Инспектор готова вцепиться в меня бульдожьей хваткой. А если вцепится — будет трепать до тех пор, пока не услышит удовлетворяющие ее ответы.
— Нет, — отвечаю ей и встаю со стула. — Я не замешан. Это помутнение рассудка. Побочный эффект. Зря я прекратил принимать таблетки.
— Так начни принимать их снова, — цедит Майра и откидывается в кресле. — И радуйся, что отклонили запрос на проведение психиатрической экспертизы. Иначе тебя сгноили бы в психушке. А теперь проваливай.
Она возвращается к бумагам, давая понять, что разговор окончен. И я понимаю, что с нашими встречами покончено тоже. Стена между нами растет и крепнет. По ту сторону остается огонь и свет, а по эту — пустота и холод. Становится трудно дышать, и ноет подживающее ребро. Я знаю: это только старая рана. Скоро пройдет.
— Последнее, — глухо говорю я, и Майра в раздражении вскидывает голову. Ничего, потерпит. Осталось одно… — Ты получила результаты анализов? Тех образцов со свалки?
Она некоторое время молчит, словно раздумывает, говорить или нет. Наконец решается.
— Да, получила.
— Это васпа?
— Это почти васпа. Но не совсем. Эксперты полагают, что генетическая мутация не дошла до завершающей стадии.
Киваю. Для меня доказательств достаточно.
— Ян! — окликает Майра, и я застываю на пороге. Под сердцем полыхает жаром, будто вспыхивает почти погасшая свеча.
Сейчас она скажет, чтобы я остался. Скажи, чтобы я остался, рыжая…
— Держись от доктора подальше, — говорит она. — От доктора, авторемонтной мастерской, от движения «Контра-васп» и от этого всего. Теперь это дело полиции, не твое.
Тянет сквозняком, и фитиль гаснет. Внутренности вымораживает ознобом.
— Так точно, — мертво отзываюсь я и выхожу за дверь, привычно отсекая себя от огня и света.
Черта с два, рыжая. Это по-прежнему мое дело.
Сразу из полицейского участка иду на работу. Марта смотрит на меня так, будто увидела призрака.
— А ты в бессрочном отпуске, Янушка, — нараспев говорит она. — Могли и уволить. Не знали ведь, через сколько ты выйдешь и выйдешь ли вообще.
Значит, о моем аресте известно. Значит, Торий подписал приказ. Приходил ли он к следователю? Интересовался ли моими делами?
Пожимаю плечами.
— В бессрочный пойдет. Давай продлим его еще на неделю?
Марта лезет за бумагой. Я на скорую руку пишу заявление и кладу в папку на подпись.
— Ты завтра зайди еще, Янушка, — говорит Марта. — Профессора сейчас нет на месте, а завтра с утра будет.
— Некогда, — сухо отвечаю я. — Заявление передай. Если не подпишет, пусть увольняет.
Так ли это важно? Нет. Наверное, нет.
Важно другое. Важны те, кто приходил к доктору после моего бегства. Майра не сказала, в какой больнице находится мой куратор, но узнать не составляет труда. У васпов повсюду глаза и уши.
— Его позавчера перевели из ре-а-ни-мации, — по слогам старательно произносит молодой васпа, одетый в голубую униформу санитара. — Но сейчас не приемные часы.
— Надо сейчас, — твердо говорю я. — Уладишь?
— Так точно, господин преторианец! — ни минуты не сомневаясь, с готовностью отвечает васпа.
Он исчезает в темноте коридора, а я приваливаюсь плечом к стене. И улыбаюсь. Господин пре-то-ри-а-нец. Повторяю, перекатывая на языке каждый слог. Всегда нравилось, как это звучит. Куда лучше, чем «лаборант».
Юнец возвращается и рапортует:
— Все готово. Разрешение получено. Второй этаж. Палата номер двадцать два. Время свидания — тридцать минут. Простите, господин преторианец. Больше не дозволено.
— Мне хватит. Проводишь?
— Так точно, господин офицер!
Я снова не поправляю юнца. Мне нравится его вышколенность и его расторопность. Чем-то похож на моего первого адъютанта. Из тех, кто полезет за командиром и в болото, и в огонь. Я оставляю его дежурить у палаты, а сам вхожу.
И все приподнятое настроение снимает, как рукой.
Доктор Поплавский… вернее — профессор Селиверстов, — зеленовато-желтый, спавший с лица, как неофит в первый год своего обучения. Голова забинтована. Переносица заклеена: перелом. Это явно дело не моих рук. Заслышав шаги, он приоткрывает набухшие гематомой веки. И смотрит сначала отрешенно, как слепой. Взгляд проходит сквозь меня, шарит по стенам, окрашенным в нежную зелень. Вправо. Влево. С трудом фокусируется на мне. Багровые от кровоизлияния белки выкатываются из глазниц. Одним резким движением доктор поднимается на постели, выставляет одеяло, как щит. В глазах плещется страх.
— Не кричите, — предупредительно говорю я. — Мы просто поговорим.
Он не кричит. Только судорожно сглатывает, сминая одеяло изуродованными пальцами. Два — на правой, как и говорила Майра. Но один все-таки на левой.
Я сразу перехожу к делу:
— Вы прикрыли меня. Почему?
Светило южноудельской психиатрии молчит, но постепенно успокаивается. Мышцы расслабляются. Голова падает на подушку. Он приоткрывает рот, выдыхая усталое «а-ах…» Кончик языка выныривает, обводит сухие губы.
— Во…
Знакомое слово. Его шепчет каждый раненый, будь то человек или васпа. Беру с тумбочки стакан и сажусь на край постели. Приподнимаю голову своему куратору. Он не сопротивляется, стукает зубами о стекло. Потом начинает пить. Жадно, захлебываясь, почти заходясь в кашле. Я отвожу руку, пережидая спазмы.
— Зачем… вы пришли? — хрипит наконец доктор, дрожащей рукой вытирает слезы. Задевает нашлепку на носу и охает.
— Получить ответы, — говорю я, возвращая пустой стакан на тумбочку.
— Я ответил… на все ваши вопросы.
— Но появились новые.
Доктор тяжело дышит. Страх уходит из его взгляда, сменяется безразличием. Не уверен, что это мне нравится больше.
— Вы ведь… пошли в полицию? — спрашивает Селиверстов. — После того как… ушли от меня?
Киваю. Нет смысла отрицать. Он знает.
— Да.
— С чистосердечным признанием?
Киваю снова.
— Вот и ответ, — шепчет он.
— Не понимаю.
Разбитые губы доктора кривятся в усмешке.
— Совесть, — поясняет он. — Это тоже признак души.
— Не начинайте! — обрываю я и встаю с постели.
— Как хотите, — не спорит Селиверстов и прикрывает глаза. — Но это так. Я столько сил… положил на это… когда прорастают зерна… разве я вправе вытаптывать всходы?
Он заговаривается, погружается в дремоту. До скрипа стискиваю зубы. Еще не время. Давай же, ну! Говори со мной!
— Говорите, профессор Се-ли-верстов! — я встряхиваю его за плечо. Он медленно моргает. Взгляд — мутный, больной.
— Давно так… не называли.
Кривится, словно прежнее имя доставляет ему боль. Ничего. Для меня оно тоже болезненно. Когда в твоей голове запущена часовая бомба, названная в чью-то честь, быстро теряешь пиетет к этому человеку. Каким бы гением он ни оказался.
— Знаете, — говорит он. — Вы все-таки… моя неудача. Не первая, но… надеюсь, последняя. Я не виню… вас. Двойка ученика… это еще и двойка учителя. Возможно, когда-нибудь… мы продолжим работу… но не сейчас… вы понимаете?
— Да, — отвечаю ему и повторяю, не зная, что еще сказать. — Да…
Селиверстов смотрит мимо меня и в сторону. Ненавидит ли меня сейчас? Боится ли? Не думаю. Я просто чувствую, как между нами вырастает еще одна стена. Сходная с той, что недавно выросла между мной и Майрой. Возможно, я пожалею об этом. Потом. Сейчас я вспоминаю раскуроченный телефон в кабинете доктора и спрашиваю:
— Вы знали, что вас выслеживают?
— Нет…
— Если телефон прослушивался, вы давно были на крючке, — жестко отвечаю ему. — И вы, и все ваши пациенты. Включая Пола. Включая меня.
При упоминании о Поле живот омывает огненной волной. Но это не тот огонь, подпитываемый страстью рыжей Майры. Этот огонь питает ненависть и злоба. Пол узнал не только секрет краденых автомобилей. Он узнал нечто большее — секрет потайной лаборатории пана Морташа. И, узнав его, вынес себе приговор.
— Кто напал на вас, профессор? — спрашиваю. — Я знаю, их было двое.
— Двое, — отрешенно повторяет Селиверстов. — Я не видел, кто… Оба в масках. Таких трикотажных, с прорезями для глаз.
— Вы узнали их?
— Откуда? — удивляется доктор. — Они… ничего не спрашивали. Просто били… и все. Странно?
— Они хотели подставить меня, — усмехаюсь. — Почти удалось.
Селиверстов кивает, смежая набрякшие веки.
— Один из них… испугался, когда увидел иглы. «Хреновы осы». Так он сказал. У него был странный голос… с акцентом.
Я замираю, переспрашиваю:
— С каким акцентом?
Доктор думает, дыша глубоко и ровно. Опять задремал? Я наклоняюсь, чтобы встряхнуть его за плечи, но Селиверстов отвечает:
— С загорским. Да… это загорский акцент… И второй сказал: «Заткнись».
Выпрямляюсь. Все волоски на коже встают дыбом, будто я прикоснулся к высоковольтному проводу. Так иногда бывает, когда стоишь очень близко к разгадке. Или к опасности. Что в моем случае одно и то же.
— Последний вопрос, — говорю я. — Как можно обойти вашу блокаду?
Селиверстов дергается на постели, судорожно сминает одеяло.
— Можно, — бормочет он. — Наверное… если очень захотеть… но вы ведь не хотите, правда? Вы не станете…
Не важно. Это уже не важно. Я направляюсь к выходу, и в спину летит лихорадочный шепот:
— Я буду ходатайствовать… о помещении вас в стационар…
— Конечно, — спокойно отвечаю я и закрываю за собой дверь.
Чуть позже, профессор. Если для меня будет какое-то «позже».
8 мая
Утром пятницы я вкалываю себе остатки препарата АТ и снова собираю васпов. На этот раз у городской свалки, где работает Франц. Я даю описание загорца Аршана и его начальника Вацлава — мастеров, с которыми работал Пол.
Нужны доказательства. Уверен, они убили Пола. И вероятно подставили Расса. Эти люди состояли в Шестом отделе. Состоят сейчас в Си-Вай. Они выведут нас на пана Морташа. А это уже крупная рыба. Сейчас моя задача — закинуть снасти и вылавливаю рыбку помельче. А потом использовать ее, как наживку.