35. «Крестная» и «крестница»
Бедняжка графиня!.. Оставим же за ней это определение, которым наградил ее король, поскольку в тот миг она вполне заслуживала его. Так вот, повторяем, бедняжка графиня мчалась, словно за нею гнались демоны, по дороге в Париж.
Шон, перепуганная, как и сестра, предпоследним абзацем письма Жана, укрывала свое отчаяние и тревогу в Люсьенне в будуаре, проклиная себя за пришедшую ей пагубную идею подобрать на дороге Жильбера.
У Антенского моста через обводный канал, который отходит от Сены у Ла-Рокетт и, обогнув Париж, снова впадает здесь в реку, графиню ждала карета.
В ней сидел виконт Жан в обществе некоего прокурора, которому, похоже, он что-то весьма энергично втолковывал.
Едва завидев графиню, Жан бросил прокурора, выскочил из кареты и дал знак кучеру сестры остановиться.
– Быстро, графиня, быстро садитесь ко мне в карету, и скачем на улицу Сен-Жермен-де-Пре, – сказал он.
– Что, старуха нас дурачит? – осведомилась г-жа Дюбарри, пересаживаясь из экипажа в экипаж, меж тем как прокурор по знаку виконта проделывал то же самое.
– Думаю, и даже убежден, что да, графиня, – отвечал Жан. – Это называется, как аукнется, так и откликнется, или, верней, как откликнулось, так и аукнулось.
– Но что случилось?
– Коротко вот что. Я остался в Париже, потому что никому не доверяю, и, как видите, оказался прав. Вчера вечером в девять часов я пошел и покрутился около гостиницы «Поющий петух». Все было спокойно, к графине никто не приходил, короче, полное великолепие. Я решил, что могу уйти и лечь спать. Что я и сделал.
Сегодня я проснулся с зарей, разбудил Патриса и велел ему пойти и караулить на углу у гостиницы.
В девять – обратите внимание, на час раньше назначенного – я приехал с каретой; Патрис ничего подозрительного не заметил, и я совершенно без всяких опасений поднялся наверх. Но у дверей меня остановила служанка и сообщила, что графиня не сможет выйти сегодня, а вероятно, и всю неделю. Признаюсь, я был готов к какому-нибудь подвоху, но только не с этой стороны.
«То есть как не выйдет? – воскликнул я. – Что с ней?» – «Она больна». – «Больна? Быть того не может! Еще вчера она великолепно себя чувствовала». – «Верно, сударь. Но госпожа графиня имеет обыкновение сама готовить себе шоколад, и сегодня утром она тоже вскипятила его, но, снимая с огня, опрокинула и обварила ногу. Я прибежала на ее крик. Госпожа графиня едва не лишилась чувств. Я уложила ее в постель, и сейчас, думаю, она спит».
Я стал белее ваших кружев, графиня, и закричал: «Это ложь!» – «Нет, дорогой господин Дюбарри, это не ложь, – услышал я мерзкий пронзительный голос, – и я очень страдаю».
Я устремился туда, откуда исходил этот голос, рывком распахнул застекленную дверь, которая не хотела открываться: старуха-графиня и вправду лежала в постели.
«Ах, сударыня…» – выдавил я. Это были единственные слова, которые я сумел произнести. Я был в ярости и с радостью придушил бы ее.
«Видите этот кофейник? – сказала она мне, указав на какую-то гнусную посудину, валявшуюся на полу. – Он и есть причина несчастья».
Я растоптал этот кофейник ногами.
«Можете быть уверены, вам в нем уже не варить шоколад».
«Какое невезение! – скорбным голосом продолжала старуха. – Придется госпоже д’Алоньи представлять вашу сестру. Что поделаешь? Так предначертано судьбой, как говорят на Востоке».
– Боже мой! – воскликнула графиня Дюбарри. – Вы приводите меня в отчаяние!
– А я пока воздержусь отчаиваться, при условии что вы навестите ее. Для этого я вас и вызвал.
– Вы полагаете, еще не все пропало? Почему?
– Господи, да потому что вы можете то, чего не могу я, потому что вы – женщина, потому что вы заставите ее снять повязку, а когда ложь будет обнаружена, скажете графине Беарнской, что ее сын навсегда останется мелкопоместным дворянчиком, а она никогда не увидит ни гроша из наследства Салюсов, и, наконец, потому что проклинающую Камиллу вы сыграете с куда большим правдоподобием, нежели я – неистовство Ореста[115].
– Надеюсь, вы шутите! – воскликнула г-жа Дюбарри.
– Какие уж тут шутки!
– И где обитает наша сивилла?
– Вам отлично известно: в «Поющем петухе» на улице Сен-Жермен-де-Пре. Это большой мрачный дом с огромным петухом, нарисованным на листе жести. Когда жесть скрипит, петух поет.
– Да, это будет чудовищная сцена.
– Я тоже так думаю. А еще я думаю, что рискнуть стоит. Мне пойти с вами?
– Избави бог, вы все испортите.
– То же самое мне сказал наш прокурор, когда я советовался с ним на этот счет. Говорю это для вашего сведения. Поколотить человека у него дома – это значит штраф и тюрьма. Поколотить на улице…
– Не всегда удается, и вам это известно лучше, чем кому-либо другому, – заметила графиня Жану.
Виконт скривил губы в весьма принужденной улыбке.
– Ну коль долг платится с опозданием, то платится с процентами. И если я когда-нибудь повстречаю этого своего господинчика…
– Поговорим-ка лучше о моей даме, виконт.
– Мне больше нечего вам о ней сказать. Поезжайте!
И граф отошел в сторону, освобождая карете проезд.
– Где вы меня будете ждать? – спросила графиня.
– В самой гостинице. Я закажу бутылку испанского вина и, если вам понадобится моя рука, мигом примчусь.
– Трогай! – крикнула графиня кучеру.
– Улица Сен-Жермен-де-Пре, гостиница «Поющий петух», – добавил виконт.
Карета стремительно покатила по Елисейским Полям.
Через четверть часа она остановилась неподалеку от Монастырской улицы и рынка Святой Маргариты.
Там г-жа Дюбарри вышла, поскольку опасалась, что стук колес экипажа встревожит хитрую старуху, которая, без сомнения, держится настороже; выглянув из-за гардины, она увидит, кто к ней пожаловал, и у нее будет достаточно времени, чтобы избежать встречи с посетительницей.
Поэтому в сопровождении одного-единственного лакея, следовавшего за нею, г-жа Дюбарри быстро прошла по Монастырской улице, которая упиралась в три дома; в среднем и размещался постоялый двор.
Г-жа Дюбарри даже не вступила, а ворвалась в распахнутую дверь странноприимного дома.
Никто не видел, как она вошла, но у подножия деревянной лестницы ее встретила хозяйка.
– Я к графине Беарнской, – сообщила г-жа Дюбарри.
– Графиня Беарнская серьезно больна и никого не принимает.
– Да, да, я знаю о ее болезни, – отвечала г-жа Дюбарри. – Я и пришла узнать о ее состоянии.
И с легкостью птицы она в один миг взлетела по лестнице.
– Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! – закричала хозяйка. – К вам прорвались!
– Кто там? – спросила из комнаты старая сутяжница.
– Это я, – появляясь на пороге, сообщила г-жа Дюбарри, чья физиономия как нельзя лучше соответствовала обстоятельствам: на ней была и вежливая улыбка, и скорбная гримаска сострадания.
– Госпожа графиня, вы? – воскликнула, побледнев от страха, сутяжница.
– Да, сударыня. Я пришла выразить вам свои соболезнования в постигшем вас несчастье, о котором только что узнала. Прошу вас, расскажите, что с вами произошло.
– Сударыня, но я даже не решаюсь предложить вам сесть в этой конуре.
– О, я знаю, что у вас замок в Турени и потому извиняю эту гостиницу.
И г-жа Дюбарри уселась. Графиня Беарнская поняла, что гостья обосновалась прочно.
– Вы, очевидно, очень страдаете, сударыня? – поинтересовалась г-жа Дюбарри.
– Чудовищно.
– Правая нога? Господи! Но как же вас угораздило обварить ее?
– Да все очень просто: я держала кофейник, ручка скользнула в руке, и мне на ногу вылилось со стакан кипятка.
– Какой ужас!
Старуха вздохнула.
– Да, ужас, – согласилась она. – Но что вы хотите: беда в одиночку не ходит.
– Вы знаете, что король вас ждал сегодня утром?
– Вы усугубляете мое отчаяние, сударыня.
– Его величество весьма недоволен, что не повидал вас.
– Меня оправдывает моя болезнь, и я надеюсь принести его величеству свои почтительнейшие извинения.
– Я это рассказываю не для того, чтобы огорчить вас, – сообщила г-жа Дюбарри, видя, как надуто и чопорно держится старуха, – а только чтобы вы поняли, какое значение его величество придает этому делу и как он будет вам признателен.
– Вы же видите мое состояние, сударыня.
– Да, конечно. Хотите, я вам кое-что скажу?
– Разумеется. Мне будет крайне лестно услышать все, что вы скажете.
– По всей вероятности, это несчастье произошло потому, что вы испытали большое волнение.
– Не стану отрицать, – подтвердила сутяжница, сделав поклон, но только верхней половиной тела, – я была безмерно тронута честью, какую вы мне оказали, столь учтиво приняв меня у себя.
– Но я думаю, есть еще и другая причина.
– Другая? Ей-богу, нету. Во всяком случае, я таковой не знаю.
– Ну, скажем, некая встреча…
– То есть я с кем-то встретилась?
– Да, выходя от меня.
– Нет, сударыня, я ни с кем не встречалась. Я была в карете вашего брата.
– Это произошло, прежде чем вы сели в карету.
Сутяжница сделала вид, будто пытается вспомнить.
– Когда вы спускались с крыльца.
Сутяжница изобразила еще большую сосредоточенность.
– Некто, – продолжала г-жа Дюбарри с улыбкой, к которой примешивалось раздражение, – вошел во двор, когда вы вышли из дома.
– Крайне сожалею, сударыня, но я не припоминаю.
– Некая женщина… Ну, теперь вспомнили?
– У меня такое слабое зрение, что вот вы сидите в двух шагах от меня, а я вас вижу как в тумане. Так что судите сами.
– А она крепкий орешек. Хватит хитрить, не то она меня одолеет, – пробормотала г-жа Дюбарри и тут же в полный голос обратилась к старухе: – Ну что ж, раз вы не разглядели эту даму, я скажу вам, кто она.
– Дама, которую я встретила, выходя?
– Именно. Это моя золовка мадемуазель Дюбарри.