В каждой женщине, вероятно, живет материнское чувство, которое позволяет духу возвыситься над мелочами. Я чувствовала голову этого большого горюющего человека на своем плече, гладила его волосы, будто это была голова моего собственного ребенка. Наверное, странно, но я о том не думала. Постепенно его рыдания прекратились, он встал с извинениями, не скрывая своих чувств. Он сказал, что за последние дни и ночи — томительные дни и бессонные ночи — ему не с кем было даже поговорить так, как говорят с людьми в беде, Не было рядом женщины, чье сочувствие придало бы ему силы, с которой он мог бы говорить свободно.
— Теперь я знаю, как я страдал,— сказал он, вытирая глаза.— Но я еще не могу постичь, чем было для меня ваше сострадание. Со временем я пойму это лучше, и поверьте, хоть я и сейчас полон благодарности, она будет еще больше, когда я лучше пойму, что произошло, Позвольте мне быть вам братом на всю жизнь — ради нашей дорогой Люси.
— Ради нашей дорогой Люси,— произнесла я, и мы пожали друг другу руки.
— И ради вас самой,— добавил он.— Ибо если, уважение и благодарность мужчины чего-то стоят, вы их действительно заслуживаете. Если вдруг в будущем вам понадобятся помощь и поддержка мужчины, поверьте, вам не придется долго ждать. Дай вам Бог, однако, чтобы никогда не настал в вашей жизни черный день. Но если что-то случится, обещайте дать мне знать немедленно.
Он был так серьезен, а его печаль столь искренней, что я сказала:
— Обещаю.
Проходя по коридору, я увидела мистера Морриса, смотревшего в окно. Он обернулся, услышав мои шаги.
— Как Артур? — спросил он. Потом, заметив мои покрасневшие глаза, продолжал: — А, вижу, вы его утешали! Бедный малый, ему это необходимо. Никто, кроме женщины, не может помочь мужчине, когда у него сердечное горе; а его некому было утешить.
Он переносил свое собственное горе так мужественно, что мое сердце истекало за него кровью. Я видела рукопись в его руках и знала, что, прочитав ее, он поймет, как много я знала, поэтому сказала ему
— Я бы хотела иметь возможность утешить всех, чьи сердца страдают. Разрешите мне быть и вашим другом и приходите ко мне за утешением, когда вам. будет нужно. Вы узнаете потом, почему я так говорю.
Он увидел, что я говорю серьезно, и, подойдя ко мне, взял мою руку и поднес ее к своим губам. Это показалось лше жалким утешением для такой мужественной и бескорыстной души; инстинкивно я наклонилась и поцеловала его. Слезы подступили к его глазам, но заговорил он совершенно спокойным голосом:
— Деточка, вы никогда не раскаетесь в этой искренней доброте!
Затем он прошел в кабинет к своему товарищу.
«Деточка» — это то самое слово, с которым он обращался к Люси,— ей он доказал свою дружбу!
Глава XVIII
30 сентября.
Я вернулся домой в пять часов и узнал, что Годалминг и Моррис не только приехали, но уже успели проштудировать копии различных дневников и писем, составленных и написанных Харкером и его женой. Харкер еще не вернулся из своей экспедиции. Миссис Харкер дала нам по чашке чаю, и я откровенно признаюсь, что первый раз с тех пор, как я живу в этом старом здании, оно напоминает то, что называют домом. Когда мы кончили чаепитие, миссис Харкер обратилась ко мне:
— Доктор Сьюард, могу ли я попросить вас об одолжении? Я хочу видеть вашего пациента мистера Ренфилда. Позвольте мне повидаться с ним. Написанное о нем в вашем дневнике меня страшно интересует!
Не было никакого основания для отказа, поэтому я взял ее с собой. Когда я вошел в комнату Ренфилда, то сказал ему, что его хочет видеть одна дама, на что он ответил только:
— Зачем?
— Она обходит весь дом и хочет видеть всех его обитателей,— ответил я.
— Прекрасно,— сказал он,— пустите ее, но подождите минутку, пока я приведу все в порядок.
У него был своеобразный способ уборки: он попросту проглотил всех мух и пауков, заключенных в коробках, прежде чем я имел возможность остановить его. Было ясно, что он боялся или подозревал какое-то вмешательство. Окончив свое мерзкое занятие, он весело сказал:
— Пусть дама войдет,— и сел на край постели, опустив голову, но поглядывая исподлобья, так чтобы видеть ее, когда она войдет.
На минуту я подумал, что у него могло быть какое-нибудь преступное намерение: я вспомнил, как он был. спокоен прямо перед своим нападением на меня в моем кабинете, и я постарался встать так;, чтобы сразу схватить его, если бы он попытался броситься к ней. Она вошла в комнату с непринужденной грацией, подошла к нему с милой улыбкой и протянула руку.
— Добрый вечер, мистер Ренфилд,— сказала она.— Как видите, я знаю вас по рассказам доктора Сьюарда.
Он долго ничего не отвечал, но глаза его внимательно оглядели ее с ног до головы, а лицо было сосредоточенно нахмурено. Постепенно это выражение сменилось удивлением, перешедшим в сомнение; затем, к моему великому изумлению, он сказал:
— Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться, не гак ли? Впрочем, вы не можете быть ею, потому что она умерла.
Миссис Харкер ответила с прелестной улыбкой:
— О нет! У меня есть муж, за которого я вышла прежде, чем мы встретились с доктором Сьюардом. Я — миссис Харкер.
— Что же вы здесь в таком случае делаете?
— Мы с мужем гостим у доктора Сьюарда.
— Ну так не оставайтесь тут больше.
— Почему же?
Я подумал, что такого рода разговор столь же малоприятен миссис Харкер, как и мне, поэтому сменил тему:
— Откуда вызнаете, что я собирался на ком-то жениться?
Его ответ раздался после паузы, во время которой он на секунду перевел глаза с миссис Харкер на меня и сейчас же стал снова смотреть исключительно на нее:
— Что за дурацкий вопрос!
— Я вовсе этого не нахожу, мистер Ренфилд,— поспешила мне на помощь миссис Харкер.
Он ответил, выказывая ей столько же почтительности и вежливости, сколько презрения мне:
— Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер: когда человек так любим i/уважаем, как наш хозяин, все касающееся его интересует наш маленький круг. Доктор Сьюард любим не только своими домашними и друзьями, но также и своими пациентами, из коих некоторые почти лишены душевного равновесия и способны искажать причины и следствия. Так как я сам являюсь пациентом сумасшедшего дома, не могу не заметить, что ущербность рассуждений многих больных сводится к ошибкам non causa*[] и ignoratio elenchi*[].
Я просто глаза раскрыл, услышав это. Бог сидит мой собственный сумасшедший пациент, типичный случай в своем роде, и философствует с видом утонченного джентльмена! Мне интересно было узнать, не затронуло ли присутствие миссис Харкер какую-нибудь струну у него в памяти. Если эта новая фаза была самопроизвольной или вызвана ее бессознательным влиянием, у нее должен быть какой-нибудь редкий дар или сила.
Мы продолжали некоторое время наш разговор; видя, что он рассуждает вполне здраво, она осмелилась с моего молчаливого согласия навести его на любимую тему. Я опять был поражен, ибо он отнесся к вопросу спокойно и рассудительно и даже приводил в пример самого себя, когда это было уместно.
— Я принадлежу к людям со странными убеждениями. Неудивительно, что мои друзья были встревожены и настояли на том, чтобы поместить меня сюда на обследование. Мне приходило в голову, что все виды жизни взаимосвязаны, и, питаясь живыми существами, сколь бы низким ни был уровень их развития, можно, безусловно, продлить собственную жизнь. Временами я верил в это так сильно, что даже покушался на жизнь человека. Доктор может подтвердить, что однажды я пытался убить его, чтобы укрепить свои жизненные силы, впитав силу доктора при помощи крови, ибо, как сказано в Библии, «кровь есть жизнь». Не так ли, доктор?
Я молча кивнул. Я был так поражен, что не знал, как реагировать. Трудно было представить, что не далее как пять минут назад он глотал пауков и мух.
Посмотрев на часы, я увидел, что время ехать на вокзал встречать Ван Хелсинга, и сказал миссис Харкер, что надо уходить. Она тотчас же собралась, сказав любезно Ренфилду:
— До свидания. Надеюсь видеться с вами часто при более благоприятных для вас обстоятельствах.
На это, к моему, глубокому удивлению, он ответил:
— Прощайте, милая! Молю Бога, чтобы мне больше никогда, не пришлось увидеть ваше прекрасное лицо. Благослови и храни Он вас.
Отправляясь на вокзал навстречу Ван Хелсингу, я оставил всех дома. Бедный Артур выглядит веселее, чем я привык его видеть с тех пор, как Люси заболела, а Квинси куда больше похож на жизнерадостного человека, чего уже давно не бывало. Ван Хелсинг выскочил из вагона с юношеской живостью. Он сразу заметил меня и бросился ко мне со словами:
— Ну, Джон, как дела? Хороши? Так! Я был очень занят, ибо решил приехать сюда и остаться здесь сколько понадобится. Все мои дела устроены, и мне о многом надо рассказать вам. Мадам Мина у вас? Да? А ее муж? А Артур и мой друг Квинси, они тоже у вас? Прекрасно!
По дороге домой я рассказал ему о происшедшем и о том, что мой дневник до некоторой степени пригодился благодаря сообразительности миссис Харкер. Профессор прервал меня:
— Ах, эта удивительная мадам Мина! У нее мужской ум и женское сердце. Милосердный Бог предназначил ее для определенной цели, устроив такое чудесное сочетание. До сих пор судьба делала из этой женщины нашу помощницу, но после сегодняшней ночи она не должна больше принимать участие в этом ужасном деле. Нехорошо, что ей приходится так сильно рисковать жизнью. Мы, мужчины, намерены уничтожить чудовище, но это не женское дело. Даже если это ей и не повредит, все же ее сердце может не выдержать подобных ужасов, а после она может страдать наяву от нервных припадков, а во сне от кошмаров. К тому же она молодая женщина и недавно замужем; надо подумать и о других вещах, если не сейчас, то через некоторое время. Вы говорите, она все переписала? Тогда она должна присутствовать при нашем разговоре; но завтра пусть она простится со своей работой, а мы будем продолжать.