– Ты быстро преодолеешь трудности, если пожелаешь.
– Скорее, если поверю.
– Так ты не веришь?
– Не верю, – ответил Бальзамо.
– Ты меня искушаешь, искушаешь! – вскричал Альтотас.
– Нет, я сомневаюсь.
– Ну ладно. Ты веришь в смерть?
– Я верю, что она существует. Да, смерть существует.
– Значит, смерть существует – хоть это-то ты не оспариваешь? – пожав плечами, осведомился Альтотас.
– Это бесспорно.
– Смерть бесконечна и необорима, не так ли? – добавил старый ученый с улыбкой, заставившей его последователя вздрогнуть.
– О да, учитель, необорима и, главное, бесконечна.
– И когда ты видишь труп, пот выступает у тебя на лбу, а сердце наполняется сожалением?
– Пот не выступает у меня на лбу, потому что я привык к человеческим горестям, а сердце не наполняется сожалением, потому что я не слишком высоко ценю жизнь, но, видя труп, я говорю себе: «О смерть, ты могущественна, как Бог, ты властвуешь безраздельно, и ничто не может одержать над тобою верх!»
Альтотас молча слушал Бальзамо, ничем не выдавая своего нетерпения, и лишь вертел в руке скальпель; но едва его ученик закончил свою скорбную и торжественную фразу, как старик с улыбкой оглянулся по сторонам, и взор его, столь пронзительный, что, казалось, для него не существовало в природе никаких секретов, остановился в углу комнаты, где на подстилке из соломы дрожал несчастный черный пес – единственный оставшийся в живых из трех животных этой породы, которых Бальзамо по просьбе Альтотаса доставил для опытов.
– Возьми эту собаку и положи ее мне на стол, – приказал старик.
Бальзамо послушно взял пса и водрузил его на мраморную столешницу. Животное, словно предчувствуя свою судьбу и уже явно знакомое с руками экспериментатора, почувствовало прикосновение к мрамору, задрожало, забилось и зарычало.
– Ну, – проговорил Альтотас, – раз ты веришь в смерть, следовательно, веришь и в жизнь, не так ли?
– Безусловно.
– Вот перед тобой собака: она кажется весьма живой, правда?
– Разумеется – она же рычит, бьется, ей страшно.
– До чего же уродливы черные собаки! Попробуй в следующий раз добыть белых.
– Попробую.
– Стало быть, собака эта живая. Ну, полай, полай, – добавил старик, зловеще ухмыльнувшись, – чтобы убедить господина Ашарата, что ты жива.
Он надавил псу на какой-то мускул, и тот залился лаем или, скорее, завыл.
– Теперь, Ашарат, пододвинь этот хрустальный колокол, вот так, и накрой им собаку. Кстати, я забыл тебя спросить: в какого рода смерть ты веришь сильнее всего?
– Не понимаю, что вы имеете в виду, учитель; смерть есть смерть.
– Справедливо, и даже очень. Я тоже придерживаюсь такого мнения. Ну ладно, раз смерть есть смерть, откачай воздух, Ашарат.
Бальзамо принялся вертеть колесо насоса, соединенного трубкой с колоколом, и оттуда с тонким свистом стал постепенно выходить воздух. Маленький пес сначала заволновался, забеспокоился, стал тыкаться мордой в стенки колокола, потом поднял голову, шумно и тяжело захрипел и, наконец, рухнул, бездыханный и раздувшийся.
– Вот собака, погибшая от удушья. Хорошая смерть – легкая и быстрая, не правда ли? – спросил Альтотас.
– Согласен.
– Собака умерла по-настоящему?
– Без сомнения.
– Ты, кажется, не очень-то в этом убежден, Ашарат?
– Да нет, напротив.
– Ты сомневаешься, потому что знаешь мои возможности, верно? Думаешь, что я научился возвращать жизнь в неповрежденный организм, вдувая в него воздух, словно в бурдюк, а?
– Ничего я не думаю, просто вижу, что собака мертва – вот и все.
– Ладно, для пущей надежности умертвим ее еще раз. Подними колокол, Ашарат.
Бальзамо убрал хрустальный колпак, предварительно впустив под него воздух. Собака лежала неподвижно, глаза ее были закрыты, сердце не билось.
– Теперь возьми скальпель и, не трогая гортани, рассеки собаке позвоночник.
– Я сделаю это, но только потому, что вы приказываете.
– А также чтобы добить бедное животное, если в нем вдруг еще теплится жизнь, – ухмыльнувшись, по-стариковски упрямо добавил Альтотас.
Бальзамо одним ударом рассек собаке позвоночник дюймах в двух от мозжечка; открылась кровоточащая рана. Пес, а точнее, его труп не шевельнулся.
– Да, собака явно умерла, – проговорил Альтотас. – Не дрогнула ни одна жилочка, ни один мускул, ни одна частичка плоти не отозвалась на это новое насилие. Не правда ли, собака мертва окончательно?
– Я готов признать это столько раз, сколько вам будет угодно, – нетерпеливо огрызнулся Бальзамо.
– Вот перед тобой безжизненное, навсегда замершее животное. По твоим словам, ничто не может одержать верх над смертью. Ничто не может вернуть бедному животному жизнь или хотя бы признаки жизни – ведь так?
– Ничто и никто, кроме Бога.
– Да, но Бог не проявит непоследовательности и этого не сделает. Бог в своей высшей мудрости убивает, он делает это по какой-то причине или ради какой-то пользы. Так сказал какой-то убийца – не помню, как его звали, – и сказано это очень верно. Смерть выгодна природе. И вот перед нами совершенно мертвый пес, из которого природа извлекла свою выгоду.
Альтотас пристально уставился на Бальзамо. Тот, уже устав от бесконечных повторений, ограничился простым кивком.
– А что ты скажешь, если эта собака откроет глаз и посмотрит на тебя? – спросил Альтотас.
– Это меня несказанно удивит, учитель, – улыбнувшись, ответил Бальзамо.
– Удивит? Это отрадно!
С этими словами, за которыми последовал фальшивый и зловещий смешок, старик пододвинул к собаке какой-то аппарат, состоявший из металлических пластин, разделенных суконными прокладками и погруженных в банку с подкисленной водой, из которой тянулись два провода – полюса батареи.
– Ты хочешь, чтобы открылся правый глаз или левый? – спросил старик.
– Правый.
Два провода, разделенные кусочком шелка, прикоснулись к шейному мускулу. Мгновенно правый глаз собаки открылся и посмотрел на Бальзамо, который в ужасе попятился.
– А теперь откроем ей пасть, хочешь?
Бальзамо не ответил: он находился во власти крайнего изумления. Альтотас прикоснулся к другому мускулу, глаз собаки закрылся, и тут же отверзлась пасть: у корней острых и белых зубов, словно собака была живой, подрагивала красная десна.
– Вот странно, – не скрывая испуга, пробормотал Бальзамо.
– Теперь ты видишь, как ничтожна смерть: я, несчастный старик, за которым она скоро должна прийти, заставил ее свернуть с проторенного пути, – радуясь изумлению ученика, проговорил Альтотас и, рассмеявшись резким, неприятным смехом, вдруг добавил: – Берегись, Ашарат, эта собака недавно хотела укусить тебя; сейчас она побежит за тобою! Берегись!
И действительно: собака, с рассеченным позвоночником, широко раскрытой пастью и подрагивающими веками, внезапно встала на все четыре лапы и зашаталась; голова ее при этом отвратительно раскачивалась из стороны в сторону.
Бальзамо почувствовал, как волосы у него на голове встали дыбом, лоб покрылся испариной; пятясь, он приблизился к двери, не зная, бежать ему или еще остаться.
– Ну, ну, я вовсе не хочу, чтобы ты умер от страха, пока я тебя просвещаю, довольно этих опытов, – отодвинув труп и прибор, сказал Альтотас.
Гальванический элемент отсоединился, труп рухнул на стол и застыл, такой же жалкий, как и раньше.
– Ну что ты теперь скажешь о смерти, Ашарат? Она стала сговорчивей, не так ли?
– Странно, просто необъяснимо! – подойдя поближе, воскликнул Бальзамо.
– Вот видишь, дитя мое, того, о чем я говорил, можно достигнуть, и первый шаг уже сделан. Разве трудно продлить жизнь, если мне уже удалось победить смерть?
– Но ведь еще неизвестно, на самом ли деле вы вернули собаку к жизни, – возразил Бальзамо.
– Со временем мы добьемся возвращения к настоящей жизни. Ты не читал у римских поэтов, как Кассидея оживляла мертвых?
– Да, но то у поэтов.
– Не забывай, друг мой, что римляне называли поэтов vates[160].
– Но все-таки скажите…
– Еще одно возражение?
– Да. Если вы сделаете эликсир жизни и дадите его собаке, она будет жить вечно?
– Безусловно.
– А если она попадет в руки экспериментатора вроде вас, который перережет ей горло?
– Вот славно, я ждал от тебя этого вопроса! – радостно захлопав в ладоши, вскричал старик.
– Ну раз ждали, так отвечайте.
– Обязательно отвечу, продолжай.
– Разве эликсир сможет помешать трубе упасть с крыши на голову прохожему, пуле – прострелить солдата навылет, лошади – ударом копыта распороть своему всаднику живот?
Альтотас взглянул на Бальзамо, словно забияка, который собирается нанести своему противнику решающий удар, и заговорил:
– Нет, нет, мой дорогой Ашарат, в логике тебе не откажешь. Ни трубы на голову, ни пули, ни удара копытом эликсир избежать не поможет, пока существуют дома, ружья и лошади.
– Но вы же воскрешаете мертвых?
– На какой-то срок – да, навсегда – нет. Сперва мне нужно отыскать в теле человека место, где помещается душа, а это может занять довольно много времени. Но я в состоянии помешать душе покинуть тело через нанесенную рану.
– Каким образом?
– Закрыв рану.
– Даже если перерезана артерия?
– Конечно.
– Хотел бы я посмотреть на такое.
– Смотри, – предложил старик. И, прежде чем Бальзамо спохватился, разрезал себе скальпелем вену на левой руке.
В теле у старика осталось не так уж много крови, и текла она столь медленно, что до разреза дошла не сразу, однако через некоторое время потекла довольно обильно.
– Боже! – воскликнул Бальзамо.
– Что такое?
– Вы же ранены, и серьезно.
– Что ж делать, раз ты уподобляешься апостолу Фоме: пока не увидишь и не пощупаешь, ни во что не веришь. Приходится дать тебе возможность посмотреть и пощупать.
Альтотас взял небольшой флакон, лежавший у него под рукой, и, капнув н