Они сбрасывают листовки. Так я во второй раз узнаю о Шестом отделе.
В листовках написано:
«Солдаты Дара! Друзья!
Знайте правду: генералы не умирают, они сдаются в плен!
Многие васпы уже перешли добровольно в Шестой отдел! Чтобы запугать Вас, преторианцы лгут, что с пленными плохо обращаются и убивают их. Не верьте! Длядобровольцев действителен новый приказ N 247-Д начальника Шестого отдела пана Э. Морташа: васпы проходят переподготовку, получают специальное удостоверение и возможность продолжить службу на подведомственных участках! Королевы больше нет — но есть пан Морташ! Шестой отдел — вот Ваша гарантия!
Помните: всякое сопротивление отныне бесполезно!
Зачем Вам приносить бесполезные жертвы, идти на верную смерть? Спешите к нам, и война кончится скорее!
Эта листовка действительна как пропуск для перехода к нам!
ПРОПУСК — для неограниченного числа бойцов, старшего и младшего командного состава».
У солдат загораются глаза. Не у всех, но у многих. Я держу листовку в руках и почти ощущаю исходящее от нее тепло, запах типографской краски. Бумага невесома, а мне кажется — тянет, как хороший валун.
— Враки! — говорит Торий.
Вздрагиваю: люди не умеют двигаться бесшумно, но здесь я отчего-то пропускаю момент его приближения.
— Ты знаешь не хуже меня, — продолжает Торий. — Это ложь, чтобы ослабить вас, обмануть, использовать.
— Разве не то же самое предлагаешь ты? — спрашиваю бесцветно.
— Я предлагаю свободу! — распаляется Торий. — А не участь цепного пса!
Переворачиваю ладонь. Бумага падает. Кружится, как осенний лист.
— Не вижу разницы, — упрямо говорю я. — Не верю. Верю своим глазам. Я был подопытным зверем. Я видел пленных. Я видел, как убивают васпов. Я видел головы на кольях, — догадка вмиг осеняет меня, и я поднимаю взгляд. — Тебя послал Шестой отдел? Ты — шпион?
Торий вздрагивает. Не его лице слишком явно проступает страх, потом возмущение.
— Нет! Вовсе нет…
Он отскакивает прежде, чем я успеваю замахнуться для удара. Хорошая реакция. Сразу видно: пошел на поправку. Тогда я хватаюсь за стек — и в ту же минуту слышу выстрелы.
«Атака!» — первое, что приходит на ум.
Но я ошибаюсь.
Спотыкаясь, ко мне бежит рядовой.
— Офицер Рон, — выдыхает он, — застрелен!
Застываю с поднятым стеком в руке. Выстрелы слышатся снова. Криков нет — в бою васпы молчаливы. Вместо этого издалека доносится топот бегущих ног — земля сотрясается, хрустко ломаются ветки. Забываю о Тории, разворачиваюсь и бегу тоже.
Я до сих пор думаю: на что они рассчитывали тогда? Горстка едва вышедших из тренировочных залов неофитов, бунт которых очень быстро подавили мои ребята и вовремя подоспевшие бойцы Расса. Я не запомнил имен бунтовщиков, не запомнил лиц. Зато хорошо запомнил Рона.
Стреляли на поражение. В голову. И я гляжу на него и вспоминаю солдата, чье лицо превратили в кровавую кашу при налете на Улей. Рон выглядит почти также. Как и у того безымянного васпы, мышцы еще сокращаются, руки дергаются, скребут по земле, колени сгибаются и разгибаются — нанизанная на булавку оса.
— Сделай что-нибудь… Сделай что-нибудь… — повторяю я Полу.
Словно он — Бог этого мира. Словно по щелчку пальцев можно повернуть время вспять, и тогда черная кровь втянется в раны, ткани зарубцуются, Рон поднимется, будто его потянули за нити, после чего, пятясь, приблизится ко мне и скажет: «Слышал? В Даре появился новый хозяин».
А потом, наверное, время помчится еще быстрее. Назад, мимо Нордара, мимо разграбленной деревни, мимо разгромленного приграничного Улья. Еще дальше — мимо лабораторий, Дербенда, Королевы, ученых, военных, налетов, пыток, крови, пота, слез, кокона…
…и вот в моей правой руке отцовский нож, а в левой — самодельный кораблик из коры. И маленькая девочка смотрит снизу вверх доверчивыми глазами и спрашивает:
— Все? Теперь все?
— Теперь все, — отвечает Пол. — Ничего не сделать.
И реальность возвращается. Сшибает с ног приливной волной. Я вижу, как судороги сводят тело Рона и упорствую:
— Он жив. Смотри.
— Нет, — говорит Пол. — Просто сокращение мышц. Рона хорошо отладили.
Он так и говорит — «отладили». Словно речь идет о механизме. И я продолжаю смотреть, как руки Рона беспорядочно шарят по земле, как тело выгибается дугой, словно пробует встать — но не может.
Рон не может умереть — потому что уже мертв. И я вдруг понимаю, что это и есть — самая страшная пытка для васпы.
Я сам расстреливаю бунтовщиков.
На показательную казнь нет времени. Желания тоже нет. Целюсь — но лиц не вижу. Только сгустки ненависти и тьмы.
— Проклятые преторианцы! — сипит один из зачинщиков. — Однажды вы все подох…
Спуск — и выстрел разносит голову.
Бунтовщики умирают быстрее, чем Рон: их еще не успели закалить в боях. А я повторяю про себя, что они — последние. Отныне я не дам умереть ни одному васпе. Ни одному. Никогда.
Той же ночью из лагеря сбегают двое. Мы их не ищем.
Третий день льет дождь. И третий день мы упрямо продираемся через тайгу по обозначенному маршруту. И не разговариваем друг с другом. Вообще.
Хуже злого голодного васпы — только мокрый злой голодный васпа. Пустота берет нас в оцепление, а дождь начисто смывает все краски, принося с собой апатию и тишину.
Васпы похожи на игрушечных солдатиков, у которых кончается завод: движения даются с трудом, глаза стекленеют, инстинкты притупляются, и мы только можем бездумно брести вперед. Наверное, если бы конечной точкой маршрута был не Помор, а одно из непроходимых западных болот — мы брели бы туда с не меньшим прилежанием.
На четвертый день я решаю слегка отклониться от маршрута и завернуть в одну из деревень, чтобы пополнить запасы продовольствия и топлива.
— Мы не выдержим битву, — первым нарушает наше негласное молчание Пол.
— Это очевидно, — отвечаю хмуро. — Мы слишком измучены. Нужен отдых. Но надо потерпеть. Отдохнем в Поморе.
— Не все хотят в Помор, — возражает Пол. — И не все хотят воевать. Многие хотят умереть. Вернуться в головной Улей и умереть там, где умерла Королева.
Мне нечего на это возразить. Я чувствую, что творится в лагере. И понимаю, что если надавить чуть сильнее — бойцы сломаются. Тогда не миновать второго бунта.
Поэтому я перешагиваю через гордость и иду к Торию.
Все это время он старается не отсвечивать, и ни разу не заикается по поводу бунта, расстрела или побега. Видимо, опасается, что я снова начну его пытать, расспрашивая информацию о Шестом отделе, ополчении или черт знает, о чем еще. Когда я подхожу — смотрит так, будто я пришел вырезать ему сердце.
— Нужна твоя помощь, — говорю я, и взгляд Тория из испуганного становится удивленным. — Люди создали васпов. Завели однажды наши сердца. И должны знать, как завести их снова. Сейчас мы гнием изнутри. Так сделай что-нибудь. Скажи им что-нибудь. Ты человек. Ты должен знать — что.
— А как насчет мирового господства? — осторожно интересуется он. — Что насчет армии монстров?
Его шпилька заставляет меня нахмуриться, но я говорю спокойно:
— Это сейчас не первостепенная задача. Нужно сохранить остатки армии. А потом — думать о создании новой.
— Многие уже не хотят воевать. Я ведь не могу их заставить.
— Знаю.
Торий размышляет, собирает лоб в морщины, и сразу становится похожим на того профессора, каким я впервые встретил его — несмотря на запущенность, неровную щетину и порезы на щеках: бриться ножом так и не научился.
— Покажи им личный пример, — наконец, выдает он. — Как всегда делали командиры. Только пример не убийства и насилия. Покажи, что с вами можно договориться мирно. Тогда не придется проливать ничью кровь, не придется терять бойцов. Успех войны заключается не только в умении планировать битвы, но и в умении вести переговоры.
— Снова белый флаг? — усмехаюсь. — Вспомни, чем это закончилось в прошлый раз.
— Просто не атакуйте, — предлагает он. — Уверен, если вы придете с добрыми намерениями, и люди вам отплатят добром.
Я не знаю, что он подразумевает под «добрыми намерениями» и не хочу узнавать. Но какая-то доля истины в его словах есть. Васпы действительно не раз договаривались с людьми и даже покровительствовали избранным деревням, охраняя их от разбойников и хищников в обмен за небольшую плату (вроде продовольствия, техники и женщин). Вести переговоры — моя прямая обязанность, как преторианца. Только теперь Торий предлагает изменить привычную схему. А я не возьму в толк — как.
Поэтому беру Тория с собой — на правах адъютанта. С нами идет комендант Расс и отряд из дюжины васпов.
Идем медленно, а дождь, как назло, усиливается. Мы промокаем насквозь. У Тория возобновляется кашель, и солдаты поглядывают на него с подозрением, но ничего не осмеливаются спрашивать, пока рядом я и Расс. Комендант угрюм и замкнут не меньше моего. Мне кажется, он тоже не верит в успех операции, но ослушаться приказа не смеет. Всем дана установка: не стрелять без моего сигнала. А я держу палец на крючке, и никакие увещевания Тория не заставят убрать маузер в кобуру.
— Стойте, — вдруг говорит Расс.
И сам замирает в стойке охотничьей собаки. Мы останавливаемся и прислушиваемся. Тайга шумит, хлещет ливень, смывая с ветвей отмершую хвою, потоком несет по краю оврага. И в шум дождя вплетаются голоса.
— …прямо сюда… главное, чтобы вода пошла… — доносятся чьи-то слова.
Ему отвечают неразборчиво. Но мы, пригибаясь, идем на звук. Лес редеет, черной раной проступает овраг, и уже можно различить, как на дне копошатся человеческие фигуры.
— Пустим по дну, — голос становится отчетливее, и я вижу, как один из мужиков энергично жестикулирует, доказывая что-то своему собеседнику. — То есть, всего и делов-то, что до оврага дорыть. А дальше она сама пойдет.