– Вы живете с ними?
– Сейчас нет.
– Тогда почему мне тоже не выписали лицензию?
– Вы родились на севере. Жезл говорит, что в Глонде.
– Да.
– Все жители материка находятся вне системы. Вы должны пользоваться жезлом, потому что, хоть вы и с материка, но все-таки уязвимы для градуала. Хакерлин – общая проблема. Здешний градуал – воронка на воронке.
Корабль миновал мол и постепенно приближался к длинной стене причала, подрабатывая двигателями. Доносился знакомый назойливый стрекот цикад, но сейчас он почти тонул в шуме динамиков, установленных на городских зданиях. Теперь, когда ветерок не обдувал движущееся судно, воздух стал жарким и липким. С берега плыли богатые ароматы, слишком резкие для цветов, но разнообразные, манящие, запретные, предвещающие ночные приключения.
Кан выпрямилась. Корабль швартовался к пристани.
– Мы причалили, – сказала она. – Дайте мне ваш жезл и ждите здесь. Не пытайтесь покинуть судно.
Она забрала жезл, сунула его в большую сумку, с которой ходила, и покинула меня, не промолвив больше ни слова. Быстрым шагом она спустилась вглубь корабля.
54
Направляясь в свою каюту, я увидел, что большинство пассажиров собрались у борта. Как только сходни установили, люди начали спускаться, толкаясь и спеша сойти на сушу после трехдневного плавания. Я видел, как ручеек пассажиров стремится к зданию Приема, размещенному, как обычно, в заметном месте на набережной. Я видел привычный полосатый навес и разношерстные фигуры сидящих или стоящих под ним адептов, демонстративно не смотревших на прибывших, идущих мимо с сумками на колесиках и рюкзаками. Время от времени кто-нибудь из адептов выходил из-под навеса, на вид случайным образом, чтобы заговорить с избранным им пассажиром.
Деньги переходили из рук в руки.
Я не заметил, чтобы Кан покидала корабль.
Я стал смотреть на город. Я кое-что помнил о Хакерлине-Обетованном, но в первый приезд посещал город только ночью. Помню, что слишком много пил и ел пищу, которую считал слишком острой. Долгий тур подходил тогда к концу. Толком я ничего не знал об этом месте.
Гавань огибала широкая дорога, вдоль которой выстроились дома, и на ней толпа была гуще всего. Все, на кого ни падал взгляд, нарядились в праздничные одежды. Машины и мотоциклы медленно пробирались сквозь это скопище людей, взревывая двигателями и громко сигналя. Музыка гремела из нескольких источников, создавая какофонию звуков и ритмов, свирепо соревнующихся друг с другом. Казалось, все кричат одновременно. У многих кафе и ресторанов имелись веранды со столиками, забитые посетителями. Неоновые вывески сияли на каждой вертикальной поверхности, зазывая потанцевать, выпить, поесть, познакомиться, посмотреть представление. Когда настанет ночь, эти вывески осветят весь город.
Неожиданно вернулась Кан, подошла и встала у борта рядом со мной. Я не заметил, чтобы она проходила по набережной, хотя ясно видел весь берег и искал Кан специально. Вновь она с безразличным видом расположилась совсем близко. Кан протянула мне жезл.
– Мы полагали, что вы проследуете через Хакерлин транзитом, – сказала она. – Вы хотите задержаться, поэтому ночевать будете здесь, на борту. Это для вас единственное безопасное место.
– Безопасное? Разве отель будет не столь же безопасен?
– Нет.
– Я устал от кораблей. Хочу нормальную кровать в комнате, которая не будет раскачиваться с боку на бок. Хочу как следует принять душ, поесть в настоящем ресторане.
– Выбирать не приходится. Градиент здесь экстремальный. Если вы сойдете на берег, мы вас потеряем.
– «Мы»?
– Я переговорила с остальными. Там есть такая Ренеттиа. Вы с ней знакомы?
– Знаком.
– Ренеттиа – мой наставник, ментор. Она меня обучает. Я всегда обращаюсь к ней за советом. Она согласна со мной – вы должны сегодня остаться на борту. Завтра будет лучше.
Я уставился на Кан, чувствуя желание взбунтоваться. Сколько раз я уже принимал от адептов эти указания! Сколько раз верил в то, что, по их словам, должно было произойти или не произойти.
– Что, если я просто поступлю так, как считаю нужным? – спросил я.
– Я не могу вас остановить. Однако оставайтесь на судне. Вы не сможете покинуть гавань без допуска службы Приема. Они захотят увидеть вашу лицензию. У вас ее нет. Они будут настаивать. Вы предложите свой жезл. Они ваш жезл заберут. Хакерлин отличается от других островов. Никто не высаживается здесь без лицензии.
– Вы говорите очень уверенно.
– Я здесь родилась. Я знаю. Никто не сходит на берег без лицензии. Это остров-курорт. Так здесь устроено. Нет лицензии – не пропустят. Вас все равно отправят обратно на судно. Или интернируют.
– Но я уже был здесь раньше. В первую поездку.
– Тогда у вас была лицензия.
– Не могло ее быть, – возразил я, вспомнив, что было после поездки, когда я вернулся в Глонд. Но я понимал, что проигрываю спор. Во мне росло чувство решимости.
– Ренеттиа попытается добыть вам пропуск от службы Приема, но сейчас этого нельзя сделать. Завтра. Поэтому вы проведете на борту еще одну ночь. Мы все устроили. Каюта за вами до полудня завтрашнего дня. Потом корабль отплывает. Приготовьтесь загодя.
55
Вечер еще не наступил. Температура была высокой, влажность ужасной, шум из города не давал покоя. Я чувствовал себя в ловушке, мне казалось, что Кан меня бросила на корабле, предоставив самому себе. Казалось, что я рискую: вдруг команде обо мне ничего не сказали и при рутинном осмотре кают меня найдут. Вдруг меня примут за безбилетника? Я бросил взгляд на окна корабельной рубки, но они были посеребрены до половины, как и у многих кораблей, на которых я побывал. Невозможно было сказать, есть ли там кто-то из офицеров. И поскольку я никуда не двигался, меня сверлила мысль, что вот-вот на борт может подняться какая-нибудь наделенная полномочиями фигура с ордером на мой арест.
Я взял пожитки, которые вынес на палубу, готовясь сойти на берег, и снес обратно на пассажирскую палубу, отыскивая каюту, которую занимал. Теперь, когда корабль заглушил двигатели, кондиционирование не работало, но пока внизу оставалось прохладно и дышалось легче, чем снаружи. Узкие трапы освещали лишь аварийные лампочки, но в каюте свет и электрические розетки еще работали. Из крана по обеим трубам шла чуть теплая вода.
Я сел на койку, которую оставил неубранной, и задумался, что мне делать. Я пребывал во власти инерции, пал духом, в мыслях было пусто.
Насколько мог, я обследовал остальную часть корабля. Мне оставалась доступна пассажирская его часть: каюты, коридоры и трапы, выход на лодочную палубу, одни из сходней. Я сообразил, что мог бы занять каюту побольше или получше, но, осмотрев несколько, обнаружил, что моя нынешняя не лучше и не хуже любой другой. Я остался в ней.
Мне пришло в голову, что, возможно, сейчас есть шанс обнаружить место на корабле, в котором скрываются адепты, но быстро выяснилось, что остальные его части заперты.
На борту был ресторан, но он закрылся, когда корабль причалил. Я уже проголодался. Решил, что не дотерплю до утра на пустой желудок, поэтому вызывающе нарушил инструкции Кан и ненадолго сошел на берег, дойдя до киоска в конце пристани. Еще раньше я приметил его с корабля. Купил батон, копченого мяса, сыра, свежих фруктов, банку пива и пару бутылок минеральной воды.
Когда я возвращался на корабль, меня встретил один из офицеров. Он подтвердил то, что сказала Кан: капитан получил из офиса компании распоряжение позволить мне остаться на борту ночевать. Корабль на ночь запрут, продолжал он, останутся лишь двое человек из экипажа, которых я, вероятно, не увижу.
Долгий, медленно тянувшийся вечер я провел в одиночестве. Съев часть пищи и выпив пива, я немного приободрился и достал скрипку. Упражнялся с ней дольше трех часов, впитывая музыку всем телом, словно заряд энергии. Последний час я медленно прохаживался по коридорам, словно странствующий менестрель, прислушиваясь к тому, как менялся звук в узких извилистых проходах.
Закончил играть я в одном из больших салонов. Огромное пустое помещение со множеством блестящих поверхностей и большим количеством ткани на полу и стенах обладало гулкой акустикой. Эта часть корабля была звукоизолирована, так что постоянный шум города не составлял проблемы. Я играл, пока не заболели руки и плечи, а потом вернулся в каюту, воспрянув духом.
Позже я принял душ, постояв под слабенькими тепловатыми струйками. Стоило мне ополоснуть волосы и бороду, как вода перестала течь. Вытираясь полотенцем, я сделал то, на что мне в моих странствиях редко хватало времени или любопытства, и встал перед ростовым зеркалом, прикрепленным к стене душевой кабинки.
Вначале я бегло взглянул на собственное отражение, потом, с чувством удивления, посмотрел еще раз, потом всмотрелся внимательнее и, наконец, уставился в изумлении.
Я, конечно, видел свое отражение несколько раз в день, но не разглядывал его, когда чистил зубы, причесывался и так далее. Я привык к своей внешности. Уже несколько лет мне казалось, что старение меня не красит: кожа приобретала желтоватый оттенок, щеки начали обвисать, глубокие морщины пролегли вокруг глаз и рта, избороздили лоб и шею и, что хуже всего, под подбородком образовался мешок. Отросшая бородка прикрывала его, но не полностью.
Мне перевалило за пятьдесят, я давно вошел в средний возраст. Невозможно было уклониться от осознания того, что все блага юности меня оставили. Внешний облик мой был, откровенно говоря, непривлекательным, и по очевидной причине: я почти не делал физических упражнений, если же делал, то неправильно и недолго; работал я обычно сидя, питался всем без разбора, самое же главное – я был уже не молод и плохо о себе заботился.
Той ночью, в тиши корабля, в одиночестве каюты, с избытком свободного времени и почти без пищи для размышлений, я посмотрел на себя взглядом постороннего и поразился тому, что увидел.