В гробу лежала Люси, точь-в-точь такая, какой мы видели ее накануне погребения. Она казалась еще прекрасней, и мне никак не верилось, что она умерла. Ее пунцовые губы были даже ярче прежнего, а щеки покрывал нежный румянец.
— Что это, колдовство? — спросил я.
— Теперь вы убедились? — сказал профессор в ответ. При этом он протянул руку, раздвинул мертвые губы и показал мне белые клыки.
Я содрогнулся.
— Взгляните,— сказал он,— видите, они стали еще острей. Этим и этим,— и он указал сначала на один из верхних клыков, а затем на нижний,— она может кусать детей. Теперь, Джон, вы верите?
И снова дух противоречия проснулся во мне.
— Может быть, ее сюда положили только вчера!
— Неужели? И кто это сделал?
— Не знаю. Кто-нибудь!
— Но ведь она умерла неделю тому назад. Большинство людей через такое время выглядели бы иначе.
На это у меня не нашлось возражений. Ван Хелсинг, казалось, не замечал моего молчания; во всяком случае, он не выразил ни разочарования, ни торжества. Он внимательно вглядывался в лицо мертвой женщины, поднимал ей веки, чтобы взглянуть в глаза, еще раз отогнул губы и осмотрел клыки. Потом, обернувшись ко мне, сказал:
—Тут есть одна вещь, не вмещающаяся в привычные рамки, Это двойная жизнь, которая так не похожа на обыкновенную. Ее укусил вампир, когда она была в трансе и бродила во сне. О, вы содрогнулись, вы покуда ничего не знаете, Джон, но вы все это узнаете позже, потом... Пока она пребывала в трансе, ему было очень удобно сосать ее кровь. В трансе она умерла, в трансе она и пребывает «не-мертвой». Именно этим она отличается от других. Обычно, когда «не-мертвые» спят дома,— он сделал выразительный жест, показывая, что является «домом» для вампира,— по их лицам видно, кто они; и это столь привлекательно, тогда как, не будь она «не-мертвой», началось бы тление, как у обыкновенных мертвецов. Это не злодеяние, и, пусть тяжело, я должен убить ее во сне.
Мне сделалось жутко, я стал уже верить словам Ван Хелсинга, но ведь, если она действительно была мертва, какой смысл в том, чтобы убивать ее снова? Он взглянул на меня и, очевидно, заметил перемену в лице, так как с торжеством спросил:
— А теперь вы верите?
— Не слишком торопите меня. Я готов это допустить. Но как вы исполните свой кровавый долг?
— Я отрублю ей голову, набью рот чесноком и вобью кол в ее тело.
Я содрогнулся при мысли, что так изуродуют тело женщины, которую я любил. И все-таки чувство не было столь сильным, как я, того ожидал. В сущности, я уже начинал содрогаться от присутствия этого существа, этого «не-мертвого», как называл его Ван Хелсинг, и еще я чувствовал омерзение. Возможно ли, чтобы любовь была полностью объективной или субъективной?
Ван Хелсинг долго размышлял о чем-то, наконец закрыл свою сумку и сказал:
— Я передумал. Если бы я решил исполнить свое намерение, я сделал бы это тотчас же, но может возникнуть множество осложнений, которые оказались бы гораздо неприятнее, чем мы способны представить. И вот почему. Она еще не погубила ни одной жизни, хотя времени было достаточно, и, если бы я сейчас это сделал, то обезвредил бы ее навсегда Но для этого нам нужен Артур, а как мы ему обо всем расскажем? Уж если вы не поверили мне, вы, кто видел ранки на шее Люси, а затем такие же ранки у ребенка в госпитале; вы, кто вчера ночью видел пустой гроб, а сегодня в нем была эта женщина, которая не только не изменилась, а даже порозовела и похорошела, хотя прошла целая неделя со дня ее смерти; вы, кто видел белую фигуру, которая вчера принесла на кладбище ребенка,— так чего ждать от Артура, который ничего не знает и ничего не видел? Он усомнился во мне, когда я не позволил ему поцеловать ее перед смертью. Он простил меня, хотя я лишил его возможности попрощаться с ней так, как он должен был бы сделать, но теперь, по незнанию, он решил бы, что мы похоронили ее живой, а после, чтобы скрыть нашу величайшую ошибку, убили ее. Он станет ненавидеть нас за то, что мы по ошибке ее убили, и будет несчастен всю жизнь. Но самое ужасное, что он никогда не обретет уверенности. Сегодня он будет думать, что его возлюбленную похоронили живой, и ему станут рисоваться страшные картины ее мучений; а завтра он будет думать, что, возможно, мы правы и его возлюбленная была, в конце концов, «не-мертвой». Нет! Однажды я ему уже говорил это, но с тех пор я так много нового узнал сам. Теперь же, когда я твердо знаю, что все это правда, я тысячу раз уверен: он должен прийти через страдания к радости. Он, бедняга, должен пережить час, когда небеса для него покроются мраком; потом мы устроим все наилучшим образом, и он обретет покой. Поэтому я решил сделать это в его присутствии. Идемте. Вы возвращайтесь в больницу и посмотрите, все ли в порядке, А я проведу ночь по-своему, здесь, на кладбище. Завтра в десять часов вечера приходите ко мне в гостиницу «Беркли». Тогда я пошлю за Артуром и за тем американцем, который тоже отдал ей свою кровь. Впоследствии нам всем придется много работать. Я дойду с вами до Пиккадилли и там пообедаю, ведь мне нужно вернуться сюда еще раз до захода солнца.
Мы закрыли склеп, перелезли через кладбищенскую ограду, что было не слишком трудно, и поехали обратно на Пиккадилли.
27 сентября.
Дружище Джон!
Пишу это на случай, если произойдет нечто непредвиденное. Иду один на»кладбшце. Меня радует, что сегодня ночью «не-мертвой», мисс Люси, не удастся выйти, так что завтра ночью ее страсть проявится еще определеннее. Я прикреплю к склепу кое-что, чего она не любит,— чеснок и крест, и таким образом запечатаю дверь в гробницу. Она как «не-мертвая» еще молода и будет осторожна. Кроме того, ведь это лишь воспрепятствует ей, но не отвратит ее от желания выйти; когда «не-мертвая» в отчаянии, то идет по пути наименьшего сопротивления. Я буду находиться поблизости от заката и до восхода и, может, что-нибудь разузнаю. Люси я не боюсь, но остерегаюсь того, из-|а кого она стала «не-мертвой»; у него теперь есть и право, и власть искать ее могилу, и у него она может обрести защиту. Он хитер, судя по словам Джонатана и по тому, как водил нас за нос, играя жизнью Люси; да и вообще он во многих отношениях очень силен. У него сила двадцати человек; даже та сила, которую мы вчетвером вливали в кровь Люси, пошла исключительно ему на пользу. Кроме того, он может сзывать волков и сам не знаю, право, кого еще. Так что, если он ночью туда придет, он застанет меня; но больше уж никто не должен присутствовать при этом, а не то будет скверно. Хотя, возможно, он не станет покушаться на это место. У него, наверное, есть на примете нечто более интересное, чем кладбище, где спит «не-мертвая» и караулит старик.
Пишу это на случай, если... Возьмите все бумаги, которые тут же находятся, дневник Харкера и остальное, и прочтите их, затем отыщите «не-мертвого», отрубите ему голову, сожгите его сердце, вбейте в него кол, чтобы мир наконец вздохнул свободно.
Итак, прощайте.
Ван Хелсинг.
28 сентября.
Прямо удивительно, до чего благотворен сон. Вчера я почти готов был поверить ужасным идеям Ван Хелсинга, теперь же они мне кажутся дикими и лишенными всякого смысла. Не может быть, чтобы он сошел с ума. Ведь должно существовать какое-нибудь объяснение этим таинственным событиям. Возможно, все дело рук самого профессора. Он необычайно умен и, даже если сошел с ума, обязательно отыщет, пусть необыкновенный, способ воплотить свои идеи. Впрочем, не хочется так думать, да и сумасшествие Ван Хелсинга — вещь маловероятная. Постараюсь найти разгадку тайны.
29 сентября, утром.
Артур и Квинси зашли вчера вечером около десяти часов к Ван Хелсингу. Он объяснил все, что нам нужно делать, обращаясь главным образом к Артуру, словно все наши желания сконцентрированы в нем одном. Он говорил, что надеется на нашу общую помощь, так как нам предстоит исполнить тяжкий долг. Затем спросил Артура, удивился ли он его письму.
— Я? Да! Оно меня порядком встревожило. В последнее время я испытал столько невзгод, что у меня нет больше сил. Мне было бы интересно знать, что случилось. Мы обсуждали это с Квинси, но в результате пришли в еще большее замешательство. Я совершенно перестал понимать, что происходит.
— Я тоже,— кратко заметил Квинси Моррис
— В таком случае,— сказал профессор,— вы оба стоите в начале пути, а вот нашему другу Джону предстоит возвратиться назад, чтобы обрести способность опять двигаться вперед.
Значит, от него не укрылось, что ко мне вернулся мой прежний скептицизм, хотя я и не произнес ни слова. Обращаясь к Артуру и Квинси, Ван Хелсинг сказал очень серьезно:
— Мне нужно ваше согласие на то, что я собираюсь сделать сегодня ночью. Знаю, я требую многого, и только тогда, когда вы поймете, в чем дело, вы поймете, что это стоит того. Поэтому я хотел бы, чтобы вы прямо сейчас дали мне согласие и потом бы не упрекали себя ни в чем. Бы будете некоторое время сердиться на меня — мне уж придется примириться.
— Мне нравится откровенность,— вставил Квинси,— я ручаюсь за профессора. Не вполне понимаю, куда он клонит, но, клянусь, он честный человек, и мне этого довольно.
— Благодарю вас, сэр,— с достоинством произнес Ван Хелсинг,— считаю за честь числить вас среди своих друзей и ценю вашу поддержку.
И он протянул Квинси руку.
— Я вовсе не желаю,— возразил Артур,— покупать свинью в мешке, как говорят в Шотландии, и если тут будут затронуты моя честь джентльмена или моя вера христианина, то не могу дать подобных обещаний. Если вы поклянетесь, что ваше намерение не затрагивает ни того ни другого, я сейчас же даю на все свое согласие: хотя, клянусь жизнью, никак не могу понять, к чему вы клоните.