– Бедняжка Луиза! – фыркнули одновременно принцессы Аделаида и Виктория, кривя, каждая на свой манер, губы.
– Какие неприятности? Ну что ж, скажу.
Людовик XV уселся в высокое кресло у двери, обеспечив себе тем самым возможность быстрого отступления.
– Луизу, – продолжала София, – потихонечку мучит бес, тот самый, что овладел шельской настоятельницей[81], и потому она удаляется в монастырь, чтобы заниматься там опытами.
– Только прошу вас, без двусмысленных намеков на добродетель вашей сестры, – прервал Людовик XV. – Ее никогда и никто не ставил под сомнение, хотя говорят о Луизе много. И не вам быть тут заводилой.
– Не мне?
– Да, да, не вам.
– Я вовсе не имела в виду ее добродетель, – стала оправдываться София, крайне уязвленная тем красноречивым ударением, которое ее отец сделал на слове «вам», да еще и подчеркнул его, повторив. – Я просто сказала, что она будет заниматься там опытами, вот и все.
– Пусть себе занимается химией, фехтованием, креслами на колесиках, пусть играет на флейте или стучит на барабане, пусть терзает клавесин или пиликает на скрипке, что худого вы в этом видите?
– Я говорю, она займется политикой.
Людовик XV вздрогнул.
– Она будет изучать философию, теологию, продолжать комментарий к булле Unigenitus[82]; таким образом, на фоне ее занятий теориями правления государством, метафизическими системами, богословием мы, вся наша семья, будем выглядеть бесполезными…
– Если это приведет вашу сестру в рай, что вы видите в этом худого? – снова задал вопрос Людовик XV, тем не менее неприятно пораженный совпадением между обвинением, выдвинутым Вороной, и политической диатрибой, которой мадам Луиза подогрела свой уход в монастырь. – Быть может, вы завидуете ее будущему блаженству? Это свидетельствовало бы о том, что вы дурные христианки.
– Да нет же, господи! – воскликнула принцесса Виктория. – Пусть она отправляется куда угодно, но только я за нею не последую.
– Я тоже, – подхватила принцесса Аделаида.
– И я, – присоединилась к ним принцесса София.
– К тому же она ненавидит нас, – добавила принцесса Аделаида.
– Вас? – переспросил Людовик XV.
– Да, да, нас, – подтвердили две другие сестры.
– Поверьте мне, бедняжка Луиза выбрала рай, лишь бы не встретиться со своими родственниками, – сказал король.
Острота вызвала довольно кислый смешок у принцесс. Аделаида, старшая из трех, похоже, напрягала все свои умственные способности, дабы нанести королю разящий удар, поскольку все предыдущие лишь скользили по его броне.
– Сударыни, – произнесла она жеманным тоном, свойственным ей, когда она выходила из обычной своей апатии, из-за которой отец и прозвал ее Тряпкой, – сударыни, вы не сочли возможным или не осмелились открыть королю подлинную причину ухода Луизы в монастырь.
– Ну что, еще какая-нибудь гадость? – поинтересовался король. – Давайте, Тряпка, выкладывайте.
– О государь, я понимаю, – продолжала она, – что это будет вам неприятно.
– Скажите лучше, надеетесь – так будет вернее.
Аделаида прикусила с досады губу, но тем не менее не отступила.
– Я намерена открыть вам правду.
– Недурное начало! Правду! Избавьтесь от привычки произносить подобные вещи. Разве я говорил когда-нибудь правду? Однако же, слава богу, неплохо себя чувствую!
И Людовик XV пожал плечами.
– Скажите, сестрица, скажите! – настаивали две другие принцессы, горевшие желанием узнать, что это за причина, которая должна так уязвить короля.
– Какая доброта, какое благородство сердец! – пробормотал Людовик XV. – Как они любят отца!
Но он тут же утешился, подумав, что сумеет им отплатить.
– Так вот, – продолжала Аделаида, – наша сестра Луиза, которая придает такое огромное значение этикету, больше всего боялась…
– Чего же? – задал вопрос Людовик XV. – Договаривайте, раз уж начали.
– Хорошо, государь, скажу. Она боялась вторжения новых людей.
– Вы сказали, вторжения? – переспросил король, крайне недовольный таким началом; он заранее знал, к чему ведет дочь. – Вторжения? Кто же вторгся ко мне? Неужто кто-то может вынудить меня принять его, если я этого не желаю?
То был ловкий ход, способный решительно изменить направление разговора. Однако Аделаида была слишком искушена в злословии, чтобы позволить сбить себя с толку как раз тогда, когда она собралась сделать пакость.
– Я неверно выразилась и выбрала неточное слово. Вместо «вторжение» правильней было бы сказать «проникновение».
– Это уже лучше, – заметил король. – Признаюсь, то слово меня несколько коробило, я предпочитаю «проникновение».
– И однако, государь, – продолжала Аделаида, – это тоже не совсем точное слово.
– А какое же, по-вашему, точнее?
– «Представление».
– Да, да! – поддержали старшую две другие сестры. – Вот оно, верное слово!
Король поджал губы.
– Вы так полагаете? – произнес он.
– Да, – подтвердила Аделаида. – Я хочу сказать, что наша сестра очень боялась представления новых особ ко двору.
– И что же дальше? – спросил король, которому очень хотелось поскорей покончить со всем этим.
– Дальше? Она боялась, что ей придется увидеть, как ко двору будет представлена графиня Дюбарри.
– Продолжайте же! – воскликнул король, не в силах сдерживать раздражения. – Продолжайте! Договаривайте и перестаньте ходить вокруг да около! Черт побери, вы слишком долго заставляете вас ждать, госпожа Правда!
– Государь, – отвечала принцесса Аделаида, – я так долго не говорила вашему величеству то, что высказала сейчас, по одной-единственной причине: меня сдерживало почтение, и лишь приказание вашего величества вынудило меня разомкнуть уста и заговорить об этом предмете.
– Ах вот как! И притом, что вы не размыкали эти самые ваши уста, держали рот на замке, молчали, не злословили…
– Это тем не менее правда, государь, – продолжала Аделаида, – и я полагаю, что открыла подлинную причину ухода сестры в монастырь.
– Так вот, вы заблуждаетесь!
– Нет, государь, – одновременно воскликнули, энергично тряся головами, принцессы Виктория и София, – мы совершенно уверены.
– Ой-ой! – воскликнул Людовик XV, ну точь-в-точь как отец из мольеровской комедии[83]. – Но, полагаю, все остальные не присоединятся к вашему мнению. Итак, похоже, у меня в семье созрел заговор с целью не допустить до этого представления. Вот почему вас нет, когда вам хотят сделать визит, вот почему вы не отвечаете ни на прошения, ни на просьбы об аудиенции.
– На какие прошения, на какие просьбы об аудиенции? – удивилась принцесса Аделаида.
– Да вы же знаете: на прошения мадемуазель Жанны де Вобернье, – объяснила принцесса София.
– Нет, на просьбы об аудиенции мадемуазель Ланж, – поправила принцесса Виктория.
Разъяренный Людовик XV вскочил; взор его, обычно такой спокойный и благосклонный, сверкал огнем, и огонь этот не предвещал трем сестрам ничего хорошего. А поскольку среди трио принцесс не было героини, способной вынести отцовский гнев, все три склонили головы перед грозой.
– Ну вот я и получил доказательство, что не ошибся, говоря, что лучшая из вас покинула меня, – бросил им король.
– Государь, – заметила Аделаида, – ваше величество относится к нам хуже, чем к своим собачкам.
– И правильно делаю. Мои собачки, когда я прихожу к ним, ласкаются ко мне. Собачки – истинные мои друзья. Итак, сударыни, прощайте. Я иду повидаться с Шарлоттой, Красоткой и Хитруньей. Да, я люблю своих собачек, и люблю за то, что они любят меня и не тявкают мне правду.
И разгневанный король удалился, но не успел он сделать и несколько шагов, как услыхал, что дочери его хором запели:
Ах, в Париже, в столице,
Дамы все и девицы
Кротки, как голубицы,
И вздыхают они все дни, все дни!
Ах, любовнице бурной
Блеза стало так дурно,
Дурно,
Дурно,
Дурно.
Она стонет на ложе: боже! боже!
То был первый куплет направленной против г-жи Дюбарри песенки «Красотка из Бурбонне», которую распевал весь Париж.
Король решил было вернуться, и, надо полагать, дочерям его не поздоровилось бы, однако махнул рукой и продолжил свой путь, громко взывая, чтобы не слышать пения:
– Господин комендант левреток! Эй, господин комендант левреток!
Примчался слуга, носивший столь странное звание.
– Откройте комнату собачек, – распорядился король.
– Ваше величество, умоляю: ни шагу дальше! – вскричал слуга, преграждая путь Людовику XV.
– Что такое? В чем дело? – недоуменно спросил король, остановившись перед дверью, из-за которой доносилось повизгивание и возбужденное дыхание собак, учуявших хозяина.
– Государь, простите мне мое рвение, но я не могу допустить, чтобы король вошел к собакам, – сказал слуга.
– Вот как? – удивился король. – А, понимаю, комната неубрана. Что ж, выведите Хитрунью.
– Государь, – пробормотал слуга, лицо которого выражало подлинную муку, – уже два дня Хитрунья не ест и не пьет. Опасаются, не бешенство ли у нее.
– Решительно, я самый несчастный из людей! – воскликнул Людовик XV. – Хитрунья взбесилась! Это последняя капля, переполнившая чашу моих страданий.
Король резко повернулся и проследовал к себе в кабинет, где его ждал камердинер.
Увидев взволнованное лицо короля, он укрылся в оконном проеме.
– Теперь я вижу, – бормотал Людовик XV, стремительно бегая по кабинету и не обращая ни малейшего внимания на верного слугу, которого король даже не считал за человека, – теперь я вижу: господин де Шуазель издевается надо мной, дофин считает себя чуть ли не государем и надеется, что действительно станет им, как только усядется со своей австриячкой на трон. Луиза любит меня, но слишком суровой любовью, потому что прочла мне мораль и оставила меня. Три другие дочери распевают песенки, в которых меня называют Блезом. Граф Прованский переводит Лукреция