А я не знаю, что ответить ему. Не знаю, чего хочу. Несмотря на законопроект Хлои Миллер, васпов все равно будут держать на блокаде Селиверстова и обязывать проходить медицинское освидетельствование. Но как когда-то говорил Расс, ничего не случается сразу, доверие нужно заслужить.
Я просыпаюсь чуть раньше побудки от какого-то неясного волнения. За окном, забранным легкими шторками, распаляет летний костер солнце. Стрекочут в траве кузнечики. Ветви черешен мягко поглаживают оконную раму. Все как обычно, так ради чего волноваться?
«Еще один день, — думаю я. — Что изменит один день?»
И, как водится, ошибаюсь.
— Подъем! — дверь в палату распахивает Рудольф и, видя, что я еще в кровати, торопит: — Живее, Ян! Одевайся!
Сажусь на кровати, свешивая босые ноги, и недвусмысленно указываю на настенные часы:
— К чему спешка? До побудки еще десять минут.
— Одевайся и не болтай! — огрызается санитар и кидает в меня скомканными пижамными штанами. — К тебе посетители.
— Кто? — зеваю я и удивляюсь, получая ответ:
— Узнаешь.
Мне хватает трех минут, чтобы одеться и привести себя в порядок. Утреннее волнение накатывает с новой силой, и это совершенно не нравится мне. Рудольф идет по коридору слишком поспешно, иногда оглядываясь на меня, минуя палаты и дежурку, спускается в холл, где обычно принимают посетителей, и распахивает двери. А я застываю, не решаясь войти.
Здесь все, как обычно: несколько диваном, оббитых синим жаккардом, большие, почти до самого потолка, окна, одно из которых приоткрыто и бело-голубые занавески вздуваются парусом от налетевшего ветра. По центру — журнальный столик с корзинкой живых цветов. Под потолком — видеокамеры. Все как всегда, за исключением четырех лейтенантов в форме внутренних войск Южноуделья. Они поворачиваются на звук открываемой двери и, вытягиваясь по струнке, отдают приветствие.
Мне?
Сердце подскакивает, в горле распухает ком. Сглатываю, приваливаясь плечом к стене, и будто сквозь туманную дымку вижу, как с дивана поднимается человек — средний рост и среднее телосложение, неприметное выбритое лицо и мышиного цвета волосы. Пройдет мимо и не заметишь, если бы не военная форма.
— Рад приветствовать, господин Вереск! — говорит человек и протягивает ладонь.
— Доброе утро, полковник Леви, — отвечаю я, но не двигаюсь с места.
Я помню его — Натан Леви, «Серый», друг профессора Полича, а теперь, оказывается, полковник внутренних войск.
— Присаживайтесь, прошу вас! — приглашает он. — Нам предстоит долгий разговор.
— Я оставлю вас, хорошо? — гудит Рудольф и толкает меня в спину: — Иди!
А сам плотно закрывает двери, едва я переступаю порог. Ничего не остается. Как подойти к полковнику, пожать ему руку и есть рядом.
— Как здоровье профессора Полича? — небрежно спрашиваю я. Начинать разговор с отстраненных вещей — еще одно умение, которому я научился, живя среди людей.
— Прекрасно! — с охотой отвечает Серый и, судя по его улыбке, действительно неплохо. — Но, полагаю, ваш друг уже поделился последними сводками с полей?
Поделился, а как же. Кроме того, что принят законопроект Хлои Миллер, Виктор рассказал, что Полич пригласил его к сотрудничеству, и теперь на контрактной взаимовыгодной основе они работают над проектом «Живая вода» — лекарством от старения, болезней и смерти. Полагаю, теперь дела Вика пойдут в гору. Но я не собираюсь показывать свою осведомленность, поэтому неопределенно пожимаю плечами.
— Закурите? — спрашивает Серый и протягивает пачку.
— Спасибо, — виновато мое утреннее волнение или лекарства, которыми накачивает меня Рудольф, но пачка падает на пол. Я наклоняюсь, чтобы поднять и застываю в таком положении. Взгляд падает на ботинки полковника: на правом носке четко видна царапина, и холодный пот выступает на моей спине.
Человек в поцарапанных ботинках следил за моим домом. Он прикрывал меня на свалке во время перестрелки. Он шел за мной, когда я блуждал по городу после пыток доктора Селиверстова.
И он же теперь сидит рядом и предлагает сигареты.
Я поднимаю пачку и медленно откладываю ее в сторону. Должно быть, замешательство отражается на моем лице. Полковник смотрит очень внимательно, потом улыбается и произносит:
— Вы узнали меня, не так ли?
— Так, — хриплю я и стискиваю на коленях пижамную ткань. Сердце колотится так громко, что, наверное, слышно за дверью.
— Но только теперь узнали точно, кто я такой, — беспечно продолжает полковник. — В таком случае, позвольте представиться по всем регалиям. Натан Леви, полковник внутренних войск и ваш непосредственный куратор и телохранитель, — он смеется и добавляет: — Да, да! Это все время был я. Не доктор Селиверстов и конечно не ваш друг. Вы ведь не думаете, что наблюдать за вами приставили бы профессора и психиатра? Пусть даже талантливых и опытных профессора и психиатра?
Хмурюсь и молчу. Ветер, надувающий занавески, становится пронизывающим и пахнет тленом. На солнце набегает облачко, и в комнате темнеет.
— И все же скажите, как вы догадались? — продолжает допытываться полковник Леви.
Я выдыхаю, отвечаю бесцветно:
— Царапина на ботинке.
Полковник наклоняется и шевелит носками. Потом неловко хмыкает и разгибается.
— Вы внимательны к деталям, господин Вереск. Эти ботинки купила жена и настаивала, чтобы я всегда надевал их на службу. Но теперь это слишком броская деталь. Куда бы я ни пошел, всегда буду думать об этой царапине!
Он смеется, но мне совсем не смешно.
— Вы снова лгали, — с запинкой говорю я. — Снова играли мной. Экспе-ри-мен-тировали. Наблюдали. Вы…
— Ян!
Вздрагиваю от оклика, гляжу на собеседника исподлобья. Он вдруг становится серьезным и сосредоточенным, без признака расслабленности или насмешки. Военная выправка распрямляет плечи, во взгляде появляется жесткость.
— Ян, я пришел сюда не играть, а говорить начистоту, — веско, подбирая каждое слово, произносит полковник. — Я понимаю ваше недоверие и не знаю, смогу ли теперь разубедить вас. Но посудите сами. Зачем мне прикрывать вашу спину? Зачем закрывать глаза на все ваши срывы и проступки? В чем вы правы, так это в том, что мы действительно наблюдали. И говоря «мы», я не имею в виду Шестой отдел, Си-Вай, Морташа и Эгерское королевство. Я пришел сюда, как доверенное лицо министра внутренних дел и действую только в интересах своей страны. Я такой же гражданин Южноуделья, как и вы, Ян Вереск.
Я стискиваю зубы, стараюсь дышать ровно, чтобы успокоить пустившееся в галоп сердце. Но солнечные лучи, пробиваясь сквозь облачко, подсвечивают занавески, и ветер больше не пахнет тленом — он несет запах скошенной травы и свежести.
— Тогда зачем?
— А как вы думаете? — вопросом на вопрос отвечает полковник. — Элитную, хорошо обученную пехоту — и в дворники? Странно.
Я вытираю лоб, бормочу:
— Дешевая рабочая сила нелюдей, не знающих усталости.
— Одна из причин вашей интеграции в общество, — кивает полковник. — Вспомните, как вас сначала приняли люди? Охота за головами, акции протеста со стороны «Contra-wasp», недоверие, злоба. Все и так произошло слишком быстро, а некоторые дела нужно совершать деликатно и без спешки, не находите? — не получая ответа, вздыхает. — К тому же, никто не мог поручиться, как поведет себя васпа, наделенный властью и получивший в руки оружие. Вы поручились бы за себя прежнего, Ян? А за других?
Теперь я глубоко вздыхаю и отвожу взгляд. Вспоминаю, как в первый раз попал в столицу. Дикий зверь без намордника и поводка, но наделенный нечеловеческой силой и лишенный запретов. Чем я закончил тогда? Стал лабораторной мухой.
— Это не эксперимент, Ян, — с нажимом говорит полковник. — Это программа вашей реабилитации. Вам дали возможность работать, жить самостоятельно, справляться с трудностями и принимать новые для себя законы. Вы должны были сами — понимаете? Сами! — он делает на слове акцент и наклоняется ко мне: — сделать свой выбор и научиться жить вместе с людьми. Жить как люди. Сам президент был очень заинтересован в том, чтобы у вас все получилось. И все бы действительно получилось, если бы не убийство Пола Берга.
Острая игла воспоминаний пронизывает мозг. Я до скрипа стискиваю зубы и отвечаю слишком резко:
— Вы не уследили!
— К сожалению, — отвечает полковник. — Но нет таких вещей, которые можно было бы контролировать со стопроцентной уверенностью в успехе. А здесь не вещи — люди.
— Васпы, — поправляю машинально и гляжу в окно.
Черешня уже отцвела, зато на ветках созревают плоды: их темные горошины проглядываюсь сквозь листву. Рудольф говорил, что раньше на месте сада был пустырь, и работники будущего центра своими руками высадили саженцы. Так новое приходит на место старому, так жизнь побеждает пустоту и смерть.
— Зачем вы пришли? — наконец спрашиваю я.
— Затем, чтобы предложить вам работу.
Я снова гляжу исподлобья, пытаясь уловить на лице полковника хоть тень насмешки. Но ее нет, как нет страха, или хитрости, или злобы.
— Вы не врете, — медленно произношу я.
— Конечно, нет, — спокойно отвечает полковник. — Мы действительно воодушевлены вашей сплоченностью, желанием измениться, успехами и последней операцией по захвату лаборатории. Есть, конечно, над чем поработать, но не все сразу.
Он пожимает плечами и смотрит, слегка улыбаясь и явно ожидая моего вопроса.
— Какую работу? — с трудом выталкиваю я.
— Перейти на службу во внутренние войска, — говорит полковник Леви и подает знак одному из лейтенантов. Тот быстро вытаскивает из-за дивана портфель, отщелкивает замки и подает командиру бумаги.
— Это контракт, подписанный самим министром, — говорит полковник. — В связи с успешным прохождением реабилитации и открытием нового специального подразделения полиции я предлагаю вам возглавить это подразделение как лидеру васпов.
Я выслушиваю его с каменным лицом, а внутри все обрывается и ухает куда-то вниз. Комната тонет в слепящем солнечном свете, утренняя свежесть расправляет легкие, и я сижу, как истукан, вцепившись в подлокотник дивана, и не знаю, что отвечать.