— А мы, значит, группа поддержки? — в спину монаху, отправившемуся за стариком, возмутилась орчанка. — Ничего, что я помпоны не захватила?
Кен вздохнул, положил ладонь на плечо бабы-стража. Поглядел на нее с сочувствием, как глядят на безнадежно больных.
— Вы же понимаете, что она и так долго была кроткой и послушной? — с нескрываемой иронией произнес эльф.
— Послушная Барби, — в один голос процитировали самого эльфа Хэйт и Рэй в один голос. — Это фантастика!
— А что такое фантастика? — робко подал голос Фим.
— Это — Барби! — взмахнула хвостиками гномка.
Послушник вытаращил глаза на орчанку.
На этом беседу прервали вернувшиеся старец и Монк, и вся компания двинулась ко второму дому. Действо повторилось: дверь, осыпающаяся трухой, спины непися и Монка в проеме, через некоторое время их лица, с разной степенью озабоченности.
Перед третьим домом играл ребенок, скорее всего виденный до этого Рэем. Только в этот раз родители его не отсутствовали, мать играла с сыном, а отец чинил скамью под окном.
— Забирай дитя и уходи, — велел старик женщине.
Та охнула, схватила ребенка на руки и побежала прочь.
— Знала, — непись поцокал языком. — Ты! Где сейчас те двое, что с тобой вместе осквернили жилище отшельника?
Мужик уронил инструмент и вжался в стену дома.
— В упр-ра… управе. Смилуйтесь!
Вершитель поднял клюку, с конца деревянной палки к мужику полетела искра. Поймав эту искру раскрытым в безмолвном крике ртом, мужчина обмяк, сполз по стене в траву.
— Мертв?.. — тихо спросила Мася.
— Легкая смерть — меньшая кара для осквернителя, — безучастно проскрипел старец. — Тот, кого здесь знают, как отшельника, когда-то звался Йоганом. Он был силен в вере, прям в мыслях и словах и резок в действиях. Именно резкость привела его к уходу из ордена. Он отринул блага мира, отринул собратьев по вере, даже имя свое отринул. Но не отринул саму веру. В ту пору весь этот край был пустошью, лишь росток энта, дар Энтограду, поддерживал жизнь в землях, но только вокруг города. Утес же, на котором поселился Йоган, высился над мертвыми землями. Ни ручьев, ни травы, ни даже деревьев — ничего не было. Шли годы, и у подножия утеса пробился родник, сухая безжизненная почва вокруг напиталась жизнью, позеленела. На расстояние в несколько дней пути пустошь превратилась в плодородную землю — лишь силой веры Йогана. Теперь же, не закрой мир живых долг перед миром мертвых — все вернется к былому. Высохнут ручьи, погибнут деревья, животные и птицы покинут край. Что ждет тогда людей, живущих здесь? Бегство, страдания, смерть? Жизни неповинных ценнее, чем жизни трех преступников.
Закончив с отповедью, Вершитель направился в дом.
Те же, кто остался снаружи, застыли в молчании.
— Если ты не передумал следовать за мной, идем, — выйдя обратно, сказал Монку старец. — Долг еще не закрыт.
— А знаете, — адептка закрыла глаза, поморщилась, замотала головой, будто бы отгоняя навязчивое видение. — Заканчивайте без меня. Мне действительно стоит поспать.
Хэйт было, что отгонять: ей живо вспомнился чумазый мальчишка Кинни, цепляющийся за подол ее мантии. Вспомнилась его сестра в загоне для рабов… И росла в ней уверенность, что женщина-НПЦ, только что овдовевшая, и ее нарисованный малыш позднее встретятся им в игре. Обязательно.
— Мы подо… — начал было Рэй, но квартеронка махнула рукой, прервав его на полуслове.
— Я без понятия, когда вернусь, — устало выговорила Хэйт. — Сначала сон, потом реал. Не ждите, идите в ратушу.
Если б кто спросил, как она добралась до постели, едва ли ей удалось бы ответить. Она смутно помнила, как открывалась крышка «гроба», а дальше были туман и обрывки снов. И надрывающийся телефон — по пробуждению.
Собственно, от звука входящего вызова Вероника и проснулась.
— Стас, — еще не видя экрана мобильного, высказала догадку девушка.
Так безотвязно звонить ей могло два человека: либо Галка, если ей в голову взбрело, что подруга с концами затерялась (в игре или в живописи), либо Стас, в студию которого она завтра (вроде как завтра) обещалась с ним же и поехать, чтобы закончить портрет Вала.
Она протянула руку к тумбе.
— Стас, — повторила уже в трубку. — Привет.
— Доброе утро, я полагаю? — осведомился куратор ровным голосом, не очень-то сочетающимся с девятью пропущенными Вероникой вызовами. — Я у твоей парадной припарковался, мне тебя ждать или мы переносим встречу?
— Десять минут! — выдохнула она, вскакивая с постели.
Календарь в мобильном подтвердил: «завтра» уже наступило.
— Кофе купим по дороге, — с сочувствием в голосе постановил Стас.
Джинсы на его попутчице были надеты мятые, потому как постирать она их после прошлой поездки постирала, а погладить забыла. Свитер был вытянут из шкафа первый попавшийся, и попался один из тех, что выкинуть жалко, а в люди уже не наденешь — с вытянутыми локтями и в катышках. Художественные разводы от въевшейся масляной краски тоже не особо его украшали. Самочувствие было под стать облачению — ее будто бы смачно пожевывал ленивый верблюд, все то время, что она спала. А к самочувствию приправкой шло смутное чувство вины — все же ее ждал человек, делать этого не обязанный, чтобы отвезти ее в свою студию для ее же практики!
В общем, Веронике оставалось только с виноватым видом кивать.
А немногим позже — сверлить взглядом пластиковый стакан и крошить круассан в студии Стаса — вместо работы над картиной.
— Не парься, дело житейское, — Стас со своим завтраком уже расправился.
— Угу, — с пасмурным видом, соперничающим с пасмурностью облачного слоя над городом — пока она спала, бушевала гроза — согласилась девушка.
— Тем более, Вал предупредил, что подъедет позже, — куратор потянулся к сигаретной пачке.
— Он же не должен был вообще сегодня приезжать? — усомнилась в своей памяти Вероника.
— Передумал, — пожал плечами Стас. — С моделью работать всяко удобнее, чем без.
— Ладно, — в принципе, ей на финальной стадии работы с картиной наличие натурщика было сугубо фиолетово. — Вопрос: почему сигареты то из пачки, то из портсигара?
— В приличных местах изображаю из себя культурного петербуржца, — усмехнулся художник. — Ну и в пачке обычные сигареты, а в портсигаре — с вишневым вкусом.
— О.
Вероника захлопала ресницами.
— У всех есть свои маленькие недостатки, — в улыбке Стаса не наблюдалось и тени раскаяния. — Ты вот зависаешь в вирте, так, что потом не добудиться. Я — эстетствую.
Она рассмеялась, легко и звонко — неловкость за «просып» как рукой сняло.
— Работаем, — затушив недокуренную сигарету, махнул рукой в направлении станков куратор.
Вал заявился, когда его уже никто не ждал. Восхитился (с виду — не притворно) обеими работами, подтвердил, что намерен их приобрести.
— Стасов портрет отправится к предкам, я не могу больше слушать, что они уже забыли, как я выгляжу, — с самодовольным видом заявил музыкант, после чего махнул в сторону холста Вероники. — А этот дома будет. Отвез бы на базу, но там не мы одни репетируем.
— Пожалуй, говоря о характере модели, кое-кто упустил из виду манию величия, — попеняла Стасу девушка.
— Учебный момент, — невозмутимо ответил куратор. — Должна же ты научиться подмечать хотя бы самые очевидные черты в натурах?
— Тебе в какой форме удобнее принять вознаграждение? — проигнорировал выпады в свой адрес Вал. — Карта, наличные?
Размер вознаграждения при ней никак не обговаривался, и она не собиралась поднимать этот разговор.
— Наличные, — Вероника отодвинулась от холста, оценивая завершенный портрет. — Половину. А остаток Стасу. Какой-нибудь полезной мелочи купить детишкам, карандашей там или ластиков. Ладно?
— Ладно, — Вал изогнул удивленно свои замечательные брови. — Стас, на минутку.
Пока мужчины общались в некотором отдалении, Вероника выбрала самую тонкую из своих кистей, набрала немного краски и поставила в левом нижнем углу размашистую — такой уж был почерк — подпись: Белозерова. Без имени. А что? Авторская печать вообще имени не содержит, а функцию обозначения авторства выполняет!
— Да, за подсказку о демонах — плюс тебе в карму! — донесся до художницы голос Вала.
— На здоровье, — откликнулась Вероника. — Наслаждайся!
Что-то пробурчал Стас, она не расслышала, да и едва ли он сказал что-то новое. Она смотрела на свою работу — первый удачный мужской портрет — и что-то внутри нее настоятельно требовало продолжения. Вдохновение не отпускало, и нужно было найти ему выход.
Хлопнула входная дверь.
— Завтра заедет забрать, пусть подсыхают, — сказал за ушедшего Вала куратор. — Тебя домой?
— Не-а, — тряхнула волосами девушка. — Я одолжу станок? Он же влезет в багажник?
Стас дважды кивнул.
— Тогда меня до набережной… без разницы какой, просто к Неве.
Она писала на промозглом ветру, пока не задеревенели пальцы. Буйство волн, почти черных после шторма, твердь искусственных границ-берегов из гранита. Мрачное небо, тонкие лучи солнца, озорно пробивающиеся сквозь тучи. Холод и красоту, движение и непоколебимость.
Из такси (отдельная история, забирать художницу не по конкретному адресу, а с набережной, напротив такого-то дома, согласились далеко не сразу) до скамейки у парадной пришлось выгружаться в два захода: сначала холст, также одолженный у куратора, а потом уже станок. Краски не высохли, тут не работала функция — убрать в инвентарь, чтобы проделать это мгновенно, поэтому нужна была осторожность в обращении с полотном.
«Вряд ли кто-нибудь сопрет деревянный станок, пока я доеду до квартиры и обратно», — предположила Вероника, оставляя этот самый станок у скамьи, чтобы транспортировать первым заходом наиболее ценное — картину. «Ну разве что дворники решат, что до мусорки не доперли»…
Процесс похищения станка представителями незаменимой для города профессии так живо рисовался в голове Вероники, что на обратном пути до скамейки она тихонько напевала: