– Присядем? – немного запыхавшись, спросила она и показала на скамейку возле клумбы подсолнухов.
Мы сели, и Бетти несколько раз вздохнула, промокнула полотенцем лоб, покрытый испариной, и оперлась о спинку скамейки.
– Однажды наступит в жизни момент, когда ты оглядишься и поймешь, что больше не хочешь играть в эту игру, – сказала Бетти. – Поймешь, что не хочешь иметь дело с лицемерными друзьями, нездоровыми отношениями или с людьми, которые говорят тебе, как проживать жизнь, хотя они даже своей-то управлять не в состоянии. У кого-то такой момент наступает в тридцать, у кого-то – к сорока годам. А некоторые, вроде сидящей с тобой пожилой дамы, поймут, только когда пройдет большая часть их жизни.
Я нахмурилась и потянулась, чтобы взять ее за руку.
– Ты прожила невероятную жизнь, – возразила я. – Рядом был мужчина, который тебя любил, и в городе тебя высоко ценят.
– Но в том и дело, – ответила Бетти. – Лерой хотел остаться в этом городе, а я хотела бежать отсюда. Хотела путешествовать, повидать мир, познакомиться с представителями других культур и познать жизнь за пределами Теннесси. Но мне не довелось этого сделать. – Она подняла палец. – Но не думай, что я не была счастлива, потому что это не так. Я была счастлива и любила Лероя. Я до сих пор люблю этого мужчину, несмотря на то, что ублюдок нарушил уговор, не дав мне скончаться первой.
Я хихикнула, почувствовав, как слезятся глаза.
– Но помимо любви я не реализовала себя. И Лерой тут ни при чем. Если бы я постояла за себя и призналась, чего хочу, он бы меня поддержал. Но я так этого и не сделала. Нет, я познала приключения, смотря фильмы и проживая жизнь других людей – знаменитостей. Прождала до тех пор, пока Лерой не покинул мою жизнь, пока ноги не стали дряхлыми и уставшими, пока легкие не утратили способность снабжать меня нужным количеством кислорода, пока сердце не стало меньше перекачивать крови к моему мозгу. Слишком поздно я стала высказывать свою точку зрения и теперь очень об этом жалею. Очень. Если бы я просто встала и призналась, то могла бы повидать мир, могла испытать с любимым мужчиной гораздо больше приключений.
Я вздохнула.
– И ты ждешь этого от меня.
– Нет, – покачав головой, сказала она. – Я хочу, чтобы ты делала то, что хочешь – независимо от того, согласна я с этим или нет. Повторюсь: ты мне как дочь, и я всегда тебя поддержу. – Она замерла и погладила костлявым нежным пальцем мое запястье. – Но давай скажем так: я говорю с тобой от лица будущей Руби Грейс. Я – это семидесятичетырехлетняя Руби Грейс, которая сама оказалась в доме престарелых.
Сердце забилось быстрее, когда я попыталась представить себя в пожилом возрасте – вот я вспоминаю жизнь, чего достигла, что бросила.
Но сильнее ранило то, что я не могла себе это даже представить.
– Я просто хочу сказать, что знаю, каково это – когда тебя словно привязывают к рельсам, и ты видишь, как мчится поезд. Тут либо все, либо ничего. Но, уверяю, у тебя сейчас есть огромные ножницы, которыми ты можешь перерезать эту веревку.
– Бетти…
– Да, будет трудно, – перебила она. – У тебя могут остаться шрамы от веревки, ты можешь порезаться и пролить немного крови. Можешь кого-то подвести. Черт, можешь вырвать с корнем все, что знала о своей жизни, какой ее представляла. Можешь столкнуться с чем-то совершенно иным и неожиданным. – Ее бледные губы тронула улыбка. – Моя дорогая, но ведь это самое прелестное в юности. Безграничные возможности, варианты, пути. – Она пожала плечами. – Просто ты должна решить, хочешь ли идти по пути наименьшего сопротивления, на котором ты всего лишь еще одна путница. Или хочешь проложить себе новый путь с помощью этих ножниц – медленно, шаг за шагом, – и познать то, что даже не могла себе раньше представить.
– Звучит эгоистично.
Она фыркнула.
– Эгоистично! Какое дурацкое слово. Должна ли ты думать о тех, кого любишь? Несомненно. Но стоит ли терять свою суть, чтобы улучшить им жизнь за счет своей? Никогда.
Выдав напутствие, Бетти встала, зевнула, потянувшись, и двинулась обратно.
Я нахмурилась.
– Ты уходишь?
– Хочу вздремнуть, как и положено старушке, – оглянувшись, сказала она. – А ты посиди здесь и подумай. Всерьез подумай, забыв, что тебе говорили мама, сестра, Ноа, Энни или я. Я лишь хочу, чтобы ты посидела на этой скамейке и задала себе самые сложные вопросы.
– Знаю я эти вопросы, – вздохнув, сказала я. – У меня, скорее, проблемы с поиском ответов.
Она понимающе улыбнулась.
– Ну, тогда сиди тут, пока не найдешь их.
– А если не выйдет?
– Значит, мало сидела, – бросила Бетти через плечо.
А потом зашла за старый дуб и была такова.
Тем же вечером я постучала в дверь отцовского кабинета и вошла.
Сидя за столом, он посмотрел на меня и сдвинул очки для чтения на нос, продолжая печатать на клавиатуре.
– Привет, солнышко.
Я сглотнула и дрожащими руками закрыла дверь. Энтони с мамой пили на веранде сладкий чай, который она любила заваривать после ужина, но мне все равно хотелось установить между нами еще одну преграду.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала я.
– Хорошо, – ответил папа, но снова уперся взглядом в экран, что-то быстро печатая. – Я освобожусь примерно через час, просто нужно тут закончить.
Я пропустила его просьбу мимо ушей и села на стоящий перед ним стул, положив руки на колени.
Папа взглянул на меня, и я увидела, как на его лице отразилось беспокойство, когда он заметил мое состояние – действительно заметил.
Наверное, я выглядела такой же уставшей, какой себя чувствовала. Я знала. Знала, что у меня мешки под глазами, а красные пятна на коже выдавали, что я, приехав из дома престарелых, проплакала весь вечер. За ужином почти ничего не съела, но мама отмазала меня, сказав, что я волнуюсь, влезу ли в свадебное платье.
Она всегда пыталась устранить последствия.
Но сейчас, сидя перед отцом, я больше не хотела скрывать свои чувства. Не хотела притворяться, что все хорошо.
Папа сглотнул, убрал руки с клавиатуры и, откинувшись на спинку кресла, сцепил пальцы в замок.
– Или можем поговорить сейчас.
Я прерывисто вдохнула, чувствуя, как этот вдох обжигает и вместе с тем приносит долгожданное облегчение. Посмотрела на свои руки, на маникюр, на помолвочное кольцо.
– Я знаю о твоей сделке с Энтони и его отцом.
Я не могла взглянуть на отца.
Не могла оторвать взгляд от ногтей и смотреть, как человек, которым я всегда восхищалась, становится бледным от осознания, что его малышка знала о долге и о том, как он планировал его возместить.
Я не сводила глаз с коленей, потому что только так могла найти в себе силы на разговор.
– Знай: я понимаю, почему ты так поступил. Понимаю, что иногда приходится идти на жертвы, чтобы сохранить семью. Этому меня научил ты и мама. – На глаза навернулись слезы, и следующее я произнесла уже не с такой решимостью. – Но еще хочу, чтобы ты знал: мне ни разу в жизни не было так плохо. Я никогда не думала, что отец сможет продать меня тому, кто предложит самую высокую цену.
– Солнышко…
– Нет, – покачав головой, сказала я, и на колени упали первые слезы. – Я не закончила.
Он замолчал.
Я шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороной ладони, чувствуя, что сердце стучит еще сильнее.
– Энтони меня не любит. Теперь я знаю, а еще знаю, что это не имеет значения. Мы оба с тобой прекрасно понимаем, что в глубине сердца я – самоотверженный человек. Совсем как ты. И мама. Мы жертвуем собой ради других и считаем, что семья превыше всего.
Сердце заныло, и я закрыла глаза, плача и представляя перед собой лишь лицо Ноа.
– Я сделаю это ради тебя, – прошептала я, умирая от этого признания. – Ради нашей семьи. Потому что не вынесу, если своими действиями наврежу тебе, маме или Мэри Энн. – Я всхлипнула и наконец нашла в себе силы посмотреть на отца.
Но, увидев на его щеках слезы и его красные глаза, снова сорвалась.
– Но ты должен сделать для меня кое-что взамен. – Я захлебнулась слезами. – Тебе нужна помощь, пап. Так дальше нельзя – не такой ценой. Ты должен обратиться в Общество анонимных игроков. Должен завязать с казино, карточными играми и ставками на скачках. Возможно, однажды это было весело и забавно, позволяло скоротать время, обговаривать делишки со старыми приятелями, но теперь это повлияло не только на твою жизнь и мою, но и на жизнь всей нашей семьи.
Папа поджал губы, смотря на меня, и по его щекам стекли две слезы. Он долго молчал, и воздух в кабинете стал спертым и удушливым.
– Прости, – наконец прошептал он. – Я знаю… знаю, что болен. Понимаю, что у меня проблема. Я… я никогда не думал, что дойдет до такого, не думал…
Он замолчал и поморщился, всхлипнув. За всю жизнь ни разу не видела, чтобы отец плакал.
Ни разу.
Но сегодня вечером он сломался. Папа потянулся за салфеткой и вытер слезы, нос, а потом устремил несчастный взгляд куда-то в пространство.
Теперь он не мог смотреть мне в глаза.
– Не знаю, как я до этого дошел, – сказал он. – Раньше я держал себя под контролем. Я приходил в казино с суммой, которую можно было проиграть, а если проигрывал, сразу уходил. Но когда оказался в клубе Пэта… не знаю. Все изменилось.
Пэтом отец задушевно называл Патрика Скутера.
Мужчину, которому он теперь должен столько денег, что не мог сам расплатиться по счетам.
– Когда у меня заканчивались деньги, я просто ходил по клубу, пил, курил сигары с членами городского совета. Но Патрик заманил меня, сказал участвовать в следующей партии, обещал одолжить денег. Сначала все было безобидно, и я легко с ним расплатился. Но в процессе… – Папа покачал головой. – Не знаю. Меня втянули в то, чего я не понимал. Такого масштаба я даже не представлял. А когда стал чаще проигрывать, то снова просил – сначала понемногу, но потом запросы становились все больше. Я просто думал: еще одна партия, и я отыграюсь. – По его лицу пробежала тень, словно он пытался вспомнить, когда именно все это произошло.