– После оперы?
– Да. Я выспрашиваю вас весьма нескромно, не правда ли?
– Нет, ничего. После оперы… Погодите, сейчас вспомню.
– А! Тут ваша память, похоже, вас подводит!
– Ничуть не бывало. После оперы… А, вспомнил!
– Ну.
– Я заехал к одной даме, содержательнице игорного дома, и самолично препроводил ее в Фор-Левек.
– В ее карете?
– Нет, в фиакре.
– А потом?
– Что может быть потом? Это все.
– Нет, это не все.
– Я снова сел в фиакр.
– А кого вы обнаружили в фиакре?
Г-н де Сартин покраснел.
– А! – вскричала графиня и захлопала пухлыми ручками. – Итак, мне выпала честь вогнать в краску главу полиции!
– Сударыня… – пролепетал г-н де Сартин.
– Ну что ж, я сама вам скажу, кто был в фиакре, – продолжала фаворитка, – там была герцогиня де Граммон.
– Герцогиня де Граммон! – возопил начальник полиции.
– Да, герцогиня де Граммон, которая явилась умолять вас о том, чтобы вы помогли ей проникнуть в покои короля.
– Ей-богу, сударыня, – воскликнул г-н де Сартин, ерзая в кресле, – я уступаю вам свой портфель. Ясно, что полицией руководите вы, а не я.
– В самом деле, господин де Сартин, у меня тоже есть своя полиция, как видите, а посему берегитесь! Да, да! Герцогиня де Граммон, в полночь, в одном фиакре с господином начальником полиции, и лошади ехали шагом! Знаете, что я немедленно предприняла?
– Не знаю, но испытываю чудовищный страх. К счастью, время было уже слишком позднее.
– Ну, это не беда: ночь – самое время для мщения.
– И что же вы предприняли?
– Кроме собственной тайной полиции, я держу своих штатных литераторов, чудовищных писак, грязных, как нищие, и голодных, как волки.
– Вы что же, плохо их кормите?
– Я их вообще не кормлю. Разжирев, они станут такими же глупыми, как господин де Субиз: жир поглощает желчь, это всем известно.
– Продолжайте, я трепещу.
– Итак, я вспомнила обо всех злобных выходках, которые при вашем попустительстве предпринимал против меня Шуазель. Это меня уязвило, и я предложила моим аполлонам следующие сюжеты. Во-первых, господин де Сартин переодевается прокурором и навещает квартирку на пятом этаже на улице Сухого Древа, где живет невинная девушка, которой он без стыда отсчитывает тридцатого числа каждого месяца жалкую сумму в триста ливров.
– Сударыня, вы бросите тень на доброе дело.
– Только на такие дела и ложится тень. Во-вторых, господин де Сартин, переряженный достопочтенным отцом-миссионером, проникает в обитель кармелиток, что на улице Сент-Антуан.
– Сударыня, я приношу святым сестрам восточные диковинки.
– Очень блестящие или не очень? В-третьих, господин де Сартин, наряженный главой полиции, разъезжает в полночь по улицам в фиакре вдвоем с герцогиней де Граммон.
– Ах, сударыня, – в страхе вымолвил г-н де Сартин, – неужели вы желаете вовсе подорвать уважение к моей власти?
– Вы же позволяете подрывать уважение к моей! – смеясь, возразила графиня. – Но слушайте дальше.
– Я слушаю.
– Мои шуты взялись за дело, засучив рукава, и изготовили мне сочинения наподобие тех, что задают в коллежах: повествование, изложение и разработка темы; нынче утром я получила эпиграмму, песенку и водевиль.
– О господи!
– Все три чудовищны. Сегодня же утром угощу ими короля, а заодно ознакомлю его и с новым вариантом «Отче наш», направленным против него и распространенным с вашего соизволения, знаете?
«Отче наш, сущий в Версале, да святится имя твое, как оно того заслуживает, да поколеблется царствие твое, да не исполнится воля твоя ни на земле, ни на небе; хлеб наш насущный верни нам, что отняли твои фаворитки, и прости своим парламентам, блюдущим твои интересы, как и мы прощаем твоим министрам, которые их предали. И не введи себя в искушение от твоей Дюбарри, но избавь нас от твоего лукавого канцлера. Аминь».
– Где вы это раскопали? – спросил г-н де Сартин, со вздохом скрестив руки.
– Ах, боже мой, мне и не пришлось трудиться: доброжелатели ежедневно присылают мне все лучшие образцы в этом роде. Я даже думала, не вам ли я обязана этой любезностью.
– Сударыня!
– Таким образом, в виде ответного дара завтра вы получите эпиграмму, песенку и водевиль, о которых шла речь.
– Почему не теперь?
– Потому что мне нужно время на то, чтобы их распространить. Впрочем, полиции ведь полагается обо всем узнавать в последнюю очередь. Ох и позабавит же вас эта писанина! Я сама нынче просмеялась над ней три четверти часа. А король – тот смеялся просто до колик, поэтому он запаздывает.
– Я погиб! – возопил г-н де Сартин, молотя обеими руками по своему парику.
– Нет, вы не погибли, вы угодили в куплеты, вот и все. Разве я погибла из-за того, что меня прозвали прекрасной Бурбоннезкой?[67] Ничуть. Я в ярости, вот и все; а потому я теперь хочу, чтобы и другие пришли в ярость. Да, прелестные стихи! Я была ими так довольна, что велела угостить белым вином своих литературных скорпионов, и теперь они, наверно, мертвецки пьяны.
– Ах, графиня, графиня!
– Сперва прочту вам эпиграмму.
– Пощадите!
О, Франция! Какой удел:
Ты покорилась бабе!
– Ах нет, я ошиблась! Это эпиграмма, которую распустили вы сами: она направлена против меня. Этих эпиграмм развелось столько, что впору запутаться. Погодите, погодите, вспомнила:
Маляр аптекарям спешит по всей столице
На вывесках сюжет запечатлеть один:
Малюет пузырек, а на наклейке лица —
Буан, Мопу, Терре и господин Сартин.
Теперь никто не усомнится:
Пред нами «Уксус четырех скотин»!
– По вашей милости, жестокая вы женщина, я превращусь в тигра.
– А теперь перейдем к песенке, она поется от имени госпожи де Граммон:
О моя дорогая полиция!
Я и пылкая, и белолицая!
Что красою могу похвалиться я —
Расскажите скорей королю!
– Сударыня! Сударыня! – вне себя от ярости взревел г-н де Сартин.
– Успокойтесь, – отвечала графиня, – пока напечатано лишь десять тысяч экземпляров. Но вам следует послушать водевиль.
– Значит, у вас есть печатный станок?
– Милый вопрос! А разве у господина де Шуазеля нет печатного станка?
– Пусть ваш типограф побережется.
– Попробуйте только! Патент выправлен на мое имя.
– Чудовищно! И король смеется над всеми этими низостями?
– Еще как! Он подбрасывает рифмы моим паукам, когда они в затруднении.
– И вы, зная, как я вам служу, обращаетесь со мною таким образом?
– Я знаю, что вы меня предаете. Герцогиня в родстве с Шуазелями, она вознамерилась меня погубить.
– Сударыня, она застала меня врасплох, клянусь вам.
– Итак, вы сознаетесь?
– Я вынужден к этому.
– Почему вы меня не уведомили?
– Я за тем и приехал.
– Вот уж не верится!
– Честью клянусь!
– Бьюсь об заклад, что вы ведете двойную игру.
– Итак, я сдаюсь, – произнес глава полиции, падая на колени.
– И правильно делаете.
– Во имя всего святого, заключим мир, графиня.
– Неужели вы, мужчина, министр, испугались нескольких дурных стихов?
– Ах, если бы я боялся только этого!
– А вы не подумали, сколько неприятных часов может принести песенка мне, женщине?
– Вы – королева.
– Да, королева, не представленная ко двору.
– Клянусь, сударыня, я никогда не причинил вам никакого вреда.
– Нет, но вы потакали тем, кто мне вредил.
– Я препятствовал им, в чем только мог.
– Хотелось бы верить.
– Верьте мне.
– Речь теперь идет о том, чтобы причинить не зло, а, напротив, благо.
– Помогите мне, и я не премину добиться успеха.
– Вы на моей стороне – да или нет?
– Да.
– Как далеко простирается ваша преданность? Готовы ли вы поддержать мое представление?
– Пределы моей преданности будут зависеть от вашего желания.
– Подумайте хорошенько: у меня типография наготове, работает она день и ночь; через двадцать четыре часа мои писаки почувствуют голод, а когда они голодны, они кусаются.
– Я буду благоразумен. Что вам угодно?
– Чтобы никто не чинил помех моим усилиям.
– Ну, за себя я ручаюсь.
– Мне не по душе эти слова, – возразила графиня, топнув ногой, – они пахнут не то Грецией, не то Карфагеном, короче, от них припахивает вероломством.
– Графиня!..
– Итак, этот ответ меня не устраивает: вы пытаетесь увернуться. Господин де Шуазель будет действовать, а вы отсидитесь в стороне. Этого я не хочу, понимаете? Все или ничего. Выдайте мне Шуазелей связанными по рукам и ногам, бессильными, поверженными, а не то я уничтожу, свяжу по рукам и ногам, повергну во прах вас.
– Не угрожайте, сударыня, – задумчиво возразил г-н де Сартин. – Представление становится теперь делом настолько трудным, что вы и вообразить себе не можете.
– Вот именно, становится, потому что ему намеренно чинят препятствия.
– Увы!
– Вы можете их устранить?
– Один не могу: тут нужны сто человек.
– Будут.
– Миллион наличными.
– Терре это уладит.
– Согласие короля…
– Я его получу.
– Он никогда не согласится.
– Он будет вынужден согласиться.
– А когда у вас будет все это, останется еще найти влиятельную даму, которая бы вас представила.
– Такую ищут.
– Бесполезно: против вас заговор.
– В Версале?
– Да, все дамы отказались, чтобы угодить господину Шуазелю, госпоже де Граммон, дофине, да и всей партии святош.
– Во-первых, если к партии святош принадлежит госпожа де Граммон, то партии придется сменить название. Тут они дали промах.
– Вы напрасно упрямитесь, верьте мне.
– Я своего добьюсь.
– Ах, так вы для этого так срочно отправили вашу сестру в Верден?