– Дорогой друг, я избавлю вас от всякой ответственности.
– То есть как это? – недоумевающе спросил смотритель, не вполне еще убежденный приветливым выражением лица собеседника.
– Я сам обслужу себя. Вот тут три лошади одинакового роста. Я беру их.
– Что значит – берете?
– Просто беру.
– И это вы называете избавить меня от всякой ответственности?
– Разумеется. Вы их не давали, у вас их взяли.
– Но я говорю вам: это невозможно.
– Ладно, где тут упряжь?
– Стоять на местах! – крикнул смотритель троице конюхов, которые болтались во дворе и под навесами.
– Ну, негодяи!
– Жан! Дорогой Жан! – кричала Шон, которой сквозь распахнутые ворота было видно и слышно все, что происходит. – Не впутывайтесь в неприятности, мой друг! У нас важное дело! Надо смириться!
– Я готов примириться со всем, кроме опоздания, – с великолепнейшим хладнокровием ответил Жан. – А раз эти скоты заставляют меня ждать и не делают свою работу, я сделаю ее сам.
И, исполняя угрозу, виконт снял со стены три комплекта упряжи и надел ее на трех лошадей.
– Жан, что ты делаешь! Что ты делаешь! – кричала Шон, чуть ли не ломая руки.
– Ты хочешь доехать или нет? – скрипнув зубами, спросил Жан.
– Хочу, конечно хочу. Если мы опоздаем, все погибнет.
– Тогда не мешай мне.
Жан взял трех лошадей, которых он выбрал и которые были отнюдь не самыми худшими, и за поводья повел их к берлине.
– Одумайтесь, сударь, одумайтесь! – вопил смотритель, следуя за Жаном. – Похищение лошадей – это же оскорбление его величества!
– Я их не похищаю, болван, а беру на время. Ясно? Н-но, голубчики, н-но!
Смотритель почтовой станции кинулся к вожжам, но не успел даже дотронуться до них: виконт грубо оттолкнул его.
– Брат! Брат! – кричала м-ль Шон.
– Ах, так это ее брат, – пробормотал Жильбер, тоже сидевший в карете, и вздохнул с явным облегчением.
В этот миг на другой стороне улицы, как раз напротив двери почтовой станции, распахнулось окошко, и в нем появилась восхитительная головка женщины, испуганной шумом.
– А, так это вы, сударыня! – обратился к ней Жан.
– Что значит – я? – отвечала женщина с сильным иностранным акцентом.
– Вы проснулись? Отлично! Не желаете ли продать своего коня?
– Какого коня?
– Араба серой масти, что привязан к ставню. Предлагаю вам за него пятьсот пистолей.
– Мой конь не продается, – сказала женщина и захлопнула окно.
– Не везет мне сегодня, право, – заметил Жан, – не желают мне ни коня продать, ни дать лошадей. Но, черт бы меня подрал, я возьму араба, даже если мне его не продадут, и заменю мекленбуржцев, хоть мне их и отказываются дать. Ко мне, Патрис!
Лакей виконта соскочил с козел берлины.
– Запрягай, – приказал ему Жан.
– Ко мне, конюхи! Ко мне! – завопил смотритель.
Подоспели два конюха.
– Жан! Виконт! – кричала м-ль Шон, безуспешно пытаясь открыть дверь кареты. – Вы с ума сошли! Из-за вас нас тут всех изобьют!
– Изобьют? Ну уж дудки! Это мы их побьем! Эй, юный философ! – во всю силу легких рявкнул Жан, обращаясь к Жильберу, который сидел не шевелясь, изумленный всем происходящим. – А ну, вылезайте! Вылезайте! Поработаем, кто чем может – палкой, камнями, шпагой! Да выходите же, черт вас возьми! А то вы похожи на гипсовую статую святого.
Жильбер испуганно и в то же время умоляюще взглянул на свою покровительницу, как бы спрашивая, что делать, но она удержала его.
Смотритель почтовой станции, надсаживаясь от крика, тянул к себе лошадей, которых держал виконт.
Концерт, который давало это трио, можно отнести к самым заунывным и шумным.
Но всякая борьба должна иметь конец. Виконт Жан, которому все это надоело, потерял терпение, нанес сберегателю лошадей такой удар кулаком, что тот отлетел и рухнул в пруд, перепугав гусей и уток.
– Караул! – возопил он. – Убивают! Помогите!
Виконт, явно знавший цену времени, воспользовался предоставленной свободой и торопливо запрягал лошадей.
– На помощь! Убивают! На помощь! Именем короля! – не унимался смотритель, пытаясь сплотить вокруг себя оробевших конюхов.
– Кто здесь именем короля взывает о помощи? – вдруг воскликнул всадник, галопом влетевший на почтовый двор и остановивший своего взмыленного скакуна чуть ли не в дюйме от участников этого противостояния.
– Господин Филипп де Таверне! – пробормотал Жильбер, стараясь забиться поглубже в угол кареты.
Шон, которая никогда ничего не упускала, услышала имя молодого человека.
22. Виконт Жан
Юный лейтенант конной гвардии дофина, поскольку это был именно он, при виде странной сцены, которая уже собрала вокруг почтовой станции всех женщин и детей деревни Ла-Шоссе, соскочил с коня.
Увидев Филиппа, хозяин на коленях ринулся, если можно так выразиться, к нежданному защитнику, ниспосланному ему Провидением.
– Господин офицер! – закричал он. – Знаете, что здесь происходит?
– Нет, – хладнокровно отвечал Филипп, – но надеюсь, мой друг, вы соблаговолите объяснить.
– Так знайте, здесь намерены силой взять лошадей ее королевского высочества дофины.
По лицу Филиппа было видно, что он воспринял это сообщение как совершенно невероятное.
– И кто же хочет взять лошадей?
– Вот этот господин, – заявил хозяин, тыча пальцем в виконта Жана.
– Этот господин? – переспросил Филипп.
– Да, черт побери, он самый! – вступил в разговор виконт.
– Вы заблуждаетесь, – произнес Филипп, покачав головой. – Это невозможно, в противном случае этот господин либо сумасшедший, либо не дворянин.
– А вот тут, дорогой лейтенант, вы дважды ошиблись, – возразил виконт. – У того, о ком вы говорите, и голова в полнейшем порядке, и он ездил и будет ездить в каретах его величества[64].
– Так как же, если у вас в порядке голова и вы ездите в каретах его величества, вы осмелились посягнуть на лошадей дофины?
– Во-первых, здесь шестьдесят лошадей, а для запряжки кареты ее королевского высочества потребуется всего лишь восемь, а во-вторых, я был бы безмерно огорчен, если бы те три лошади, что я взял наугад, оказались как раз из запряжки дофины.
– Совершенно верно, здесь шестьдесят лошадей, как совершенно верно и то, что ее королевскому высочеству нужно всего лишь восемь, – ответил Филипп де Таверне, – и тем не менее все эти лошади, от первой до шестидесятой, предназначены для ее королевского высочества, и вы не можете не признать, что всем, кто составляет двор принцессы, положены известные отличия.
– Как видите, я их признаю, поскольку выбрал эту запряжку, – насмешливо бросил виконт. – Может быть, вы мне велите идти пешком, тогда как наглецы-лакеи ездят четверней? Проклятье! Пусть лучше они последуют моему примеру и удовлетворятся тремя лошадьми – тогда у них еще кое-что останется.
– Сударь, если лакеи ездят четверней, то только потому, что так повелел король, – отвечал Филипп, протянув руку к виконту и как бы призывая его этим жестом не упорствовать и сойти с избранной дороги. – Лучше уж прикажите, сударь, своему лакею отвести этих коней туда, где вы их взяли.
Произнесено это было с такой твердостью и вместе с тем с такой учтивостью, что надо было быть последним негодяем, чтобы ответить без должной вежливости.
– Возможно, дражайший лейтенант, вы имели бы основания так говорить, – бросил виконт, – когда бы в ваши обязанности входило следить за этими животными, но до сей поры я как-то не слышал, что конногвардейцы дофины повышены до сана конюхов. Так что закройте лучше глаза, велите своим людям сделать то же самое, и разойдемся по-доброму.
– Заблуждаетесь, милостивый государь: я не повышен и не понижен до сана конюха, и то, что я сейчас делаю, входит в мои обязанности, поскольку ее высочество дофина самолично послала меня вперед, дабы я озаботился о подменах на станциях.
– Тогда другое дело, – согласился Жан. – И все же позвольте мне вам сказать, любезный мой офицерик, что служба ваша достойна всяческого сожаления. Если эта юная дама начинает с такого отношения к армии…
– О ком вы изволите говорить в подобных выражениях? – прервал его Филипп.
– О ком же, черт побери, как не об австриячке.
Лицо Филиппа де Таверне стало белее его галстука.
– Вы осмелились сказать, сударь… – произнес он.
– Я не только осмелился сказать, но осмеливаюсь действовать, – бросил виконт Жан. – Патрис, друг мой, запрягайте и поторопитесь: я спешу.
Филипп схватил за повод первую лошадь и ровным голосом произнес:
– Милостивый государь, надеюсь, вы будете настолько любезны и соблаговолите сообщить мне, кто вы?
– Вам это так необходимо?
– Да, необходимо.
– Извольте. Я – виконт Жан Дюбарри.
– Что? Брат этой…
– Которая велит бросить вас в Бастилию, лейтенант, если вы прибавите еще хоть слово.
Произнеся эту угрозу, виконт полез в экипаж. Филипп встал у дверцы.
– Господин виконт Жан Дюбарри, не окажете ли вы мне честь выйти из кареты?
– Этого только не хватало! У меня нет времени, – ответил виконт и попытался закрыть дверь.
– Если вы, милостивый государь, промедлите еще секунду, – продолжал Филипп, держа левой рукой дверь и не давая ее затворить, – даю вам слово чести, что я проткну вас насквозь своею шпагой.
Говоря это, он правой рукой выхватил шпагу из ножен.
– Ну это слишком! – воскликнула Шон. – Это же убийство! Жан, откажитесь от лошадей, откажитесь!
– Ах, так вы мне угрожать! – прошипел разъяренный виконт, хватая шпагу, которую он только что положил на переднее сиденье.
– И угроза будет приведена в исполнение, если через секунду – вы слышите? – через секунду вы не выйдете из экипажа, – предупредил Филипп де Таверне и взмахнул шпагой, со свистом рассекшей воздух.
– Мы никогда отсюда не уедем, – шепнула Шон на ухо Жану, – если вы не смягчите этого офицерика.