Я вдруг насторожился. Я узнал эту музыку – то была импровизированная, растянутая и сильно реструктурированная версия каденции из второй части моего фортепианного концерта, того, что Кеа играла на нашем финальном выступлении. Когда я понял, что она делает, то заметил, как Кеа, сместившись на своем табурете, оглядывается и бросает на меня взгляды через пространство погребка. Она улыбалась.
Незадолго до того как она завершила вторую половину выступления, я заказал бутылку вина с двумя бокалами и велел их подать на мой столик.
62
Когда Кеа кончила играть, кто-то включил запись, и несколько человек начали танцевать перед сценой. Нам хотелось поговорить, поэтому пришлось повышать голоса, чтобы услышать друг друга. Головы мы сблизили над столиком.
Я рассказал Кеа о том, что произошло с тех пор, как мы в последний раз виделись. Она тогда знала, что я женат, но, по ее словам, была потрясена, услышав, что мой брак завершился так внезапно и необратимо. Когда я объяснил про убыль времени, предмет оказался ей явно знаком, но сострадание от этого не уменьшилось. Я описал, вдаваясь в некоторые детали, свое путешествие по Архипелагу, отношения с адептами и многое другое.
– Ты же ведь не давал им денег?
– Был вынужден.
– Ничего подобного. Это рэкет, способ выманивать деньги у туристов.
– Они бы не стали мне помогать, если бы я не заплатил.
– Это они так тебе сказали. Но убыль можно поправлять и другими способами. Никто из живущих на островах никогда и близко не подходит к адептам. Они просто банда мошенников. Существует недорогая система страхования, которой ты мог воспользоваться. Можно затребовать освобождение от ущерба в офисах службы Приема. Тебе надо будет поговорить с моим отцом, когда вы встретитесь. Он много путешествует по островам.
Я вспомнил выводящее из себя поведение адептов, казавшееся бесконечным хождение или езду в качестве способа исправления потерянного либо приобретенного времени, когда я с трудом тащился, нагруженный багажом. И ничего не сказал. Мне не понравилась мысль о том, что эти люди водили меня вокруг пальца, но в разговоре с Кеа мне пока не хотелось вдаваться в эту тему.
Она быстро опустошила свой бокал, и скоро мы заказали еще бутылку. Кеа рассказала, что было с ней за прошедшие годы. Самой серьезной переменой оказалось закрытие концертного зала. После нашего тура количество слушателей резко пошло на убыль и некоторые из спонсоров отозвали свои средства. Как сказала Кеа, социальная структура Теммила изменилась. На остров приезжало все больше людей, чтобы провести здесь последние годы жизни. Многие из них были бизнесменами и могли себе позволить значительные расходы. Сеньория приняла какую-то программу по привлечению на Теммил богатеев, а из них мало кто интересовался искусством.
Чувство волнения от того, что на Теммиле есть свой оркестр, от гастролей знаменитостей, от мастер-классов для молодых музыкантов начало постепенно угасать. Карьера Кеа в качестве концертирующего солиста тоже подошла к концу, как из-за утраты концертного зала, так и из-за того, что ей поневоле приходилось исполнять роль сиделки при пожилой матери. Она говорила, что, по сути, заперта на Теммиле, пока не случится то, что она называла «неизбежным». Матери ее было недалеко за восемьдесят. Кеа сказала, что, конечно, обожает ее, но…
– Мне очень понравилось то, что ты сегодня играла, – сказал я. – Как это согласуется с твоим классическим образованием?
– Музыка есть музыка, – заметила Кеа, и с этим я, конечно, был полностью согласен. – Когда слушаешь великих джазистов, то понимаешь, насколько они искусны. Мой отец играл джаз; я выросла, слушая его и проигрывая его пластинки. Иногда он меня брал на свои джемы. Я наслаждалась его музыкой, но больше всего меня всегда влекло к великим композиторам-классикам. Когда я поняла, что моя концертная карьера, скорее всего, окончена, единственной возможной работой в городе остались выступления вот в таких клубах. Это было по-настоящему трудно, и не только из-за денег, – я раньше никогда не играла джаз, и учиться пришлось трудным путем. В то время баров, где хотели слушать живую музыку, оставалось больше, так что я могла перебираться из одного в другой и выбирать. Сейчас это было бы невозможно, только это место и осталось. И еще одно, но оно открыто лишь по выходным.
Включили новую песню – медленную музыку на романтические слова. Несколько пар встали и начали танцевать. Кеа откинулась на спинку стула.
– Это они всегда ставят перед закрытием, – сказала она. – Идем, развлечемся. Я счастлива тебя видеть, Сандро.
Мы отправились туда, где танцевали, и она притянула меня к себе. Я понял, что она слегка пьяна, но ведь и я не был трезв. Мы двигались по танцполу, едва попадая в ногу, зато обнявшись и опираясь друг на друга. Щека Кеа прильнула к моей. Я вдыхал аромат ее духов.
Когда мы наконец ушли из клуба, она заявила, что хочет увидеть мой дом и опробовать маленький рояль. Кеа объявила, что недавно прошла обучение на настройщика – за игру в клубах платили мало, так что пришлось обзавестись второй специальностью. Настройка – занятие интересное и доходное. Она обещала, что приведет мой инструмент в полный порядок. Я сказал, что был бы просто счастлив. Мы дружно расхохотались, усмотрев в репликах двойной смысл. Скоро мы оказались одни посреди темной улицы, нетвердо держась на ногах. Медленно и старательно мы брели по пологим склонам к окраине города. Ночь выдалась, как обычно, жаркая, но с моря дул ветерок и высыпали звезды. Мы обнимались, то и дело соприкасаясь руками и ногами и прижавшись боками друг к другу. Я был переполнен возбуждением. Мы так давно не виделись.
Когда добрались домой, Кеа даже не вспомнила о рояле. Мы сразу отправились в постель.
63
Ночью я проснулся от непривычного ощущения прижавшегося ко мне жаркого тела. Окна были распахнуты, комнату продувало насквозь, но ночь все равно оставалось теплой. Я поворочался, стараясь не разбудить Кеа. Она, видимо, все-таки почувствовала мое движение, потому что повернулась и забросила мне руку на грудь, угнездившись в новой позе. Ее дыхание выровнялось.
У меня же сна не осталось ни в одном глазу. Я лежал в темноте на спине и был счастлив, как никогда в жизни. Кажется, я нашел, наконец, настоящую причину своего приезда на Теммил. Раньше я никогда не связывал свое странствие с Кеа напрямую, но теперь, когда мы вновь встретились, пришлось отдать себе отчет, что я лишь старательно подавлял, прятал давнее стремление повидаться с ней.
Мне вдруг в новом свете представилось чувство вины, овладевшее мной после той единственной ночи в конце тура. Верно, я бросил ее и уехал прочь, но ведь и она поступила со мной точно так же. Той ночью нас влекли друг к другу блеск и волнение момента – оркестр, музыка, головокружительная буря аплодисментов, а потом совместная выпивка и восторженные разговоры. Оба мы это понимали. Ни один из нас и не притворялся, будто тут есть что-то другое, мы довольствовались тем, что имели, и не скрывали, чем вскоре все закончится.
И все вскоре закончилось. На следующий день я уехал прочь. Кеа вернулась к своей жизни здесь, на Теммиле.
Я раскаивался, терзался виной, но эти чувства затерялись во всем произошедшем после моего возвращения в Глонд. Когда у меня в следующий раз хватило душевного пространства, чтобы вернуться мыслями ко времени, проведенному с Кеа, кроме чувства вины ничего уже не осталось.
Лежа рядом с нею, раскинувшейся на кровати обнаженным телом в тусклом ночном свете из окна, я задумался, было ли то на самом деле чувством вины или тоской от ее потери, желанием быть с ней снова. И вот теперь я здесь.
Я был счастлив той ночью, в теплой темноте, чувствуя ее дыхание лицом и шеей, осязая пряди волос, упавшие мне на плечо, и зная, что, когда я проснусь при свете дня, она не исчезнет.
Я начал уплывать в сон, а потом вдруг, без ощущения прошедшего времени оказалось, что солнце встало, я наполовину проснулся и Кеа по-прежнему рядом. Она повернулась и теперь лежала ко мне спиной. На несколько мгновений ко мне вернулась эйфория прошедшей ночи, но потом настроение резко изменилось.
При ярком дневном свете я оглядел комнату, где мы находились, ту комнату, где стояла кровать. Больше о ней нечего было сказать. Ничего личного или индивидуального. Только кровать и небольшой столик, да моя одежда, разбросанная по полу. Одежда Кеа была разбросана где-то еще, вероятно, на полу с другой стороны кровати. Я не повесил на стены ни одной картины, книг тоже не было, а жалюзи, по-прежнему отодвинутые, были теми же, что и в день моего переселения. Это была не та комната, которую я мог бы назвать своей.
Сам Теммил тоже разочаровал меня. Он уже не был тем местом, какое я ожидал найти, местом, где я хотел бы жить. Его захватывала ползучая обывательщина: меню в ресторанах стали неизобретательными, бары обходились без живой музыки, заведения закрывались рано вечером, жилые районы обносили заборами, на склонах холмов вырастали одноэтажные домики. Дороги расширяли, уличные фонари поднимали повыше. Я чувствовал себя здесь неуместным, пришельцем, желающим чего-то от острова, которого уже не существовало. Это был рай, который забетонировали ради новых, безопасных пригородов.
Но ведь я пробыл здесь совсем недолго. Может быть, надо пожить еще, поизучать это место, не спешить с вынесением приговора?
Пока все эти мысли бродили в голове, я ворочался и почувствовал, что Кеа рядом со мной тоже просыпается.
Я нуждался в стимулах, поощрении от людей, работающих со мной в одной сфере. Казалось, что музыка ускользает от меня. В прошлом меня подпитывали энергией осязаемые трудности модернистской музыки, бросаемый ею вызов и удовлетворение, которое ощущаешь, будучи новым и неудобным. А теперь мне хотелось писать мелодии, полные приятненькой естественной гармонии. Вдруг этот приток легкого и привычного истощится тоже, если я глубже укоренюсь в жизни острова?