ом в зал службы Приема. Я не мог понять, как им это удается.
Обычно встречались одни и те же лица: Фиилп и Ренеттиа оказывались перед помещением Приема неизменно, но и многие другие тоже. Большинство я уже знал, если не по имени, то в лицо, потому что при каждой высадке на остров тот или иной подходил ко мне и предлагал решение моих бесконечных проблем с градуальными потоками времени. Все требовали денег. Среди них существовала какая-то иерархия, в соответствии с которой они получали работу. Я так и не смог понять, каким образом делается выбор; впрочем, разницы особой и не было.
Поскольку мои путешествия и переправы в основном были короткими, поправки убывания чаще оказывались мелкими, хоть и обходились ненамного дешевле. Большей частью убыль в этой части моего путешествия составляла секунды и устранялась короткой прогулкой по набережной, или поездкой в автомобиле, или восхождением по лестницам в основную часть города. Один раз, после переправы на пароме с цепями, поправка была достигнута рукопожатием. И все равно обошлась мне в десять талеров.
Некоторые адепты работали со мной неоднократно; например, я имел еще одну короткую встречу с Фиилпом, который сводил меня на короткую прогулку вокруг двух больших зданий на острове Сентьер, а потом внезапно бросил посреди улицы. После чего мои наручные часы снова показывали правильное время, а я стал беднее на сорок талеров.
Ренеттиа тоже довелось со мной еще поработать. С ней мы провели больше времени: скучная поездка автомобилем по улицам примыкавшего к порту жилого района, долгая прогулка вдоль берега, время возвращено, часы необъяснимым образом изменили ход, деньги улетучились.
Древко жезла выглядело теперь изрядно попользованным. Каждый адепт наносил новые знаки. Большинство линий оказывались коротенькими или проходили вдоль уже существующих отметок. Многие неоднократно пересекались со старыми, и местами множество линий делали дерево рифленым. Один участок возле рукоятки был настолько изрезан, что метины доходили чуть не до середины древка. Я все еще полагал, что в древесину должно быть что-то запрессовано, нечто металлическое или, может быть, силиконовое, способное отмечать или записывать то, что происходит, когда работники Приема вкладывают жезлы в свои сканеры, или, наоборот, переносить в их устройство какую-то информацию обо мне. Но даже в той сильно изрезанной части древка не было ни намека, чтобы жезл состоял из чего-либо кроме простой древесины.
Помимо знакомых мне адептов были, конечно, и такие, которых я часто видел, но никогда с ними не работал и потому ничего о них не знал, не говоря уж об именах. Попадались и те, кого я встречал лишь раз, и предполагал, что они, должно быть, живут на тех островах, где я как раз высаживался. Иногда они бросали на меня беглый взгляд из-под руки или сквозь гриву волос, спадающих на глаза, а чаще просто отворачивались, как от чего-то неважного. Все они носили ножи.
Постепенно число адептов вокруг меня возрастало. Поначалу их было всего полдюжины, затем количество выросло до десятка, после же пяти дней спонтанных перемещений каждый раз по прибытии меня поджидало по меньшей мере двадцать человек. Их численность возрастала по мере продолжения моих странствий и дальше.
Не заметно было, чтобы они поднимались на борт вместе со мной. Хотя иногда мне удавалось, оказавшись на судне, проследить за сходнями или погрузочными пандусами, я никогда не видел, чтобы они проходили следом. Оставались невидимками они для меня и в пути, кроме редких случаев, когда по какой-то причине адепту требовалось со мной поговорить прежде, чем мы причалим. Тогда адепт бесшумно материализовывался рядом на то время, которое занимал разговор, а потом быстро скрывался на нижних палубах. Когда я прибывал в порт, он оказывался уже там, в группе, поджидавшей у здания Приема, развалившись в тени навеса или стоя на ярком свету. Иногда, если прибытие происходило ночью, они толпились в свете портовых фонарей, с намеком покачивая ножами на цепочках.
Мне казалось очевидным, что они никак не могли бы добираться до островов одновременно со мной, если не плыли на том же судне, но я никогда не знал, где они. Прячутся каждый раз где-нибудь в корабельных недрах? Или для них резервируется отдельная часть судна? Она должна быть отделена от пассажирских кают или открытых палуб. Но если подобное укрытие существовало, я его так и не нашел.
На пароходах покрупней палуб и трюмов было множество, и обыскать все я не мог. Да и в любом случае предпочитал находить своему времени лучшее применение.
Некоторые попадавшиеся мне суденышки были столь малы и просто устроены, что казалось невозможным, чтобы кто-либо находился на борту незамеченным. Это меня изрядно озадачивало.
Менее загадочным, но тоже на свой манер интригующим был тот факт, что адепты редко работали одинаково. Я помнил замечание Ренеттиа, что они практикуют искусство, а не технологию. Каждый выработал собственные пути, и меня всегда интересовали практические стороны их несовершенства. Их действия явно включали какие-то вычисления; им приходилось уравновешивать то, что они знали или чувствовали о градуале с тем, что им становилось известно обо мне. Жезл играл некую важную роль: записывалось ли на нем то, что они делали, или он служил для проверки определяемой ими убыли? И как они ее определяют, интереса ради?
Некоторые из адептов выполняли свою работу ментальными упражнениями: они пристально вглядывались в пространство, в землю или в палубу, смотря по тому, на чем мы стояли. Большинство уставлялось в морскую даль, но лишь немногим удавалось справиться быстро, остальные старательно обозревали все видимые острова или глазели на горизонт несколько минут. Одна молодая женщина привела меня на пляж, потом неподвижно встала на песчаном склоне, предупредив меня держаться от нее подальше, и простояла около часа, пока прилив не начал плескаться у ее ног. Время от времени, не сходя с места, она делала полный поворот вокруг себя. Вода уже поднялась ей почти до пояса, когда она словно бы вышла из транса, добрела до сухого места, и велела мне следовать за ней вдоль пляжа. Все это время я простоял, ничем не защищенный от солнечного сияния.
Один из адептов-мужчин пользовался электронным калькулятором на батарейках. Другой носил блокнотик, в котором складывал столбиком что-то неразборчивое. Еще один считал на пальцах. Большинство помимо ножа-резца имели ручку с бумагой, и когда мы шли или ехали, делали какие-то заметки. Некоторые адепты водили меня по областям градиентных течений времени, не говоря при этом ни слова; другие были разговорчивы, почти информативны.
Первый контакт с ними всегда бывал одинаковым. Один адепт отделялся от группы, подходил ко мне и называл сумму денег. Обычно это происходило перед зданием Приема, но случалось и тогда, когда я еще был на корабле, – один раз посреди путешествия, и еще несколько перед самым причаливанием. Наличие убыли никогда не ставилось под сомнение, эта проблема при каждой встрече считалась данностью. Иногда ущерб состоял в приобретении лишнего времени, но чаще это оказывалась настоящая убыль, время потерянное.
Я верил в то, что мне говорили.
Если мне и случалось засомневаться, одного взгляда на ручные часы оказывалось достаточно. Хотя, как ни странно, разница во времени, появлявшаяся на часах, никогда не совпадала полностью с убылью, но после окончания процесса часы неизменно возвращались к точному местному времени.
На каждом корабле, которым я плыл, имелись хронометры, сообщавшие «Mutlaq Vaqt» и «Kema Vaqt» – абсолютное время и корабельное время.
47
Изломанный курс моего продвижения по Архипелагу вел в целом в западном направлении. Где-то там, впереди, находился остров Теммил, моя окончательная цель. Времени, чтобы подумать, мне хватало, и, просиживая день за днем на палубах, в каютах, салонах и барах, я пытался сосредоточиться на том, чего в действительности хочу от этого путешествия. Генералиссима с ее хунтой предоставили мне причину для побега, но когда я оказался на островах, необходимость в бегстве сделалась менее настоятельной.
Если отмести в сторону каждодневную необходимость есть и спать, укреплявшуюся привычку прохлаждаться в тенистых уголках палубы и непонятную, но также насущную потребность приобретать и терять отрезки времени, итог можно было выразить одним словом, одним именем: Анте. Оно лежало в корне всего. Необходимость найти Анте, встретиться с ним, по-прежнему оставалась мотивом моего путешествия.
Но постоянное присутствие островов, мимо которых я медленно проплывал, меняло приоритеты. Анте становился мне менее и менее интересен. Мысль, что он получил какую-то выгоду от моей украденной работы, была мне отвратительна, но сам я что потерял от его действий? Чем рисковал? Моя репутация музыканта сложилась в узких кругах, но была надежной. Его грубые копии моих работ не оказали сколько-нибудь заметного влияния ни на мое положение, ни даже на мои доходы.
Чем больше я видел этих прекрасных, окутанных солнечным сиянием островов, тем менее важны становились заботы прошлой жизни. Я напоминал себе, что плагиат Анте случился давно и мог даже быть последствием какого-то совпадения или нелепой случайности. Может быть, мне следует быть снисходительнее, попытаться понять, как это случилось, а не вступать в конфликт?
То было мирное чувство, привычный инстинкт, полностью соответствующий тому, что стало для меня обычным взглядом на жизнь. Мне нравилось небрежное очарование островов, нравилось плыть среди них от одного к другому, и я наслаждался вновь обретенным ленивым существованием, возможностью пребывать в праздности, пить и есть не больше и не меньше, чем хотелось. Слишком легко было представить, как я провожу остаток дней на теплых пляжах и в пахучих лесах тропического рая.
Проведя в море несколько недель, я понял, что неотвратимо приближаюсь к группе островов, известной как Руллеры, – именно среди них находился Теммил. Я даже видел группу Руллер небрежно набросанной на карте в салоне одного из кораблей, поэтому знал, что до нее не может быть далеко. Эти острова расположились, по выражению одного из пассажиров, «в живописном беспорядке» в конских широтах