Ульрих Гекеренвен тоже остался на своем месте в обмен на верность, но за его сына пришлось повоевать. Увы, за ереси сейчас спрашивают, невзирая на лица. Еле уговорил чертова фра Георга, пришлось даже пообещать продвижение в ордене. Совсем без наказания не обошлось, парню придется провести год в одном из монастырей, причем под строгим покаянием, но по сравнению с обязательным в таких случаях костром это мелочи. И поделом, нечего голову всякой ерундой забивать. В свое время читал этого Арнольда Брешианского — редкостная муть. Причем крайне вредная.
Ну а я…
А я, тудыть его в качель, слег с дикой простудой. Заразил все-таки гад де Бурнонвиль. Кол бы ему в задницу, скотине инфицированной.
Уже второй день башка словно пустое ведро, суставы ломит, озноб такой, что зубы стучат как кастаньеты, сопли ручьем и вот это все. Присланного герцогом лекаря прогнал пинками, лечусь народными методами, благо сборы трав от моего лекаря всегда со мной. Помогает, но неделю придется проваляться в постели. Вот зла не хватает. Зарезать кого-нибудь хочется…
Сунулся к кубку с горячим вином и обнаружил, что оно уже остыло. И с дикой злостью шарахнул сосудом об стену.
— Луиджи, Клаус, где вы, бездельники?! А-а-апчхи… Что, заморить господина решили? Запорю уродов!!!
Тут же с грохотом отворилась дверь и в комнату заполошно влетели оруженосцы. А следом за ними — Симона, кастелянша имения.
— Простите, ваше сиятельство!!! Сей момент…
Клаус с поклоном вручил мне новый кубок с гиппокрасом, Луиджи брякнул на стол кувшин с дымящимся настоев трав, а кастелянша принялась спешно сервировать ужин.
Хватив добрый глоток вина с пряностями, я принюхался и возмущенно заорал:
— Ну куда столько чеснока жрать? От вас так несет, что кобылу уморить можно!
— Но, ваше сиятельство… — Клаус испуганно шарахнулся от меня. — Вы сами приказали есть нам чеснок.
— Да-да, сир… — поддакнул Луиджи. — Так и сказали: «жрите как не в себя, дабы не заразиться». Правда, что такое «заразиться», почему-то не пояснили.
— Так и сказал?
— Ага…
— Ну тогда ладно… — смилостивился я. — Апчхи… Да что же это такое, тысяча чертей и преисподняя…
При упоминании хвостатых и ада Симона перекрестилась и стремглав свалила в коридор. Эскудеро даже не поморщились, уже привыкли.
Луиджи замялся, явно желая что-то сказать.
— Говори, но рожай быстрей.
— Дамы явились… — Оруженосец повинно потупил голову.
— Кто? Сколько?
— Баронесса Луиза де Персильяк и дама Анна де Трувьер. С ними служанки ихние, числом пять на двоих. Грят, посланы самим его высочеством Максимилианом ухаживать за вами. Уезжать не хотят, грозятся, буянят и даже поносными словами ругаются.
— Prinesla nelegkaya… — обреченно ругнулся я на русском языке.
Придворная братия как прознала, что граф де Грааве вернулся в Бургундский отель, сразу наладилась с визитами. Слух о моей болезни только подстегнул паломничество. Косяком пошли, уроды. Понятное дело, для чего: поохать, подольститься, а потом пожрать на халяву. Старых сослуживцев, скрепя зубы, я еще принял, а остальным приказал давать от ворот поворот. Герцог, скотина, к счастью, не осчастливил визитом, но передал, что пришлет ко мне дам для ухода. И вот, на тебе, приперлись. Луиза, Луиза… ага, вспомнил… ничего себе бабенка. Окучил в свое время, тогда она только вдовой стала. А оную даму де Трувьер в упор не помню. Ну и зачем они мне сдались? Тут на себя смотреть противно, не то что с куртуазностями скакать. А они именно на это и рассчитывают. Покрыл себя в свое время славой дамского угодника, дурень. И что делать? Гнать взашей нельзя — невежливо, Макс может обидеться.
— Так… Оповестите шевалье ван Брескенса и Денниса де Брасье, что дамы на них. Пусть что хотят делают, но чтобы эти курицы мне даже на глаза не попадались. Винный погреб в их распоряжении. Понятно? Выполнять. Стоп… ночную вазу давай, отлить приспичило…
После того как оруженосцы убрались, я подошел к зеркалу и, глянув на себя, невольно поморщился. Рожа осунувшаяся, нос опух, под глазами синяки, патлы взъерошены, щетина… Без слез смотреть невозможно. Ерой…
Мне бы уже мчаться обратно в Гуттен, а потом в Рим, ан нет, расхворался, болезный.
Тяпнул еще толику гиппокраса и завалился в постель. Ну ничего, сейчас посплю, а завтра уже должно полегчать.
Укутался в меховое одеяло из волчьих шкур, только стал дремать, как в коридоре послышался шум.
— Да что за черт… — вскочил, чтобы образцово-показательно порвать первого, кто под руку попадется, как дверь с грохотом распахнулась.
На пороге стояла Аделина.
Аделина Беатриса, фюрстерин Гессен-Дармштадтская, Ангальт-Цербстская, герцогиня Нюрнбергская, жена посланника Священной Римской империи при Бургундском отеле. Верней, Малом отеле, расположенном в Генте. Большой отель Макс благополучно прошляпил — Франш-Конте сейчас под Пауком.
Прошлого мужа, которому она походя наставила шикарные рога о множестве отростков, Адель благополучно похоронила и тут же выскочила за нового, такого же престарелого и тоже назначенного кайзером посланником ко двору своего сынка, то есть герцога Бургундского и Австрийского Максимилиана.
— Aus, Kinder!!![1] — Адель пренебрежительно отмахнулась от Луиджи и Клауса, безуспешно пытающихся задержать немку.
— Сир!!! Мы пытались сию даму задержать, но она нам кинжалом угрожала! — дружно нажаловались оруженосцы.
— Вон… — в который раз за сегодня я про себя выругался и склонился перед герцогиней в поклоне, выглядевшем забавно, если учитывать, что я был одет только в расхристанный халат и труселя.
Вот как это называется? Нет, моя старая знакомая Аделька — бабец зачетный, с возрастом только шикарней стала, но… Но мне сейчас не до баб. Видеть никого не хочу, пусть даже вероятную прапрабабку будущей российской императрицы. Той самой прославленной историками, режиссерами и писателями Фике, ставшей в свое время Екатериной Второй.
— Mein lieblings großer Bär…[2] — Аделина быстро провела язычком по рубиновым губкам. — Ты есть заболеть? Ничего, я лечить тебя! И вылечить быстро, очень быстро. О да, я уметь!
За время, прошедшее с нашей последней встречи, немка так и не удосужилась более-менее прилично выучить французский язык и все еще говорила с диким акцентом. Что, надо признать, неимоверно ей шло, придавая шарма и пикантности.
— Meine Königin!..[3] — Я попытался найти в себе силы для сопротивления и не нашел их.
— Ты лежать, я все сделать! — Аделина повела плечами, сбрасывая с себя подбитый куньим мехом палантин, и щелкнула пальцами, подзывая к себе свою камеристку, гренадерского сложения дамочку. — Магда, ты идти Kuchen готовить бульон, я ухаживать за граф здесь…
В общем, я сдался.
В мгновение ока был разоблачен догола, обтерт ароматическими солями и обратно уложен в постель. Аделина устроилась на краешке кровати и принялась потчевать меня с ложечки крепчайшим бульончиком.
И знаете что? Сразу почувствовал себя лучше. Чему во многом поспособствовали увесистые грудки Адель в тесном лифе бархатного платья, соблазнительно маячившие перед моими глазами. И запах… фюрстерин Гессен-Дармштадтская и Ангальт-Цербстская одуряюще пахла жимолостью с легким оттенком розового масла. И просто женщиной.
Выпростав руку из-под одеяла, приобнял Адель и привлек к себе.
— Оу… — Немка охнула и очаровательно захлопала ресницами. — Ты уже лучше себя чувствовать? Ein moment!!! — Аделина тут же слетела с кровати и одним движением ловко содрала с себя платье. — А-а-а… ты хотеть меня скюшать, mein liber kleine Wolf.[4]
— Jawol, meine Königin… — не в силах оторвать взгляда от отливающего мрамором соблазнительного тела, зарычал я и рывком опрокинул немку на кровать.
— Bitte, langsam… — горячо зашептала Аделина, закинув ножки мне на плечи и выгибаясь всем телом. — Langsam, bitte, langsa-a-am…[5]
Время остановилось.
Всемирный Паук, герцог Максимилиан, война, бюргеры, сам папа римский с клятой простудой — все вокруг потеряло значение. Остались только мы с Аделиной и дикая всепоглощающая страсть.
Угомонились мы далеко за полночь. Уютно свернувшись комочком, Аделина наконец задремала у меня на плече. Я подождал немного, а потом, осторожно высвободившись, встал с кровати, подошел к столу и налил себе вина в кубок.
— Н-да, а неплохо все складывается…
Тут совершенно неожиданно в коридоре раздался гулкий топот, словно там пронесся табун дестриеров. А следом прозвучал заразительный веселый женский хохот.
— Что за черт? — Я метнулся к двери. Приоткрыл ее и узрел галопирующего братца Тука в одной камизе с заразительно хохотавшей голой дамочкой на плечах. Следом за ними пронесся де Брасье с еще одной оседлавшей его нагой всадницей, в которой я опознал Луизу де Персильяк, отправленную Максом за мной ухаживать.
— В бой, в бой!!! — пронзительно верещала она, размахивая над головой подушкой, словно мечом.
— Сумасшедший дом какой-то… — хотел разозлиться я, но вместо этого просто улыбнулся.
Нет, а что я хотел? Сам же свалил дамочек на Логана и Денниса. Вот и ублажают по мере своего разумения.
Из соседней комнатки доносились хриплые от страсти стоны Магды, камеристки Аделины:
— Ja, ja, forwerts, meine Kinder, forwerts, das ist wunderbar![6]
Весело хмыкнув, я закрыл дверь, отхлебнул вина и только собрался лечь обратно, как неожиданно во дворе бабахнули выстрелы аркебуз.
Я метнулся к стулу, набросил на себя перевязь с эспадой и схватил пистолеты.
— Что случиться, моя любовь? — Аделина вскочила с постели.
— Не знаю, оставайся пока здесь и запрись!
— Убей их всех! — кровожадно закричала немка мне в спину.