[164] – или Лемур, не помню точно, – рисовавшая замечательные картины, ей и заказали нарисовать целый ряд сцен, понимаете?
– Нет, государь.
– Ну как бы это сказать? Сельских сцен.
– А, на манер Тенирса[165].
– Даже более того – примитивных.
– Примитивных?
– Ну да, естественных. Точнее, пожалуй, не скажешь. Теперь понимаете?
– Как! – покраснев, воскликнул г-н де Лавогийон. – Вашему величеству осмелились предложить…
– А кто говорит, что мне что-то предложили, герцог?
– Но чтобы ваше величество смогли увидеть…
– Достаточно было, чтобы я посмотрел, – и все.
– Ну и?
– Ну я и посмотрел.
– И…
– И поскольку человек по сути своей склонен к подражанию, я стал подражать.
– Да, государь, средство это, безусловно, хитроумное, надежное, превосходное, но для молодого человека несколько опасное.
Король посмотрел на герцога де Лавогийона с улыбкой, которую можно было бы называть циничной, не промелькни она на губах самого остроумного в мире человека, и проговорил:
– Оставим пока опасность и вернемся к тому, что нам предстоит сделать.
– Слушаю, государь.
– Вы понимаете, о чем я говорю?
– Нет, государь, и буду счастлив, если ваше величество соблаговолит объяснить.
– Значит, так: вы сходите за его высочеством дофином, который принимает последние поздравления от мужчин, тогда как его супруга принимает последние поздравления от женщин.
– Да, государь.
– Вы возьмете подсвечник и отведете дофина в сторонку.
– Да, государь.
– Вы сообщите вашему воспитаннику, – продолжал король, подчеркнув последние два слова, – что его спальня находится в конце нового коридора.
– От которого ни у кого нет ключа, государь.
– Он у меня, сударь. Я предвидел, что сегодня произойдет; вот вам ключ.
Дрожащей рукою г-н де Лавогийон взял ключ; король заговорил снова:
– Хочу вам сказать, герцог, что в этом коридоре я велел развесить двадцать картин.
– Да, государь, понимаю.
– Так вот: вы поцелуете вашего воспитанника, герцог, отопрете дверь в коридор, дадите в руки подсвечник, пожелаете доброй ночи и скажете, что он должен дойти до дверей спальни за двадцать минут – по минуте на каждую картину.
– Понятно, государь.
– Прекрасно. Спокойной ночи, господин де Лавогийон.
– Ваше величество соблаговолит меня простить?
– Даже не знаю – ведь если бы не я, вы бы так удружили моей семье…
Дверь за г-ном воспитателем затворилась. Король позвонил, и появился Лебель[166].
– Кофе, – приказал король. – Да, кстати…
– Государь?
– Принесите кофе и ступайте следом за господином де Лавогийоном, который пошел засвидетельствовать свое почтение его высочеству дофину.
– Иду, государь.
– Погодите же, я ведь еще не сказал, зачем вам нужно туда идти.
– В самом деле, государь, но я горю таким рвением услужить вашему величеству…
– Прекрасно. Стало быть, вы пойдете следом за господином де Лавогийоном.
– Да, государь.
– Он так встревожен и опечален, что, боюсь, расчувствуется перед его высочеством дофином.
– А если он расчувствуется, что я должен делать, государь?
– Ничего, придете и скажете мне.
Лебель принес кофе, поставил его подле короля, и тот неторопливо принялся пить. Прославленный камердинер вышел.
Через четверть часа он вернулся.
– Ну что, Лебель? – осведомился король.
– Государь, господин де Лавогийон стоял у входа в новый коридор и держал его высочество дофина за руку.
– Потом?
– Мне не показалось, что он сильно расчувствовался, напротив, он довольно игриво вращал глазками.
– Дальше.
– Он достал из кармана ключ, протянул его дофину, а тот отпер дверь и ступил в коридор.
– А после?
– А после господин герцог дал его высочеству подсвечник и сказал – тихо, но я все же расслышал: «Ваше высочество, ваша супружеская спальня – в конце этого коридора, от которого я только что отдал вам ключ. Король желает, чтобы вы дошли до спальни за двадцать минут». Принц воскликнул: «Как за двадцать минут? Да тут идти секунд двадцать!» Господин де Лавогийон ответил: «Ваше высочество, это уже не в моей власти. Учить вас мне больше нечему, я просто хочу дать вам совет: посмотрите внимательно на стены этого коридора, и я ручаюсь, что ваше высочество найдет, куда употребить эти двадцать минут».
– Недурно.
– После этого, государь, господин де Лавогийон отвесил низкий поклон, причем выглядел возбужденным и пытался заглянуть в коридор. Затем он удалился, оставив его высочество у дверей.
– И его высочество вошел?
– Взгляните, государь, в коридоре виден свет. Он прогуливается там уже с четверть часа.
Король поднял глаза к окну и через несколько секунд воскликнул:
– Вот свет и пропал! Мне тоже в свое время дали двадцать минут, но, насколько я помню, не прошло и пяти, как я уже был подле жены. Увы, о дофине можно сказать так же, как говорили о Расине-младшем[167]: «Он, увы, не сын, а только внук великого отца!»
65. Первая брачная ночь дофина
Дофин открыл дверь спальни или, верней, передней этой спальни.
Эрцгерцогиня в длинном белом пеньюаре лежала на золоченой кровати, для которой был почти неощутим вес ее хрупкого, нежного тела; странная вещь: если бы кто-нибудь обладал способностью читать по лицу, то под легким облачком печали он обнаружил бы не спокойное ожидание новобрачной, а страх перед одной из тех угроз, источником которых для нервических натур является предчувствие, хотя порой они противостоят ему с куда большим мужеством, чем сами могли бы предполагать.
У кровати сидела первая статс-дама г-жа де Ноайль.
Остальные дамы держались в глубине спальни, готовые удалиться по первому знаку г-жи де Ноайль.
Она же, верная законам этикета, нетерпеливо ждала прихода дофина.
Но поскольку на сей раз всем законам этикета и церемониала суждено было отступить перед злокозненным стечением обстоятельств, лица, которые должны были ввести дофина в спальню, не знали, что по распоряжению Людовика XV его высочеству полагалось прийти через новый коридор, и ожидали его в другой передней.
Та же, в которую вошел дофин, была пуста, дверь, ведущая из нее в спальню, оказалась чуть приотворена, и потому дофин имел возможность видеть и слышать все, что там происходило.
В нерешительности он остановился и украдкой прислушался.
До него донесся чистый и мелодичный, хотя и несколько дрожащий голос дофины:
– Откуда войдет его высочество дофин?
– Из этой двери, – сообщила герцогиня де Ноайль, указав на дверь, противоположную той, за которой находился дофин.
– А куда выходит это окно? – поинтересовалась дофина. – Кажется, будто там шумит море.
– Нет, это шум множества людей, которые прогуливаются при свете иллюминации в ожидании фейерверка.
– Иллюминации? – с печальной улыбкой переспросила дофина. – Она очень кстати в этот вечер: ведь небо такое мрачное. Вы обратили на это внимание?
В этот момент дофин, которому надоело ждать, еще чуть-чуть приоткрыл дверь, просунул в щель голову и спросил, может ли он войти.
Г-жа де Ноайль, поначалу не узнавшая принца, вскрикнула.
Дофина, доведенная последовательно испытываемыми ею чувствами до нервического состояния, когда все вызывает страх, схватила за руку г-жу де Ноайль.
– Не бойтесь, сударыня, это я, – пробормотал дофин.
– Но почему через эту дверь? – спросила г-жа де Ноайль.
– Да потому, – отвечал Людовик XV, чья циничная физиономия тоже появилась в приоткрытой двери, – что господин де Лавогийон, будучи истинным иезуитом, прекрасно знает латынь, математику и географию, а обо всем остальном не имеет ни малейшего понятия.
При виде столь внезапно появившегося короля дофина соскользнула с кровати и стояла в своем пеньюаре, наглухо скрывшем всю ее от шеи до пят, в точности как сто́ла[168] римской матроны.
– Да, тоща, тоща, – пробормотал Людовик XV. – Черт дернул господина де Шуазеля из всех эрцгерцогинь выбрать именно ее.
– Что касается меня, – заявила герцогиня де Ноайль, – ваше величество может заметить: я в точности исполнила все требования этикета. А вот его высочество дофин…
– Нарушение принимаю на свой счет, – сказал Людовик XV, – поскольку это я велел его совершить. Но надеюсь, дорогая госпожа де Ноайль, вы извините меня, так как возникло весьма серьезное обстоятельство.
– Ваше величество, я не понимаю, что вы хотите сказать.
– Мы выйдем вместе, герцогиня, и я вам все объясню. А пока поглядим, как дети лягут в постель.
Дофина отступила на шаг от кровати и, испуганная еще более, чем в первый раз, схватила г-жу де Ноайль за руку.
– Сударыня, умоляю вас, – прошептала она, – я умру от стыда.
– Государь, – обратилась г-жа де Ноайль к королю, – ее высочество молит вас разрешить ей лечь в постель, как простой горожанке.
– Черт возьми! Вы ли это говорите, госпожа Этикет?
– Государь, я прекрасно понимаю, что это против установлений церемониала французского двора, но взгляните на эрцгерцогиню…
Действительно, Мария-Антуанетта стояла бледная, вцепившись, чтобы не упасть, в спинку кресла, и вполне бы сошла за изваяние Ужаса, если бы зубы ее не выбивали дробь и по лицу не текли струйки холодного пота.
– Я вовсе не намерен стеснять дофину, – объявил Людовик XV, бывший столь же непримиримым врагом церемониала, насколько Людовик XIV был его приверженцем. – Тем паче что существуют замочные скважины, а это будет куда забавней.
Дофин услыхал слова деда и покраснел.
Дофина тоже услыхала их, но ничего не поняла.
Людовик XV поцеловал сноху и вышел, увлекая за собой герцогиню де Ноайль и хохоча издевательским смехом, от которого исполнялись унынием те, кто не разделял веселья смеющегося.