Графиня устроилась у себя в покоях, взяла книгу и стала ждать.
Виконт тем временем принимал меры.
Однако, проезжая по Парижу, фаворитка не удержалась и несколько раз выглянула из кареты. У красивых женщин есть своего рода инстинкт, повелевающий им выставлять себя напоказ, так как они чувствуют, что смотреть на них приятно. Вот графиня и показалась в окне кареты, а слух о ее приезде мигом облетел весь Париж; поэтому с двух до шести она приняла десятка два визитов. Для бедняжки-графини, которая умерла бы со скуки, останься она в одиночестве, это было сущим благодеянием; посетители ее развлекли, и, покуда она злословила, царила, кокетничала, время незаметно прошло.
Когда виконт, везущий к сестре графиню Беарнскую, проезжал мимо церкви Святого Евстафия, большие часы на ее колокольне показывали половину восьмого.
Беседа, которую они вели в карете, окончательно рассеяла сомнения графини, воспользоваться ли ей удачей, можно сказать плывшей прямо в руки.
Что до виконта, он с преувеличенным достоинством играл роль покровителя и не переставал восхищаться счастливым случаем, позволившим старой графине свести знакомство с г-жой Дюбарри.
Графиня Беарнская со своей стороны рассыпалась в похвалах любезности и обходительности вице-канцлера.
Пока они изощрялись во взаимной лжи, лошади резво бежали, и без нескольких минут восемь виконт и старая дама приехали к графине Дюбарри.
– Сударыня, – обратился виконт к своей спутнице, оставляя ее в приемной, – позвольте мне предупредить госпожу Дюбарри о чести, которая ее ожидает.
– Ах, сударь, – ответствовала старая дама, – я ни в коем случае не хотела бы тревожить графиню.
Жан подошел к Самору, который из окна вестибюля заметил подъехавшую карету, и тихо отдал ему какое-то приказание.
– Какой прелестный негритенок! – воскликнула старая графиня. – Он служит вашей сестре?
– Да, сударыня, он один из ее любимцев, – сказал виконт.
– Ее можно поздравить с таким выбором.
Едва ли не в тот же миг распахнулись обе створки дверей, выходивших в переднюю, и ливрейный лакей проводил графиню Беарнскую в большую гостиную, где г-жа Дюбарри обычно принимала визитеров.
Покуда старая сутяжница, вздыхая, разглядывала эту роскошную обитель, Жан Дюбарри отправился на поиски сестры.
– Привез? – спросила графиня Дюбарри.
– Разумеется.
– Она ни о чем не догадывается?
– Ни в коей мере.
– А что вице-каналья?
– Прекрасно. Все обстоятельства за нас, дорогая сестрица.
– Тогда скорее пойдем к ней, чтобы она ничего не заподозрила.
– Вы правы: она, по-моему, тонкая штучка. Где Шон?
– В Версале, вы же знаете.
– Пускай ни в коем случае не показывается ей на глаза.
– Я ее строго-настрого предупредила.
– Ну что ж, государыня, выходите на аудиенцию.
Г-жа Дюбарри распахнула дверь будуара и вошла в гостиную.
Обе дамы, горевшие желанием понравиться друг другу, тщательнейшим образом исполнили все церемонии, предусмотренные для подобных случаев этикетом эпохи, к которой относится наше повествование.
Г-жа Дюбарри заговорила первая.
– Я уже поблагодарила брата, сударыня, – сказала она, – которому обязана честью принимать вас, теперь же позвольте поблагодарить вас за то, что вы оказали мне эту честь.
– Сударыня, – отвечала очарованная сутяжница, – мне недостает слов, чтобы выразить вам всю свою признательность за столь любезный прием, какой вы мне оказали.
– Сударыня, – возразила в свою очередь г-жа Дюбарри с почтительным реверансом, – долг по отношению к особе такого ранга, как ваш, велит мне отдать себя в полное ваше распоряжение, если я могу быть вам чем-нибудь полезна.
После того как обе стороны обменялись положенными реверансами, г-жа Дюбарри предложила графине Беарнской кресло, а сама села в другое.
31. Патент Самора
– Говорите же, сударыня, – обратилась фаворитка к графине, – я вас слушаю.
– Позвольте, сестра, сказать вам, – вмешался Жан, оставшийся стоять, – что госпожа графиня никоим образом не является просительницей: меньше всего на свете она собиралась о чем-либо перед вами ходатайствовать. Просто господин канцлер дал ей для вас одно поручение.
Графиня Беарнская бросила на Жана взгляд, преисполненный благодарности, и протянула г-же Дюбарри патент, подписанный вице-канцлером; патент этот объявлял Люсьенну королевским замком, причем должность его губернатора даровалась Самору.
– Я крайне вам обязана, сударыня, – произнесла графиня Дюбарри, пробежав глазами патент, – и была бы весьма рада случаю в свою очередь услужить вам.
– Ах, сударыня, вам это будет нетрудно! – воскликнула гостья так поспешно, что оба заговорщика пришли в восторг.
– В чем же дело? Говорите, прошу вас.
– Поскольку вы изволили мне сказать, сударыня, что имя мое вам не совсем неизвестно…
– Еще бы! Имя графини Беарнской!
– То, быть может, вы слышали также и о тяжбе, из-за которой наш род может лишиться всего состояния.
– Которое оспаривают господа де Салюс, если я не ошибаюсь?
– Увы, сударыня, все так.
– Да, да, я слышала об этом деле, – сказала графиня Дюбарри. – На днях его величество говорил о нем при мне с моим кузеном господином де Мопу.
– Его величество! – вскричала старая дама. – Его величество говорил о моей тяжбе?
– Да, сударыня.
– И что же он говорил?
– Увы! – в свою очередь воскликнула г-жа Дюбарри, качая головой. – Я вам очень сочувствую!
– Выходит, дело мое проиграно? – с тревогой пролепетала гостья.
– По правде сказать, сударыня, боюсь, что так оно и есть.
– Так сказал его величество?
– Его величество не выражался так напрямую, поскольку крайне осторожен и деликатен в выражениях, однако, судя по всему, его величество считает, что все эти земли уже как бы принадлежат семейству де Салюс.
– Ах, боже мой, боже мой, если бы его величеству была известна суть дела! Если бы король знал, что земли были переданы в возмещение долга, который уже был уплачен!.. Да, сударыня, уплачен! Двести тысяч франков были получены ими. У меня, разумеется, нет расписок, но есть доказательства морального свойства, и, если бы я могла сама защищать свое дело в суде, я доказала бы путем логических умозаключений…
– Путем логических умозаключений? – перебила г-жа Дюбарри, решительно ничего не понимая в том, о чем толковала графиня Беарнская, но изо всех сил притворяясь, будто прилежно следит за ее рассуждениями.
– Да, сударыня, путем логических умозаключений.
– Доказательства путем логических умозаключений принимаются в суде, – заметил Жан.
– Это правда, виконт? – воскликнула старуха.
– Именно так, – с неколебимой уверенностью отвечал виконт.
– В таком случае путем логических умозаключений я доказала бы, что этот долг в двести тысяч ливров, которые вместе с накопившимися процентами составляют сегодня капитал более чем в миллион, так вот, я доказала бы, что долг этот, сделанный в тысяча четыреста шестом году, был уплачен Ги Гастоном Четвертым графом Беарнским на смертном одре в тысяча четыреста семнадцатом году, поскольку в завещании он собственной рукой написал: «Находясь на одре смерти, свободен от долгов перед людьми и готов предстать перед Богом».
– Что же из этого следует? – спросила г-жа Дюбарри.
– Что следует? Но ведь ясно же, что, раз он свободен от долгов перед людьми, то, значит, он расквитался с Салюсами. Иначе он написал бы: «Имея двести тысяч ливров долгу», а ведь он выразился: «Свободен от долгов».
– Бесспорно, он так и написал бы, – поддержал ее Жан.
– А других доказательств у вас нет?
– Нет, сударыня, кроме признания Гастона Четвертого, ничего нет, но ведь у него было прозвище Безупречный.
– А между тем ваши противники могут предъявить долговое обязательство.
– Да, знаю, – согласилась старуха, – это-то и затемняет суть дела.
Уместней, пожалуй, было бы сказать, что это проясняет суть дела, но графиня Беарнская смотрела на события со своей точки зрения.
– Итак, вы, сударыня, убеждены, что семейству Салюс было уплачено? – спросил Жан.
– Да, господин виконт! – пылко воскликнула графиня Беарнская. – Я в этом совершенно убеждена.
– Ну что ж, – вступила в разговор графиня Дюбарри, с проницательным видом повернувшись к брату. – Послушайте, Жан, а ведь этот путь логических умозаключений, как выразилась графиня Беарнская, убийственным образом меняет все дело.
– Именно убийственным образом, сударыня, – подтвердил Жан.
– Убийственным для моих противников, – подхватила графиня Беарнская. – Гастон Четвертый выразился недвусмысленно: «Свободен от долгов перед людьми».
– Это ясно, более того, это логично, – изрек Жан. – Он свободен от долгов перед людьми, следовательно, выплатил им все, что был должен.
– Следовательно, выплатил все, – повторила графиня Дюбарри.
– Ах, сударыня, почему не вы мой судья? – воскликнула старая графиня.
– В былые времена, – заметил виконт Жан, – в подобном случае к судьям не пришлось бы даже обращаться: все решил бы Божий суд[96]. Что до меня, я совершенно уверен в правоте графини и клянусь, что, сохранись обычай Божиего суда до наших дней, я сам выступил бы как боец на ее стороне.
– Ах, сударь!
– Уверяю вас. Впрочем, я лишь сделал бы то же, что сделал мой предок Барримур, находившийся в свойстве с королевской фамилией Стюартов[97], который выступил на ристалище в защиту юной и прекрасной Эдит Скарборо и вынудил противника признаться, что он гнусно оклеветал ее. Но, к несчастью, – продолжал виконт с презрительным вздохом, – те славные времена миновали, и теперь дворяне, защищающие свои права, вынуждены представлять дело на суд крючкотворов, которые неспособны понять даже столь ясных слов: «Свободен от долгов перед людьми».
– Но позвольте, любезный брат, с тех пор как эти слова были написаны, минуло триста лет, – рискнула заметить г-жа Дюбарри, – и надобно принять в расчет то, что в суде, по-моему, называется сроком давности.