Но голос он все-таки обрел: из груди его вырвался вопль ярости, и, повернувшись к Парижу, а верней, в ту сторону, где, как он полагал, находится Париж, Жильбер принялся осыпать ужаснейшими проклятиями тех, кто одержал победу над его мужеством и силой. И вдруг, вцепившись руками в волосы, юноша пошатнулся и рухнул на дорогу, правда успев подумать (и эта мысль послужила ему утешением), что, подобно героям древности, он сражался до последнего.
Жильбер упал ничком, но в глазах еще горела угроза, кулаки были сжаты.
Потом глаза закрылись, мышцы обмякли: Жильбер потерял сознание.
И почти в ту же минуту, когда он упал, раздался осипший голос:
– Берегись! Берегись, болван!
Крик сопровождался щелканьем кнута.
Жильбер ничего не слышал.
– С дороги! Задавлю!
И как бы в подкрепление этого истошного крика удар длинного ременного кнута обрушился на поясницу Жильбера.
Но он не почувствовал боли и, все так же ничего не видя и не слыша, остался лежать под копытами лошадей, которые вылетели с боковой дороги, что между Тьеблемоном и Воклером сходится с главным трактом.
Из кареты, которую лошади влекли, подобно тому как ураган несет перышко, послышался душераздирающий крик.
Сверхчеловеческим усилием форейтор постарался остановить лошадей, но с первой, выносной, это ему не удалось, и она перескочила через Жильбера. Зато двух других, с которыми ему управиться было легче, он все-таки удержал. Из кареты высунулась женщина.
– О боже! – испуганно воскликнула она. – Бедный мальчик! Его задавило?
– Боюсь, похоже на то, сударыня, – отвечал форейтор, пытаясь хоть что-то увидеть сквозь клубы пыли, поднятой копытами лошадей.
– Ах, несчастный! Ах, бедный дурачок! Остановимся!
И путешественница, распахнув дверь, выпорхнула из кареты.
Форейтор уже спешился и вытаскивал безжизненное и окровавленное, как он полагал, тело Жильбера из-под экипажа.
Путешественница помогала ему как могла.
– Вот ведь кому повезло! – воскликнул форейтор. – Ни ссадины, ни царапины!
– Но он же без чувств!
– Да это просто со страху. Давайте положим его у канавы и поехали дальше: вы ведь торопитесь.
– Ни за что! Я не могу бросить этого мальчика в таком состоянии.
– Ничего с ним не случится. Полежит и придет в себя.
– Нет! Нет! Какой молоденький, бедняжка! Наверное, сбежал из коллежа, решил побродяжить, да не рассчитал сил. Видите, он бледен как смерть! Нет, я его не брошу. Отнесите его в берлину на переднее сиденье.
Возница исполнил приказ. Дама тоже села в карету. Жильбер лежал наискось на мягком сиденье, голова его опиралась на обитые войлоком стенки берлины.
– А теперь пошел! – крикнула дама. – Мы потеряли десять минут. Ежели наверстаешь их, получишь пистоль.
Форейтор щелкнул над головой кнутом, и лошади, прекрасно знакомые с этим грозным сигналом, взяли с места в галоп.
20. Жильбер перестает сожалеть о потерянном экю
Когда через несколько минут Жильбер пришел в себя, он изрядно удивился, обнаружив, что, так сказать, распростерт в ногах женщины, которая пристально смотрит на него.
То была молодая особа лет двадцати четырех – двадцати пяти с большими серыми глазами и вздернутым носиком; щеки ее загорели под южным солнцем, изящно и прихотливо очерченный рот придавал открытому и жизнерадостному лицу выражение лукавства и настороженности. У нее были красивейшие в мире руки, и красота их еще подчеркивалась лиловым бархатом рукавов, украшенных золотыми пуговицами. Струистые складки юбки из серого шелка с крупными узорами заполняли чуть ли не всю карету. Надо сказать, Жильбер еще больше удивился, когда понял, что лежит в карете, которую несут галопом три почтовые лошади.
Поскольку дама сочувственно улыбалась, Жильбер смотрел на нее, пока не убедился, что она ему не снится.
– Ну как, мой мальчик, вам лучше? – прервала молчание дама.
– Где я? – спросил Жильбер, очень кстати вспомнив фразу, которую он вычитал из романов и которую произносят только в романах.
– Теперь, мой друг, в безопасности, – ответила дама с явным южным выговором. – А вот совсем недавно вам угрожало быть раздавленным колесами моей кареты. Что с вами случилось? Почему вы упали прямо на дороге?
– Я почувствовал слабость, сударыня.
– Вот как! Слабость? А что же стало причиной этой слабости?
– Я слишком долго шел.
– И как долго вы были в пути?
– Я вышел вчера в четыре пополудни.
– И сколько же вы прошли с четырех пополудни?
– Думаю, лье шестнадцать, если не восемнадцать.
– За двенадцать, нет, за четырнадцать часов?
– Да, но я ведь все время бежал.
– Куда же вы направляетесь?
– В Версаль, сударыня.
– А идете?
– Из Таверне.
– А где это, Таверне?
– Это замок, находящийся между Пьерфитом и Бар-ле-Дюком.
– Но у вас, наверное, не было даже времени как следует поесть?
– Не только времени, сударыня, но и средств.
– Как так?
– По дороге я потерял деньги.
– Значит, со вчерашнего дня вы ничего не ели?
– Кроме маленького кусочка хлеба, который я взял с собой.
– Бедняжка! Но почему же вы не попросили, чтобы вам дали что-нибудь поесть?
Жильбер высокомерно улыбнулся:
– Потому, сударыня, что я горд.
– Горд? Гордость – прекрасное чувство, но не тогда, когда умираешь от голода.
– Лучше умереть, чем покрыть себя бесчестьем.
Дама прямо-таки с восторгом взглянула на своего собеседника, изрекавшего такие сентенции.
– Но кто вы такой, мой друг, чтобы так говорить? – осведомилась она.
– Я – сирота.
– И как вас зовут?
– Жильбер.
– Жильбер? А дальше?
– Все.
– А-а, – протянула дама, изумляясь все больше и больше.
Жильбер увидел, что произвел впечатление, и порадовался тому, что, представляя себя, сыграл немножко под Жан-Жака Руссо.
– А не слишком ли вы молоды, мой друг, чтобы бегать по дорогам? – продолжала расспросы дама.
– Я был оставлен один в старом замке, который покинули хозяева. Я последовал их примеру и тоже покинул его.
– Не имея определенной цели?
– Земля велика, и под солнцем каждому найдется место, – изрек Жильбер.
– Видно, это незаконный сын какого-нибудь помещика, удравший из усадьбы, – пробормотала себе под нос дама, а вслух спросила: – Так вы говорили, что потеряли кошелек?
– Да.
– И сколько же в нем было?
– Всего один экю, то есть шесть ливров, – отвечал Жильбер, раздираемый противоречивыми чувствами: во-первых, стыдясь признаться в бедности, а во-вторых, опасаясь похвастаться слишком крупной суммой, поскольку могли возникнуть подозрения, что деньги добыты нечестным путем, – но мне этого было вполне достаточно.
– Шесть ливров на такую дальнюю дорогу? Но вам бы их едва хватило, чтобы купить на два дня хлеба! А расстояние-то какое, боже мой! Вы сказали, что идете из Бар-ле-Дюка в Париж?
– Да.
– Полагаю, это лье шестьдесят, если не все шестьдесят пять?
– Я не считал, сколько лье, сударыня. Я просто сказал, что приду туда, и все.
– Сказали – и пошли? Безумец!
– У меня крепкие ноги.
– Ноги, какими бы крепкими они ни были, отказывают, и вы в этом убедились.
– О нет, меня подвели не ноги – у меня пропала надежда.
– Да, как мне показалось, вид у вас был такой, словно вы в совершенном отчаянии.
Жильбер горько улыбнулся.
– У вас что, помутилось сознание? Вы били себя по голове, рвали волосы.
– Вы уверены, сударыня? – спросил он, изрядно сконфуженный.
– Совершенно. И оттого, что вы были в отчаянии, вы не услышали подъезжавшей кареты.
Жильбер подумал, что будет неплохо еще возвысить себя, рассказав всю правду. Инстинкт подсказывал ему, что его история может представить интерес, особенно для женщины.
– Я и вправду был в отчаянии, – признался он.
– Из-за чего же?
– Из-за того, что не мог больше следовать за экипажем, который догонял.
– Неужели? – улыбнулась дама. – Но это же прямо-таки приключение. И за этим, конечно, кроется любовь?
Жильбер еще не научился владеть собой и потому покраснел.
– А что же это был за экипаж, мой юный Катон?
– Карета из свиты дофины.
– Что? Что вы сказали? – воскликнула дама. – Значит, дофина впереди нас?
– Конечно.
– А я-то думала, позади, где-нибудь в Нанси. Разве по дороге ей не устраивают торжественные встречи?
– Да нет, ее встречают, но, похоже, ее высочество торопится.
– Дофина торопится? Кто вам это сказал?
– Я так предполагаю.
– Предполагаете?
– Да.
– И на чем же основаны ваши предположения?
– На том, что сперва она сказала, будто намерена часа три отдохнуть в Таверне…
– И?
– И провела там дай бог три четверти часа.
– Скажите, а не получала ли она какого-нибудь письма из Парижа?
– Да, прибыл господин в расшитом кафтане, и у него было письмо.
– А вы не знаете, как имя этого господина?
– Нет. Знаю только, что он губернатор Страсбурга.
– Господин де Стенвиль, родственник господина де Шуазеля. Ай-ай-ай! Кучер, гони! Быстрей!
В ответ на приказ громко щелкнул кнут, и Жильбер почувствовал, что карета прибавила ходу, хоть кони и до того шли галопом.
– Значит, дофина впереди нас? – переспросила дама.
– Да, сударыня.
– Ей придется остановиться позавтракать, – сказала дама, как бы рассуждая сама с собой, – и тогда мы обгоним ее, если только этой ночью… Ночью она останавливалась?
– Да, в Сен-Дизье.
– В котором часу?
– Примерно около одиннадцати.
– Значит, на ужин. Ей придется остановиться позавтракать. Кучер, какой первый приличный городишко у нас по пути?
– Витри, сударыня.
– И сколько до него?
– Три лье.
– А где у нас смена лошадей?
– В Воклере.
– Хорошо. Гони и, если увидишь вереницу карет, сообщи мне.
Пока дама переговаривалась с форейтором, Жильбер чуть опять не потерял сознание. Когда она снова уселась, то обратила внимание, что он сидит бледный, с закрытыми глазами.