– Пап, все хорошо. И я по-прежнему остаюсь твоей малышкой – даже после того, как ты проведешь меня к алтарю.
– Ого, – выдохнул он, и если бы на папе не было темных очков, то, готова поспорить, я бы увидела в его карих глазах слезы. – Когда ты об этом говоришь, все звучит так реально.
– Все вполне по-настоящему, – задумчиво произнесла я, снова надев очки. – Сдается, ты доволен как слон тем, что твоя малышка выходит замуж за политика, как ты всегда и мечтал.
Что-то в папином поведении изменилось, и он прочистил горло, положив руки на руль.
– Да. Энтони – хороший человек. Он тебе подходит.
– Да, – кивнула я.
Мы снова замолчали, и я внимательно посмотрела на отца, недоумевая, почему у него так внезапно сменилось настроение. Но, остановив гольф-кар, он тут же вышел и встал на позицию, чтобы отбить последний мяч. После бросил взгляд на часы и с улыбкой повернулся ко мне, а я поняла, что у него поджимает время.
– Пап, все нормально, – сказала я, снова вытащив из сумки клюшку. – Мы все равно тут почти закончили. Если тебе нужно идти, я не против.
Он свел брови на переносице.
– Уверена?
– Конечно, – улыбнулась я, приставив клюшку к машинке, и подошла к папе, чтобы обнять. – Увидимся как-нибудь за ужином на этой неделе.
Он вздохнул, держа меня в крепких объятиях, и нежно поцеловал в волосы.
– Ты лучший ребенок на свете.
– Я тоже тебя люблю, пап.
Я убедила его поехать на гольф-каре, чтобы вышло быстрее, и заверила, что хочу пройтись. Мы все равно находились недалеко от клуба, судя по расположению поля. И как только папа уехал, я еще несколько раз взмахнула клюшкой, где была обозначена метка для мяча, приготовившись нанести последний удар.
Выровняв клюшку с мячом, я задумалась сначала о папе и о том, как он отреагировал, когда я упомянула Энтони. Он любил его, о чем они вместе с мамой ясно дали понять после первого же ужина с женихом. А если учесть, что всего месяц назад Энтони сделал мне предложение, и до свадьбы оставалось шесть недель, можно смело сказать, что родители этот брак одобряют.
Тогда почему он так странно отреагировал?
Я выбросила эти мысли из головы, размяла шею и сосредоточилась на мяче. Но стоило расправить плечи, как снова задумалась – теперь о миссис Лэндиш и ее кудахтающей шайке.
Что навеяло воспоминания о пятничном вечере.
О Ноа.
Интересно, заметил ли он той ночью у костра, как я была напряжена. Кажется, ни Энни, ни остальные не обратили внимания. Но Ноа… он будто видел меня насквозь.
Я сглотнула, протяжно вздохнула, снова выкинула все мысли из головы и хорошенько ударила по мячу.
Все знали, что в эту среду со мной лучше не разговаривать.
Я заявился на работу на час раньше, до жути желая занять руки. От напряжения у меня ныли мышцы, а в голове крутились только мысли о том, что сегодня годовщина смерти отца. Девять лет как его не стало, и я рассчитывал, что со временем боль поутихнет. Думал, что стану невосприимчивым к горю, гневу, к болезненной пустоте оттого, что справедливость так и не восторжествовала.
Но я ошибался.
В основном неделя прошла нормально. Выходные протекали как обычно: я немного покутил и отдохнул с семьей. В воскресенье, как и всегда, прошла служба в церкви. А в понедельник я вернулся к работе. И все это время мои мысли занимала дочь мэра.
Мне не нравилось, что Руби Грейс не выходила у меня из головы. Не нравилось, что и вечером в субботу, играя в карты с братьями, я вспоминал, как пахли ее волосы, когда она сидела верхом впереди меня. Не нравилось, что, увидев ее в церкви такую чопорную, одетую в платье лавандового цвета, я подумал: она намного круче выглядела в джинсовых шортах и коротком топе. И уж точно мне не пришлось по нраву, что в понедельник утром я проснулся, после сна о ней, и у меня был стояк размером с молоток.
Я хотел выкинуть ее из головы. Она – невеста другого мужчины. А еще на десять лет меня младше.
Но теперь, когда разумом завладела безвременная кончина отца, я снова желал думать только о Руби Грейс. Мне хотелось заострить внимание на чем-то еще, кроме того, как сильно меня будет мучить этот день всю оставшуюся жизнь.
Сегодня Марти, Илай и Пи Джей работали бок о бок со мной, не проронив ни слова. Они даже не подшучивали друг над другом, чувствуя мой угрюмый мрачный настрой, затмевавший собой все в винокурне.
Семейство Скутер и правление всегда возвеличивали этот день. В утренних объявлениях просили почтить минутой молчания единственного погибшего на винокурне сотрудника. Они хвалили планы обеспечения безопасности, приписав себе заслуги, благодаря которым смертельных случаев больше не было. Еще они воспевали пожарных, которые прибыли очень «быстро». А потом, без запинки читали достижения моего отца так, словно это был список продуктов, и наступала та самая минута молчания, после которой все возвращалось в привычный ритм.
И хотя, когда дали это утреннее объявление, Логан находился на другом конце винокурни и готовился к первой за день экскурсии, а Майки готовил к открытию сувенирный магазин, я чувствовал их настрой в тот момент, когда прозвучали эти сообщения. Чувствовал, что их сердца сжимаются от боли, как и мое, чувствовал злость, враждебный настрой по отношению к компании, которая платила нам, которую помог основать наш дед, которую мы любили и ценили, но с которой, тем не менее, мы были связаны какими-то нездоровыми, мучительными отношениями.
Опустив голову и сосредоточившись на работе, я думал о них, о нашей семье. Я собрал бочек больше, чем того требовала дневная норма, но плевать на это. Мне лучше, пока я в деле. И еще нужно как-то пережить этот день.
Просто нужно выдержать это испытание.
Уже после обеда Патрик Скутер непринужденно вошел на склад для сбора бочек. Я был настолько погружен в работу, что даже не обратил внимания, пока не почувствовал, что за мной наблюдает не одна пара глаз. Сначала я взглянул на Марти, который держался поодаль и угрюмо хмурился, словно волнуясь, что я что-нибудь выкину. Пи Джей и Илай тоже смотрели на меня, кидая взоры то на дверь, то в мою сторону. Проследив за их взглядами, я увидел, что Патрик разговаривает с Гасом, держа в руке папку. Он был одет так, словно стоял в кабинете делового центра Нью-Йорка, а не на винокурне в небольшом теннессийском городке. Я крепко сжал челюсть.
Патрик Скутер был на несколько лет старше моего отца, если бы тот был еще жив. Они вместе, почти как братья, росли на винокурне, пока не скончался отец Патрика, передав наследство сыну.
И тогда все изменилось.
У меня не было ни одного веского аргумента или явной причины испытывать к Патрику неприязнь, кроме интуитивного ощущения, что человек он дерьмовый. Что-то подсказывало, что моя семья ему вообще не по душе.
И я нутром чуял, что он как-то связан со смертью отца.
Не знаю почему, и это не та тема, которую я мог бы с кем-то обсудить, но подозрение укоренилось во мне ноющей болью, от которой я никогда не избавлюсь. А я, еще будучи юным деревенским парнишкой, уяснил, что своему чутью нужно верить.
Патрик что-то подписал на папке Гаса, после чего обвел взглядом склад и тут же нашел меня. Он мрачно улыбнулся, что-то сказал Гасу и направился ко мне.
Я стиснул зубы и опустил голову к бочке, пытаясь перевести дыхание и унять закипающий гнев. Лучше Патрику держаться сегодня подальше, но ему, разумеется, было плевать. Отчасти мне даже казалось: он и впрямь упивается, что на него по-прежнему работают дети Беккера, словно тем самым он как будто одержал победу.
Но мы работали здесь не ради него, а ради моего отца, ради наследия, которое они воздвигли с дедом. Может, Патрик с семьей и хотели стереть нас из хроник, но мы с братьями сделаем все, чтобы этого не произошло.
Я только что впихнул последнюю доску в бочку, когда вдруг почувствовал, как чья-то липкая рука хлопнула меня по плечу, сжав его. Рука лежала на плече, пока я не заставил себя поднять голову и вытащить из ушей оранжевые беруши. Патрик посмотрел на меня взглядом, полным сочувствия, и печально улыбнулся, словно понимал мое горе.
– Привет, Ноа. Как ты сегодня справляешься?
Не бей его. Вообще никак на него не реагируй.
Патрик стоял рядом, одетый в костюм, и оглядывал помещение так, словно был выше своих работников. И я знал, что, по его мнению, так и было. Патрик очень походил на моего отца – высокий, грузный, загорелый, – но волосы у него были седыми, тогда как волосы отца не успели засеребриться. Еще у него были мелкие, как бусинки, злобные глаза, слишком длинное лицо и крупный нос. Патрик напоминал мне ожившую версию Франкенштейна.
Жалко, нельзя воткнуть ему в голову шурупы, чтобы довершить образ.
– Нормально. Спасибо, что спросили, – ответил я как можно вежливее. – А вы как, Патрик?
– О, ты же меня знаешь. Кручусь-верчусь, – ответил он, улыбаясь и сверкая чересчур отбеленными зубами. В следующую же секунду улыбка слетела с его лица. – Хотя сегодняшний день для всех нас навсегда останется трудным.
Я усмирил свою гордость и улыбнулся через силу, насколько был способен.
– В самом деле.
– Знаешь, он бы тобой гордился, – сказал Патрик и снова сжал мое плечо. – Твой отец был моим близким другом, и у меня каждый день ноет сердце от того, что его нет рядом. Но его парни отлично служат на «Скутер Виски». – Губа у него еле заметно дернулась. – Нам с тобой очень повезло.
Лжец.
Все это было ложью и полной брехней, и мы оба это знали. Но мы привыкли играть в эту игру. Скутеры держали нас при себе, чтобы не порождать еще больше проблем и сплетен, возникших после пожара, а мы оставались здесь, чтобы поквитаться за смерть нашего отца и убедиться: семейство Скутеров не получит желаемого, стерев из своей истории имя Беккеров.
Плотно сжав губы, я лишь кивнул. Протянул руку Патрику и тряхнул ее, а потом вернул затычки на место и возобновил работу над бочкой. Патрик сконфуженно помялся рядом, но через минуту отправился к остальным мужчинам, через окно Гаса помахал тому на прощание и ушел.