Неужели они его убьют? Прямо сейчас, здесь?
И что, если солдаты меня заметят? Стена закрывала меня не полностью, я просто сидел за ней на корточках. Я думал, что если попытаюсь убежать, то меня постараются остановить, может быть и выстрелами, но если останусь на месте, все равно буду найден.
Я встал; колени, приняв на себя мой вес, задрожали. Это напомнило мне о страхе, который в меня вселяла генералиссима, когда я понимал, что все годы напряженной работы с музыкой ничем не помогли подготовиться к более мрачным и грозным сторонам реальной жизни. Всю жизнь я прятался в созданном мною самом укрытии, и продолжал прятаться теперь – мои приятные путешествия между островами по мелководным морям тоже нельзя было считать встречей с действительностью. Я был погружен в тонкости проблем приобретения и потерь времени, а человек, находившийся сейчас в грузовике, угодил в ситуацию неизмеримо худшую, чем любая, в какой я мог бы оказаться. Я не хотел слушать, но слышал приглушенные крики, доносившиеся из закрытого кузова грузовика.
Четвертый военный, которого я посчитал офицером, отошел от грузовика. Он бросил взгляд в моем направлении и, надо думать, заметил меня, но ничем этого не показал. Он был уверен в себе, уверен в том, что я в его власти. Не торопясь, он направился к дому, оглядываясь по сторонам и размеренно шагая по узкой дорожке к той самой двери, которую раскрыли пинком. Я увидел, что он нагнулся и подхватил одну из шапок, отлетевшую в сторону во время свалки. Потом разыскал вторую.
Оказавшись возле двери, он заглянул внутрь дома, перегнувшись через порог; дверь болталась открытой, вокруг замка торчали щепки разбитого дерева. Повернувшись, офицер толчком бедра загнал дверь более или менее на место. Потом вернулся к дороге.
Он двинулся ко мне, держа пистолет готовым к стрельбе, но направляя не на меня, а в небо.
Я заслонился поднятыми руками, опасаясь худшего. Офицер шел медленно, четким шагом – военная походка, результат дисциплины и тренировки. На лице его была маска из плотной зеленой ткани и прилегавшие к голове темные очки. На голове у него возвышалась квадратная черная шапка. Две других, которые он поднял, были заткнуты за пояс. Лица я не видел и не мог прочесть его выражение. Я дрожал от страха.
Офицер остановился в двух или трех метрах, потом опустил оружие, так что оно уставилось на меня в упор. Он что-то с ним сделал, ставя на взвод, и послышался ужасный металлический звук готовности к стрельбе. Пистолет издал короткий электронный сигнал.
– Это закрытая военная зона. Объясните, что вы здесь делаете!
– Я…
Я обнаружил, что не могу набрать в грудь воздуха, чтобы заговорить. Попытался снова, но на сей раз смог издать только какой-то всхлип.
– Я уполномочен устранять свидетелей. Объясняйте!
– Прошу вас! – содрогнувшись, я все-таки втянул в легкие новый вдох. – Прошу! – заискивающе проговорил я. – Я ничего не видел.
– Видели. Объясните, зачем вы здесь.
– Я в отпуске… вышел немного прогуляться в свободный день. Я попал сюда случайно. Я не имел представления, что это военная зона. Люди возле шлагбаума меня пропустили.
– Как ваше имя?
– Сасскен. Алесандро Сасскен.
– Повторите.
– Алесандро Сасскен.
– Почему вы пользуетесь этим именем?
– Оно мое. Я ношу его всю жизнь.
– Сасскен… это глондское имя. Вы прибыли из Глонда?
– Да. Я нахожусь в отпуске…
– Это я уже слышал. Помолчите, сударь.
К его предплечью было пристегнуто какое-то электронное устройство. Не сводя с меня своего оружия, офицер с той же военной четкостью изменил позу так, чтобы до этого устройства дотянуться. Пальцами затянутой в перчатку руки он что-то набрал на клавиатуре, умудряясь при этом не упускать меня из виду.
Внезапное обращение «сударь» поразило меня. Отчасти оно разрядило чувствовавшуюся в нем угрозу. Например, оно, по-видимому, означало, что я признан за гражданское лицо и нахожусь за пределами его ответственности. И все же ствол пистолета смотрел на меня не колеблясь. Поза военного выражала агрессию, готовность к насильственным действиям, но его сосредоточенная возня с устройством на запястье опять-таки несколько умеряла это впечатление. Он продолжал нажимать на кнопки и считывать какой-то полученный ответ.
Я заметил, что на плече армированной куртки пришит идентификационный номер: 289.
Под мешковатой полевой формой, пластинами доспехов, за пристегнутыми к поясу и ремням обоймами и частями экипировки, под очками и маской я различал стройную фигуру. Было в нем нечто юношеское, почти мальчишеское. Голос его был голосом молодого человека. В его произношении я признал глондский выговор.
Я почувствовал прилив иррациональной уверенности.
– Сасскен, – сказал я. – Вы ищете эту фамилию?
– Помолчите, сударь.
– Многие ее пишут «Саскинд», – заметил я.
– Мне это известно. Я знаю, как она пишется.
– Сасскен, – повторил я. – Вы Джак? Джак Сасскен?
– Прошу вас помолчать.
Но офицер поднял взгляд от устройства. Он смотрел на меня через ствол пистолета. Я был уверен, кто это, уверен.
– Сообщение, которое я только что прочитал, гласит, что вы, Алесандро Сасскен, проживавший прежде в городе Эрресте, в Республике Глонд, скрылись с тридцатью тысячами гульденов общественных денег. Вы беглый преступник, разыскиваемый полицией и вооруженными силами. Я загрузил ордер на ваш арест.
– Джак! Это ведь ты, правда?
– Прошу вас помолчать.
51
Он медленно опустил автоматический пистолет, но держал его наготове и, как я заметил, ничего не сделал, чтобы снять со взвода.
– Джак, я твой брат, Сандро!
– У меня нет братьев. Я не тот, кем вы меня считаете.
Мне хотелось броситься к нему и обнять.
– Дай мне увидеть твое лицо!
– Моя личность не имеет значения. Я офицер, находящийся на службе. Не приближайтесь!
– Твое полное имя Джакджер, но в семье все тебя звали Джак. Ты, конечно, это помнишь? Пожалуйста, дай мне на тебя посмотреть.
– Вам следует обращаться ко мне «капитан», сударь.
– Капитан Джакджер Сасскен? Ты еще играешь музыку, Джак? Должно же у тебя быть иногда свободное время. Ты сохранил скрипку, которую взял с собой, когда тебя призвали?
– Я не тот, кем вы меня считаете. У меня нет скрипки.
Голос его оставался ровным, контролируемым, лишенным выражения. Но это был его голос, юношеский голос Джака, знакомая речь моего старшего брата, которую я слышал все детство, – голос моего ближайшего друга, мальчика, на которого я смотрел снизу вверх, которым восхищался, которому пытался подражать. Моего партнера по сотням дуэтов на рояле и скрипке. Чувствительного, пугливого подростка, ненавидевшего насилие и военную мощь.
– Ты не стал уклоняться от призыва, говорил, что попытаешься подорвать армию изнутри, став ее частью.
– Это было бы незаконно. Я горжусь, что служу своей стране. Вы преступник, вор, вас разыскивают.
Я вспомнил о молодом человеке, которого они схватили, выволокли из дома полуодетым, беззащитным против соединенной силы солдат. Не последую ли я сейчас за ним, не швырнут ли меня беспомощным в кузов, посадят в клетку, наденут наручники?
Капитан поднял свободную руку и снял темные очки, сунув их в нагрудный карман. Потом отцепил кусок ткани, прикрывавший нос и рот, и лицо его наконец открылось мне.
Он смотрел прямо на меня, нейтрально, без выражения, ничем не прикрытый.
– Джак, почему ты не признаешь, кто ты? Я искал тебя почти сорок лет.
Он не выказал никакой реакции. Я попросил:
– Можно посмотреть на тебя поближе?
– Не приближайтесь.
Однако он не попытался воспрепятствовать моему приближению. Я сделал один осторожный шажок, затем другой, потом еще три или четыре, пока не оказался от него на расстоянии вытянутой руки. Он по-прежнему смотрел на меня без выражения, не избегал меня, но и не признавался. Глаза у него были бледно-голубые, как у Джака. Достаточно ли этого, чтобы я был уверен? Нос, рот, все его черты… он мог быть Джаком, а мог и не быть. Я смотрел и смотрел на его молодое лицо; казалось, ему нет двадцати. Он выглядел ненамного старше, чем в тот день, когда пошел в центр города и сел в армейский автобус. Сорок лет прошло с тех пор, как я его видел, но он не изменился. Мне казалось, что он не изменился. Может быть, теперь он полнее лицом, крепче, решительней? Я был уверен, что он не изменился. Был уверен, что это он. Полагал, что он.
Я не мог быть уверен.
– Ты меня не узнаешь? – тихо спросил я посреди безмолвной улицы, где палящее солнце обрушивалось на нас обоих. – Ты меня помнишь, Джак?
– Прошу вас обращаться ко мне «капитан», сударь.
– Капитан, я ваш брат, ваш младший брат, мальчишка, с которым вы играли, когда мы пытались укрыться от бомбежек. Мы пели вместе, а когда заканчивался налет, доставали инструменты и играли несколько минут. Мы говорили, что это наш способ одолеть врага. Ты ведь должен помнить наших родителей – маму и папу? Тебя не было так долго… мне трудно тебе это говорить, но они оба умерли. Они не оставляли надежды, что ты вернешься домой. Они любили тебя, Джак. Мы все любили тебя. Они ждали, мы все ждали, когда твой батальон отправят домой. Столько лет прошло…
Его взгляд оставался ровным, неподвижным, но я заметил, что он уже не смотрит на меня в упор, а глядит куда-то дальше, на что-то позади меня.
Потом из одного дома выскочила кошка и крадучись двинулась вокруг нас, припадая к земле. Когда она глянула на нас, я рассмотрел ее большие зеленые глаза. Кошка была пушиста, почти сплошь белая.
Джак посмотрел на нее. Я сказал:
– Джаанн умерла, Джак.
Если бы я ударил его физически, он не мог бы отреагировать сильнее. Он сделал шаг назад, полуотвернувшись от меня, и его рука с оружием впервые дрогнула и обмякла. Уставился на белую кошку, которая бросилась прочь, метнулась через улицу, нырнула в кусты и исчезла.
– Ты обещал присмотреть за ней, – сказал Джак.