«Уташили в лес нечистые, должно быть!». Я эти разговоры тикоатил А как в точности неизвестно было, какую плиту поднять, то стали весь пол сряду ломать и выворачивать Только занялись этим делом, вдруг закричали: «Привидение!». Я выскочил, глянул, – на башне стояла белая женщина с ребенком. Лиц не видно, покрыты кисеей. Тут распространился между людьми страх. Побросали ломы, фонари. Бросились бежать кто куда. Я за ними, чтобы их остановить. Но меня не слушались, бежали с диким воплем. Иной через кусты продирался, орал: «Хватают за ноги!». Другой в канаву свалился, в грязи сидит вопит. Тот в темноте со всей силы лбом о дерево! Вижу полное их недоумение и устремился к вашей светлости обо всем доложить.
– Трусы! Но мне эти Калиостровы шутки надоедать начинают! – сказал Потемкин решительно. – Прошу вас, полковник, проводите княгиню домой, а я с этими олухами сам пойду и лично удостоверюсь.
– Дяденька! Милый дяденька! Не подвергайте себя такой опасности! – просила Улыбочка.
– Никакой опасности нет и быть не может. Все это штуки и фокусы. К тому же петухи поют, да и светлеть кругом начинает! – говорил Потемкин, поднимаясь со скамьи и передавая трепещущую красавицу на попечение полковника Бауера.
– Идемте, трусы! – отважно сказал князь и решительно двинулся вперед.
В самом деле, между деревьями небо быстро белело, и петухи на обширном птичнике дачи драли взапуски горло. Это ободрило дворецкого и лакеев, так как после песни петухов всякая нечисть спешит укрыться в расселины и пропасти земные.
ГЛАВА XLIIВ Китайском домике
– Ах, я умираю от усталости и тревоги! – говорила княгиня. – У меня немеют руки и ноги! Какая ужасная ночь! Какой ужасный человек Калиостро. Милый полковник, не оставляйте меня!
– О, княгиня, могу ли вас оставить, имея прямое распоряжение светлейшего дяди вашего, возложившего на меня приятное о вас попечение! – отвечал молодой адъютант.
– Только распоряжение вас побуждает позаботиться обо мне? А без распоряжения вы бы сами не догадались? – спрашивала Голицына.
– Княгиня, служить вам, заботиться о вас есть пламенное желание моего сердца, – отвечал адъютант. – Но смею ли обнаруживать свою тайную страсть?
– Смеете, полковник! – прошептала красавица. – Дайте мне вашу руку. Проведите меня в цветники, в Китайский домик. Это близко.
Сам же домик имел внутри четыре довольно просторные комнаты, не сообщавшиеся между собой. Их двери выходили в цветники. В один из покоев домика и ввел полковник Бауер утомленную княгиню. Здесь, как и в других комнатах, имелась прекрасная мягкая мебель, столики, зеркала, пол был устлан ковром. Княгиня, войдя, захлопнула лакированную, расписанную, как китайский поднос или чашка, дверь приятной кельи, и разливающийся быстрый свет раннего утра и разгорающийся пурпур зари, пройдя через разноцветные стекла окошек, наполнил покои мягким, переливчатым сумраком.
Княгиня присела на хитро изогнутую софу, указав молодому полковнику низенькую скамеечку у маленьких озябших и увлажненных ночной росой ножек. Она по праву занимала видное место среди красавиц двора и света, которыми столь богат был Петербург счастливых екатерининских дней. Золотистые локоны, небесная л а зурь больших удлиненных глаз, лилии и розы ее лица шеи, груди, еще волнующейся от быстрой ходьбы и пережитых впечатлений, совершенная пропорциональность и классическая стройность молодой женщины – все делало для полковника это неожиданное уединение еще более приятным. Впрочем, привет коралловых уст и красноречивые взоры сиятельной Улыбочки давно подавали адъютанту сладкие надежды, но осторожная балтийская природа не позволяла ему предаться им.
Та же осторожность не покидала его и теперь. Он молча любовался покоящейся красавицей, но с выражением полнейшей почтительности. Мгновения летели. Молчала и Улыбочка. К рокотанию соловьев присоединился разноголосый щебет бесчисленных пичужек, ютившихся в садиках и куртинах.
Улыбочка с красноречивым жестом приказала молодому полковнику занять место на софе рядом с ней.
Но полковник вдруг вздрогнул и отстранился.
– Вы в самом деле отстали с ней и долгое время скитались в ночной темноте! – ревниво говорила Улыбочка.
– Она совершенно неожиданно для меня открыла более важные тайны и желала одарить полнейшим доверием, но ее атаки встретили неприступную крепость моего равнодушия! – с невольным кокетством имеющего явный успех у прелестнейших женщин говорил полковник.
– Хитрец! Я все узнаю, – сказала Улыбочка. – И если что-нибудь было, накажу. Но какие же еще тайны открыла эта проходимка?
– Тайны чрезвычайной важности, княгиня.
– Расскажите, полковник! Я ужас как любопытна!
– Эти тайны политического свойства и касаются тех целей, с которыми граф явился в Петербург. Я сообщу их вам, княгиня, но помните, что они очень опасны. Калиостро хитер и пронырлив, как все итальянцы. Он послан сюда сообществом, власть которого простирается на всю Европу. И сумеет отомстить, если узнает, что его ужасные намерения раскрыты.
– Ах, если так, то лучше не говорите, полковник! – в страхе прижимаясь к молодому адъютанту, просила Улыбочка.
– Я не скажу. Но попрошу вас предупредить сестрицу вашу, Екатерину Васильевну, столь любимую государыней, что я желал бы полученные о Калиостро тайны государственной важности ей вверить для дальнейшего обсуждения, как сделать их известными императрице.
– Это я обещаю вам. Сестра Екатерина имеет ум в политике. Слышите, как щебечут пташки! Верно, солнце восходит. Как бьет золотым огнем в окна!
ГЛАВА XLIIIСеребро пропало
Багровые косые лучи заливали стволы мощных деревьев, роса переливалась на листьях и травах; проснулись и гордо прохаживались по газонам, распускал радужные хвосты, павлины. Но вот раздался шум люден, идущих с чем-то тяжелым, и голос светлейшего:
– Несите его сюда, в Китайский домик! Да позовите господина Калиостро. Это его работа. Пусть и помогает.
Затем в цветники вошел князь Григорий Александрович Потемкин. За ним следовал дворецкий и полдюжины лакеев, которые несли бесчувственного домашнего лекаря, найденного в таком жалком состоянии у ворот Лживых.
– Сюда! Несите его сюда! – приказывал Потемкин и, опередив утомленных довольно грузной ношей людей, скорым гвардейским маршем подошел к одной из комнат Китайского домика, дверь которой была раскрыта настежь. Лакеи положили бедного лекаря на широкой софе. Потемкин приказал им удалиться.
Люди ушли. Затем одна из дверей домика тихо приотворилась, и вышел Бауер. Несмотря на проведенную без сна ночь, полковник был на удивление свеж, улыбался с приятной скромностью, и вся амуниция на нем оказалась в удивительно щегольской исправности, хоть сию минуту на смотр, а ведь всякой беготни по темному парку за ночь было довольно.
– С добрым утром, полковник! – прищурив зрячий глаз и с высоты фридриховского образцового гренадерского роста глядя на казавшегося маленькой фигуркой перед ним своего адъютанта, глубоким басом промолвил Потемкин.
– Честь имею явиться, ваша светлость, – отдавая честь, нежным сопрано отвечал полковник. – Честь имею явиться и доложить, что в усадьбах вашей светлости все обстоит благополучно!
– Спасибо, спасибо! Ну, а вот с лекарем черти, видно, пошутили совсем неблагополучно!
– Что такое, ваша светлость? Ах, какое несчастье! Позвольте, я распущу ему галстук и расстегну крючки, – суетился исполненный рвения Бауер.
– Расстегивай, распускай! – басил Потемкин. – Тебе по сей части, братец, и карты в руки.
Тут отворилась дверь другого отделения домика, и появился, прихрамывая, князь Голицын. В противоположность балтийцу, все на нем было смято, перепачкано, парик свалялся и сидел криво, одну подвязку он потерял, так что чулок сморщился и съезжал с тощей икры левой ноги. Лицо князя в самом деле было украшено яркой царапиной. Но вид он имел совершенно независимый и небрежно покровительственный. Кивнув Потемкину, который раскланялся с ним церемоннейшим поклоном, Голицын выразил свое крайнее огорчение приключившимся с лекарем несчастьем.
– Вот когда можно применить изречение: врач, исце-лися сам. Где вы нашли сего перепачканного медикуса, любезный князь Григорий Александрович?
– Заметив след в густой траве и лазы в кустах, словно медведь ломил, пошли мы по этим местам, милый князь Сергей Федорович! – отвечал Потемкин. – Около аллегорических ворот Ложных Снов и обрели бесчувственным, поверженным ниц, с одной ногой в колючем кусте, повисшей в воздухе. Должно быть, от чертей бежал без памяти, завяз ногой, упал и сильно грудью о земь хватился! Подняли мы и понесли его. Да как еще до дачи было далеко, подумал я в этом домике медикуса уложить!
– Имею честь доложить вашей светлости, что они приходят в себя! – сладчайшим сопрано пропел полковник Бауер.
– А серебро? Нашли? – спросил Голицын.
– То-то и есть, что не нашли. Серебра и след простыл. Когда пришли в грот, оказались в нем все плиты пола перевернутыми, тайник открыт, но совершенно пуст, хотя я своим глазом видел в нем наваленное серебро! Может быть, граф Калиостро все эти чудеса разгадает.
Тут и третья дверь китайской пустыньки отворилась. Вышел граф Калиостро с обыкновенной своей торжественной манерой, воздев глаза к небу. В одной руке держал он свою египетскую тиару, а в другой – хламиду. Казалось, будто чья-то таинственная рука за ним дверь, притянув, захлопнула.
– Что такое? Кто пострадал? Ах, это вы здесь беседуете, мои князья! – итальянским своим говором по-французски молвил магик.
– Да! Да! Это мы, российские князья, поджидаем здесь вас, итальянский граф, и просим оказать помощь сему несчастному медикусу, которого ночью призванные вашими заклинаниями черти совершенно загоняли, в колючий куст увязали и лицом в земную пыль опрокинули! – удивительно тонким голосом говорил Потемкин.
– Жалею! Но он сам виноват, непочтением раздразнив стихийных духов! – сказал резко и ворчливо Калиостро. – Что касается духопризвания, то вы ошибаетесь, любезный мой князь Потемкин! Я не вызываю духов тьмы, но попираю ногами аспида и дракона, в высших, духовных, светлых областях имея советников, друзей и незримых слуг. Если же темное начало в эту ночь в действия наши вмешалось, то вызвано оно преступлением ненасытного сладострастия суетной роскоши, в местах этих совершенным, о чем и свидетельствовало видение белой девы с рожденным из чрева ее плодом на руках, по воздуху пускающее ропоты и стоны!