Его лицо сначала искажается в гримасе страха, потом страх сменяется упрямством.
— Я… не скажу… ничего нового, — шепчет он. — Можешь меня… запытать до смерти… но даже если бы… я знал формулу… все равно…
— Молчи! — велю я и подхватываю его под руки.
Новый удар. Стены трясутся, качается пол под ногами. С потолка сыплется труха. Торий дергается, спрашивает взволнованно:
— Что…?
— Уходим.
Выволакиваю его в коридор. Сирена на этом ярусе почти не слышна, зато отчетливо слышны выстрелы и время от времени дрожат стены, словно кто-то снаружи лупит по Улью многопудовой кувалдой.
— Почему? — хрипит Торий.
И я не понимаю, что он имеет в виду. Почему уходим? Почему я тащу его за собой? Почему мы вообще делаем хоть что-то, когда наша Королева мертва?
Я не знаю ответа ни на один вопрос и поступаю так, как велит… не инстинкт, нет. Что-то еще. Нелогичное. Странное. Не присущее васпам.
Иду назад так быстро, как только позволяет моя ноша. Торий послушно переступает заплетающимися ногами и больше не задает вопросов. Пандус идет под уклон. Вижу мелькающие впереди спины. Это отступление — самое позорное на моей памяти. Но оно — единственное, что нам остается.
Добраться до катакомб мы не успеваем.
Выстрелы раздаются совсем рядом. Коридор делает петлю, я огибаю угол, и в тот же момент справа и за спиной раздается взрыв. Я едва успеваю оттолкнуть Тория в сторону и навалиться на него следом, как спину жалят размельченные камни и куски арматуры. Чувствую удар по затылку, уши закладывает от звона, и я слепну — всего на какой-то миг. Но его хватает, чтобы почувствовать неприятный холодок под ложечкой. Когда-то я уже лишился одного глаза, и не хотел бы ослепнуть окончательно. Только не теперь.
Но противная пелена скоро пропадает, хотя воздух все еще полнится дымом и пылью. Разламывающий голову звон стихает, и я обнаруживаю себя лежащим рядом с внушительным обломком бетона. Мои ноги завалены камнями и присыпаны каменной крошкой, но кости целы. Я пробую пошевелиться, и камни скатываются, как комья глины. Рядом со мной корчится Торий — он не ранен, просто слишком слаб, чтобы идти самостоятельно. Его окровавленные пальцы с поврежденными ногтями цепляются за мой мундир, и я не могу понять, ищет ли он защиты или пытается вытащить меня, оглушенного, точно так же, как до этого тащил его я.
Пытаюсь подняться, но не получается. Меня немного шатает и подташнивает: контузия. Ощупываю затылок — пальцы липкие. Кровь. Но череп не проломлен. И на том спасибо.
Выстрелы слышатся снова.
Мимо нас, прихрамывая, проносится солдат. Не добежав до поворота, он вдруг спотыкается, будто налетев на корень, взмахивает руками и падает ничком. Я пытаюсь сфокусировать взгляд и вижу, как из дыма выходит военный Южноуделья — на его лице противогаз, в руках — автомат. Он идет спокойно и уверенно — охотник, загнавший зверя в ловушку и знающий, что тому теперь не уйти.
Я пригибаюсь за обломком, одной рукой судорожно нашаривая маузер, другой грубо прижимаю голову Тория к полу. Он не понимает, в чем дело, пытается вырваться. И военный останавливается в нескольких шагах от нас, поворачивается то в одну, то в другую сторону. А я никак не могу найти чертов маузер и сердце бьется быстро и гулко, так что мне кажется — его биение эхом разносится по всем уцелевшим ярусам Улья.
Упавший васпа дергается, пытается подняться. Вижу, как в его руке пляшет пистолет. Военный замечает его и делает навстречу несколько широких шагов. Наставляет автомат, но передумывает. Пинком выбивает пистолет из рук.
Торий что-то хрипит. Я сильнее вжимаю его лицо в пол, и он начинает задыхаться.
— Молчи, — шепчу я и не знаю, слышит ли он меня. Слышит ли меня военный? Но все равно продолжаю говорить то, что всегда говорил мне наставник Харт:
— Молчи и терпи… молчи и терпи…
Торий отворачивает лицо. Дышит ртом, заглатывает осевшую пыль. А мои пальцы нашаривают выпавший маузер. Я цепляюсь за него, как за последнюю надежду.
В это же время военный опускает приклад на голову васпы.
Раздается мокрый хруст, как если бы разрубили топором спелую тыкву. Из своего укрытия вижу сгибающиеся ноги васпы — организм, прошедший через пытки и изнуряющие тренировки, не желает сдаваться, а поэтому все еще живет. И это почему-то пугает меня. Но приклад опускает снова. И снова. И снова. Над ухом кто-то судорожно сглатывает и доносится вздох, будто спустила шина вездехода. Это Торий поднимает голову и смотрит на происходящее широко распахнутыми безумными глазами. Тогда военный поворачивается на звук и наконец-то замечает нас.
Но выстрелить не успевает. Я стреляю первым.
Пуля попадает ему в шею. Чуть выше бронежилета. Человек рефлекторно жмет на спуск, но автомат выскальзывает из рук и очередь прошивает пол прямо под его ногами. А я стреляю снова. На этот раз в голову. И снова. Ровно столько, сколько приклад опустился на лицо васпы. Военный падает, как прогнившее дерево. Я вскакиваю на ноги, не обращая внимания на возобновившийся в ушах звон и головокружение, в долю минуты добегаю до военного и подбираю автомат. Этот выстрел — последний. Контрольный. Следующим я добиваю васпу. Легкая смерть — милость. И — боги Эреба! — я многое повидал за свою карьеру, но не мог смотреть на то, во что превратилось его лицо.