– Поразительно! Непостижимо! – пробормотал кардинал. – Я не смогу удержаться, чтобы не рассказать обо всем этом.
– Расскажите, ваше высочество, расскажите, но не забывайте, что тем самым вы обяжетесь собственноручно поджечь мой костер, если парламенту вдруг вздумается изжарить меня на Гревской площади, – со смехом ответил Бальзамо.
Он проводил именитого посетителя до ворот и распрощался с ним, не позабыв почтительно поклониться.
– Где же ваш слуга? Я его не вижу, – удивился кардинал.
– Он понес золото в вашу карету, монсеньор.
– Так он знает, где она?
– Под четвертым деревом направо по бульвару. Это я ему и сказал по-немецки, принц.
Кардинал воздел руки к небу и исчез во мраке. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, закрывая по пути все двери.
60. Эликсир жизни
Оставшись один, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался. Девушка дышала во сне ровно и спокойно. Тогда он приоткрыл маленькое окошечко, прорезанное в двери, и несколько минут смотрел на Лоренцу, предаваясь сладким и нежным мечтам. Затем, затворив окошко и пройдя через описанную нами комнату, которая отделяла покои Лоренцы от физического кабинета, поспешил к очагу. Он загасил его, открыв заслонку, выпускавшую тепло в трубу, и пустил воду из находившегося на террасе бассейна.
После этого граф аккуратно положил расписку кардинала в сафьяновый бумажник и пробормотал:
– Слово Роганов хорошо лишь для меня, а для них хорошо, когда известно, на что употребить монашеское золото.
Не успел он договорить, как три коротких удара в потолок заставили его поднять голову.
– Ага, меня зовет Альтотас, – проговорил граф.
Он проветрил лабораторию, тщательно прибрался, закрыл очаг, и тут снова послышались удары.
– Ему не терпится – это добрый знак.
Взяв длинный железный прут, он в свою очередь постучал, затем потянул за металлическое кольцо в стене; с помощью скрытой пружины с потолка лаборатории на пол опустился подъемный люк. Бальзамо встал посредине; люк, приведенный в действие другой пружиной, поднял свой груз так же легко и плавно, как специальный подъемник в опере возносит к небесам богов и богинь, и ученик очутился у своего учителя.
Новое обиталище старика-ученого имело футов восемь-девять в высоту и около шестнадцати в поперечнике, освещалось оно через отверстие в потолке, а все его четыре стены были глухими. Комната эта, как видит читатель, выглядела настоящим дворцом по сравнению с прежним жилищем старика, устроенным в карете.
Ученый сидел в кресле на колесиках перед мраморным подковообразным столом, заваленным всякой всячиной – растениями, колбами, инструментами, книгами, различными приборами и бумагами с каббалистическими знаками. Он был так поглощен своим занятием, что даже не пошевелился при появлении Бальзамо.
Свет лампы с отражателем, подвешенной к выступу в потолочной раме, падал на его голый блестящий череп. В руке он держал бутылку из белого стекла и разглядывал, насколько она прозрачна, словно хозяйка, покупающая яйца и проверяющая их на просвет.
Некоторое время Бальзамо молча глядел на него, затем спросил:
– Ну как, есть что-нибудь новое?
– О да. Входи, Ашарат, я восхищен, я счастлив – я нашел!
– Что вы нашли?
– То, что искал, черт возьми!
– Золото?
– Вот еще, золото!
– Тогда алмаз?
– Вздор какой. Золото, алмазы – это чепуха, стал бы я им радоваться. Я нашел его!
– Значит, вы нашли свой эликсир? – спросил Бальзамо.
– Да, друг мой, мой эликсир, то есть жизнь! Да что я говорю – вечную жизнь!
– Так, значит, вы все еще занимаетесь этими бреднями? – печально проговорил Бальзамо, считавший эту работу чудачеством.
Но Альтотас, не слушая его, любовно разглядывал свою колбу.
– Наконец-то состав найден, – продолжал он. – Двадцать гранов эликсира из капской аристеи, пятнадцать гранов ртутного бальзама, пятнадцать гранов золотого осадка, двадцать пять гранов масла ливанского кедра.
– Но мне кажется, что, если не считать эликсира из капской аристеи, это же ваша последняя комбинация, учитель?
– Да, но мне не хватало главного компонента, который объединяет все остальные и без которого все остальные – ничто.
– И вы его нашли?
– Нашел.
– И можете его добыть?
– Еще бы!
– Что же это?
– К веществам в этой колбе нужно добавить три последние капли крови из артерии ребенка.
– Да, но где вы возьмете ребенка? – в ужасе вскричал Бальзамо.
– Ты мне его достанешь.
– Я?
– Да, ты.
– Вы с ума сошли, учитель.
– А что? В чем дело? – переспросил старик, с наслаждением облизывая склянку, на которую через плохо заткнутую пробку просочилась капля жидкости.
– Вам нужен ребенок, чтобы взять у него из артерии три последние капли крови?
– Да.
– Но его же нужно убить для этого?
– Разумеется, и чем красивее он будет, тем лучше.
– Это невозможно, здесь берут детей не для того, чтобы потом их убивать, – пожав плечами, проговорил Бальзамо.
– Да что же с ними тогда делают? – с ужасающей наивностью изумился старик.
– Воспитывают, черт побери!
– Вот как! Мир, стало быть, изменился. Три года назад нам предлагали сколько угодно детей за четыре заряда пороха или полбутылки водки.
– Это было в Конго, учитель?
– Ну да, в Конго. Для меня годятся и черные дети, мне все равно. Помню, что те, которых нам предлагали, были очень милые, кудрявые и резвые.
– Чудесно, но, к сожалению, дорогой учитель, мы не в Конго.
– Ах не в Конго. А где же?
– В Париже.
– В Париже? Ну и что? Если сесть на корабль в Марселе, через полтора месяца мы окажемся в Конго.
– Это, разумеется, возможно, однако мне необходимо быть во Франции.
– Зачем это тебе нужно быть во Франции?
– У меня здесь дела.
– Дела во Франции?
– Да, и нешуточные.
Старик разразился долгим зловещим смехом.
– Дела! Да еще во Франции! Верно, я и забыл, что ты хочешь учредить здесь тайные общества!
– Да, учитель.
– И замышляешь всякие заговоры.
– Да, учитель.
– Вот и все твои так называемые дела.
И старик снова насмешливо и недобро рассмеялся. Бальзамо молчал, собирая силы перед бурей, приближение которой он чувствовал.
– И к чему же ведут все эти твои дела, а? – с трудом повернувшись в кресле и уставившись большими серыми глазами на ученика, осведомился старик.
– К чему ведут? – переспросил тот.
– Да, к чему?
– Я бросил первый камень, вода взбаламутилась.
– И какую же тину ты разворошил, отвечай?
– Хорошую, философскую.
– Ну да, ты хочешь пустить в ход свои утопии, свои пустые мечтания, весь этот туман: всякие шуты будут спорить, есть Бог на свете или нет, вместо того чтобы, как я, самим пытаться стать богами. А что это за знаменитые философы, с которыми ты познакомился, – отвечай.
– У меня есть уже самый крупный современный поэт и безбожник. Вскоре он должен вернуться во Францию, откуда его изгнали, и быть посвященным в масоны в ложе, которую я устроил на улице По-де-Фер, в бывшем доме иезуитов.
– Как его зовут?
– Вольтер.
– Не знаю такого. Кто еще?
– В скором времени меня должны свести с властителем дум этого времени, автором «Общественного договора».
– А его как зовут?
– Руссо.
– И этого не знаю.
– Естественно, вы же знаете лишь Альфонса Десятого, Раймунда Луллия, Петра Толедского да Альберта Великого[159].
– Да это же единственные люди, которые жили на самом деле, потому что только они постоянно мучились великим вопросом: быть или не быть.
– Жить можно двумя способами, учитель.
– Я знаю только один: существовать. Но вернемся к этим философам. Как ты их назвал?
– Вольтер и Руссо.
– Да, помню. И ты намерен с помощью этих людей…
– Овладеть настоящим и разрушить будущее.
– Неужели в этой стране люди настолько глупы, что дают идеям увлечь себя?
– Напротив, они слишком умны, и поэтому идеи оказывают на них большее влияние, нежели факты. А потом, у меня есть помощница, которая сильнее всех философов на свете.
– Что же это за помощница?
– Скука. Монархия существует во Франции уже около шестнадцати столетий, и французы устали от нее.
– Так что же, они собираются ее свергнуть?
– Да.
– Ты так считаешь?
– Несомненно.
– И подталкиваешь их, да?
– Изо всех сил.
– Дурак!
– Отчего же?
– Какая тебе польза от свержения монархии?
– Мне – никакой, а для всех – счастье.
– Ну, я сегодня удовлетворен собою и готов тебя послушать. Объясни мне сперва, каким образом ты собираешься достичь счастья, а затем объясни, что это такое.
– Как я достигну счастья?
– Да, как ты добьешься счастья для всех, то есть свержения монархии – ведь это для тебя равносильно всеобщему счастью? Я слушаю тебя.
– Дело в том, что теперешнее министерство – это последний оплот, стоящий на защите монархии. Министерство это умное, трудолюбивое и смелое, оно могло бы поддерживать усталую и расшатанную монархию еще лет двадцать, вот они и помогут мне свергнуть его.
– Кто они? Эти твои философы?
– Вовсе нет, философы-то как раз его поддерживают.
– Как! Твои философы поддерживают министерство, которое поддерживает монархию, и в то же время являются врагами монархии? Ну и глупцы же эти философы!
– Суть в том, что первый министр и сам философ.
– А, понимаю, они оказывают воздействие на этого министра. Стало быть, я ошибся: они не глупцы, а эгоисты.
– Я не собираюсь обсуждать, кто они такие, – начиная раздражаться, проговорил Бальзамо, – этого я не знаю, но знаю, что стоит этому министерству пасть, как все тотчас же восстанут против нового. Против него будут и философы, и парламент; философы станут вопить, парламент тоже, министерство начнет преследовать философов и разгонит парламент. И тогда появится тайный союз, стойкая, упорная, постоянная оппозиция, которая будет нападать на все, непрерывно вести подкопы, расшатывать, разрушать. Вместо парламента будут назначены судьи; поскольку назначены они будут королевской властью, то сделают для нее все. Их обвинят – и заслуженно – в продажности, взяточничестве, несправедливости. Народ поднимется, и в результате против королевской власти выступят философы, олицетворяющие разум, парламент, олицетворяющий буржуазию, и народ, олицетворяющий самого себя, то есть тот самый рычаг, необходимый Архимеду, чтобы перевернуть мир.