— Заподозрили? — спрашиваю.
Расс пожимает плечами.
— Может, и заподозрили. Только что дворнику скажут? Я свое дело делаю — улицу мету, газоны убираю. Двое ничего, спокойно себя вели. А вот третий нервничал. По виду он — типичный загорец. Может, когда-нибудь с васпами и пересекался.
Загорец — это, значит, Аршан. Только не вспомню, чтобы васпы в Загорье совались. Но с северо-востока примыкал Дар едва ли не к самой Хамарской гряде, и если в южных областях мы долгое время были страшной сказкой, то в северных — печальной реальностью. Могли и пересечься. Но думается, Аршан не беженец и в Даре никогда не был. И пересекался только с одним васпой — с Полом.
— С ним, с загорцем этим, у меня стычка вышла, — продолжает Расс. — За гаражами на пустыре свалка оказалась. Железки всякие, ржавые кузова, ну и прочий ненужный хлам. Сунулся туда, было. Как этот загорец бежит. Весь взмыленный. Рожа красная. Орет ругается на двух языках, — Расс смеется. — А по-нашему только: «Уходи, уходи!». Я ему: «Велено свалку разобрать, чтоб в черте города внешний вид не портила и людям не мешала». Не слушает. Ругается, на чем свет стоит. А сам чуть не плачет. Тут его товарищи подоспели. Один быстрее загорца под руки да уводить подобру-поздорову. А тот едва в истерике не бьется. А другой, я так понимаю, их начальник, ко мне подошел и спрашивает: «Кто велел? Почему? Где предписание? Покажите». Понятно, что такому зубы не заговоришь, — Расс сплевывает слюну и щелчком выбрасывает окурок, после чего начинает старательно втаптывать его в грязь. — В общем, я быстренько ретировался. Сказал, что в следующий раз принесу.
Некоторое время мы молчим. Я перевариваю информацию. Ее не много, но реакция загорца определенно стоит внимания. С чего бы такое волнение? С того, что замешан в перепродаже ворованных машин или с того, что причастен к убийству Пола?
— Не будем навязываться, — все обдумав, говорю я. — Сегодня сделаем перерыв. Пойдешь завтра, только без надобности никуда не лезь.
Расс вздыхает, мнется, потом отвечает стеснительно:
— Завтра никак не могу. Завтра благотворительный концерт.
Я хмурюсь, пытаясь вспомнить, называл ли Расс дату концерта прежде? Впрочем, какая мне разница?
— Я не приглашен, — сухо отвечаю ему.
— Так я тебя приглашаю, — улыбается Расс. — Все наши будут. А ты и так слишком долгое время провел взаперти и одиночестве. Развеешься.
— Посмотрим, — буркаю я.
Мне совсем не хочется встречаться с Хлоей Миллер. Особенно после ссоры на телешоу. Но слишком тонкой и опасной становится грань между упрямством и глупость. Возможно, если попробовать установить с ней деловые отношения, то в этом будет больше плюсов, чем минусов. Возможно, она выведет меня на Полича или даже на весь Шестой отдел…
Старая мудрость гласит: друзей надо держать близко, а врагов еще ближе.
Теперь я готов приступить к самой неоднозначной части своих мемуаров. Конечно, вспоминать это не так болезненно, как потерю Нанны. И не так страшно, как побег из Улья. Но все-таки справедливости ради не могу умолчать о том дне, когда произошел раскол.
Прав был Полич: со смертью Королевы распался и рой. Мы цеплялись друг за друга в попытке выжить, удержаться на краю безумия. Но были будоражащие обещания Тория. И были листовки Шестого отдела. И бунт, и ополчение, и теплый прием в деревне Есенка. Столько путей — и никого, кто указал бы верный. А я сам был потерян и опустошен. И, вернувшись в деревню, не ожидал снова столкнуться со смертью.
В ночь возвращения была изнасилована и убита девушка.
Я не запомнил ее имени. Зато запомнил синяки на обнаженной груди. Сломанные позвонки шеи. Открытую рану рта.
— Это не я, — отвечаю на невысказанный вопрос Буна. — Ты знаешь, я не убиваю бескровно.
Его лицо кривится. Во взгляде читается отвращение и боль.
— Мы дали вам жилье и пищу, — говорит он. — А вы принесли горе и смерть. Это ваша благодарность?
Он сгребает меня за лацканы. Глаза горят от ненависти и тоски. Наверное, он хочет меня ударить, но сдерживается и только дышит тяжело.
— Я через столько прошел, — шипит он, — чтобы заслужить их расположение! А теперь ее отец хочет перебить весь ваш рой! И меня в придачу! Так трудно завоевать доверие… и так просто его потерять…
Я выдерживаю его взгляд, хотя меня самого внутренне потряхивает от гнева. Обвинения Буна справедливы. Я сказал ему: «Васпы умеют благодарить». А теперь мои слова обесценены, приказы нарушены. Такого унижения нельзя стерпеть.
— Я найду виновного, — обещаю ему. — Нарушитель будет убит.
Бун отшвыривает меня, словно кусок гнилого мяса, и уходит, брезгливо вытирая ладони о штаны. Мне ничего не остается, как поправить портупею и последовать за ним. И люди, попадающиеся на пути, больше не улыбаются и не желают доброго дня, а лишь отводят глаза. Когда волк перестает прикидываться овцой и показывает звериный оскал, его следует изгнать. Или уничтожить.
Мы устраиваем допрос. Мы — это я, Бун, староста Захар и Торий.
Староста недружелюбен и хмур. Профессор выглядит виноватым: он тоже несет ответственность за убийство девушки, ведь он поручился за нас. И будь у меня немногим больше времени, я бы каждого васпу провел через дыбу. Но люди считают, что все можно решить разговором. Они наивны: у васпов нет ни совести, ни страха. Зато, будучи преторианцем, я могу уловить едва ощутимые вибрации эмоций, учуять тонкий шлейф пролитой крови. Людей можно обмануть. Преторианца — никогда. И пока люди говорят, мы с Буном пытаемся прощупать фон каждого из васпов.
— Это недопустимо, — говорит Пол, и я чую исходящую от него волну возмущения. — Мы заключили перемирие. Договор. Он не должен быть нарушен.
Его поддерживает комендант Расс. И преторианец Дик. И Брок. И многие другие. Не только офицеры, но и солдаты. А я чувствую разливающееся в воздухе напряжение, и оно не нравится мне — так было перед бунтом.
— Присмотрись к десятому взводу, — шепчет мне Пол и с каменным лицом, как ни в чем не бывало, проходит мимо людей.
Десятым взводом командует Род — нахальный и хитрый, как и все сержанты. Люди задают ему вопросы, а он смотрит мимо них, презрительно сощурив темные глаза, и отвечает спокойно и кратко. Не знал. Не видел. Спал всю ночь. Караульный подтвердит. И караульный подтверждает. Слишком спокойно. Слишком заучено. Я внимательно смотрю на солдата, и вижу, как по шее за ворот гимнастерки сползает крупная капля пота. Но люди не замечают ничего. Бун смотрит в пол, подавленный и сгорбленный, разом постаревший на несколько лет. Староста сжимает и разжимает кулаки, на его лбу от напряжения вздуваются жилы. Наверное, дай ему сейчас в руки пистолет — выстрелил бы в любого из нас, не раздумывая. Торий вопросительно смотрит на меня, а я неопределенно дергаю щекой, и он кивает и говорит обреченно:
— Хорошо. Можете идти.
Васпы скрываются за дверью. Я на мгновенье пересекаюсь взглядом с Родом, и тот, прежде чем выйти на улицу, расплывается в самодовольной улыбке. На меня веет едва ощутимым запахом сухой травы и меди. Я рывком поднимаюсь со скамьи.
— Нужен перерыв, — бросаю через плечо, и, не слушая ответов, спешу вслед за Родом.
Он стоит возле сарая, заложив большие пальцы за пояс.
— Я все ждал, — лениво произносит сержант, — когда тебе наскучат эти игры.
Гнев скручивает мои внутренности в тугой клубок. Я кладу ладонь на рукоять стека, говорю хрипло:
— Это ты!
Род ухмыляется и отступает за угол сарая. Растущий рядом дуб бросает на его лицо острые тени, и оно становится полосатым. Запах чужой крови ощущается отчетливо, и мне уже не нужно слышать признание, я и так понимаю — передо мной убийца.
— Ты нарушил перемирие! — рычу я. — Ты будешь убит.
— Я бы не спешил на твоем месте, — спокойно отвечает сержант и показывает куда-то вверх. Слежу за его жестом. На покатой крыше сарая, спрятавшись в тени веток, сидит снайпер. Черное дуло винтовки смотрит прямо в мое лицо.
— Не ты теперь командуешь роем, — скалится Род.
Я так застываю с поднятым стеком в руке, слишком хорошо понимая, что не успею ни перерезать нахалу горло, ни выхватить маузер и пристрелить обоих.
— Опусти стек, — тем временем говорит сержант. — Медленно.
Я подчиняюсь, хотя внутри меня потряхивает от злости. Род по-прежнему улыбается, но его улыбка больше походит на волчий оскал.
— Поговорим как васпы, — продолжает он. — Без людей. Их и так слишком много вокруг за последнее время. Так много, что иногда мы начинали забывать, кто мы такие на самом деле.
— А ты забываешь, кто я, — отвечаю ему в тон и слегка наклоняю голову. Улыбка сползает с лица Рода, глаза на мгновенье тускнеют. Я знаю: когда нужно, васпы умеют почуять во мне зверя. Но Род быстро берет себя в руки и отвечает:
— Я помню. Поэтому не пристрелил тебя сразу. И не перерезал всю эту паршивую деревеньку до твоего возвращения.
— Эта деревенька дала нам пищу и кров, — перебиваю я. — Без отдыха и пищи мы сдохли бы через пару дней.
— Но мы не сдохли, — возражает Род. — Ты решил правильно, заключив договор с людьми. Теперь мы получили, что хотели. И срок договора истек.
— Это решать мне.
— Уже нет, — в голосе сержанта появляются угрожающие нотки. — Многим не нравится, что ты якшаешься с людьми. Многие говорят, что ты был связан с ними договором на крови, поэтому слушаешься их, как собачонка. Ты позоришь васпов, как и этот предатель Бун. И многие не хотят видеть тебя вожаком, — он делает паузу и качает головой, словно сокрушаясь. — Но ты все еще силен. И все еще нужен рою. Поэтому я должен спросить: на чьей ты стороне?
Я снова кошусь на снайпера. Он не изменил позы и все также сосредоточен. Его лицо скрыто тенями, но мне кажется, что это кто-то из отряда покойного Рона. Возможно, снайпер тоже участвовал в недавнем бунте. И сколько на тот момент было таких, несогласных? Сколько их стало теперь? Я хочу спросить об этом сержанта, но понимаю: он не ответит. И спрашиваю другое: