– В каком смысле, сударыня? – изумился герцог.
– Да ведь я вас не видела добрую неделю ни в Версале, ни в Париже, ни в Люсьенне.
– Я предвкушал удовольствие встретить вас здесь нынче вечером, – отвечал старый царедворец.
– Быть может, вы предвидели эту встречу?
– Я был в ней уверен.
– Вот как! Что вы за человек, герцог, право слово! Знали – и не предупредили меня, вашего искреннего друга, а ведь я понятия не имела, что мы увидимся.
– Неужели, сударыня? – удивился герцог. – Разве вы не знали, что приедете сюда?
– Нет. Я была в том же положении, что Эзоп, когда он повстречался на улице с судьей. Тот спросил: «Куда ты идешь?» – «Не знаю», – отвечал баснописец. «Вот как! В таком случае ты идешь в тюрьму». – «Вот видите, – заметил Эзоп, – значит, я и в самом деле не знал, куда иду». Вот так же и я, герцог, могла предположить, что еду в Версаль, но не была в этом настолько уверена, чтобы утверждать. Поэтому вы оказали бы мне большую услугу, если бы навестили меня заранее, но… надеюсь, теперь-то вы меня навестите, не так ли?
– Сударыня, – отвечал Ришелье, с виду нисколько не уязвленный насмешкой, – не возьму в толк, почему вы сомневались, приедете ли вы в Версаль или нет.
– Отвечу: потому что мне подстроили каверзы.
И графиня устремила на герцога пристальный взгляд, который тот выдержал без малейшего смущения.
– Каверзы? Боже мой, графиня, что вы такое говорите?
– Во-первых, у меня похитили парикмахера.
– Парикмахера?
– Да.
– Почему же вы мне не сказали? Я прислал бы вам своего. Однако, прошу вас, не надо так громко! Я прислал бы вам своего, это сущее сокровище, бриллиант: его откопала госпожа д’Эгмонт. По сравнению с прочими куаферами он – истинный артист; поверьте, никто из королевских парикмахеров не может тягаться с моим любезным Леонаром.
– С Леонаром! – воскликнула г-жа Дюбарри.
– Да, этот юноша причесывает Септиманию, и она прячет его от всех, как Гарпагон[127] свою шкатулку. Впрочем, не вам жаловаться, графиня: вы причесаны изумительно и прекрасны, как день. Но вот что поразительно: форма этих локонов как две капли воды похожа на тот набросок, что вчера сделал Буше по просьбе госпожи д’Эгмонт, причем она рассчитывала воспользоваться им сама, и только болезнь помешала ей в этом. Бедная Септимания!
Графиня вздрогнула и устремила на герцога еще более пристальный взгляд, однако герцог по-прежнему улыбался с самым непроницаемым видом.
– Ах, простите, графиня, я вас прервал… Вы что-то говорили о каверзах?
– Да, мало того, что у меня похитили парикмахера, у меня украли платье, изумительное платье.
– Ах, какая низость! Но, в сущности, вы прекрасно без него обошлись: то, которое на вас, сшито из божественной ткани… По-моему, это китайский шелк, расшитый цветами, не правда ли? Что ж, если бы вы, оказавшись в затруднительном положении, обратились ко мне, как вам и следует поступать в будущем, я послал бы вам платье, которое заказала себе моя дочь ко дню вашего представления: оно до того похоже на ваше, что я побожился бы, что это оно и есть.
Г-жа Дюбарри стиснула руки герцога: теперь она начинала понимать, что за чародей вызволил ее из беды.
– Знаете, в какой карете я приехала, герцог? – спросила она.
– Не знаю, но, надо думать, в своей собственной.
– Герцог, карету у меня похитили так же, как парикмахера и платье.
– Да вас ограбили до нитки! В какой же карете вы прибыли?
– Скажите мне сперва, какая карета у госпожи д’Эгмонт?
– По-моему, для нынешнего вечера она нарочно заказала себе новую карету, обитую белым атласом. Но на дверцах еще не успели нарисовать ее герб.
– Да, не правда ли, розу нарисовать можно куда быстрее, чем геральдические знаки? У Ришелье и Эгмонтов очень сложные гербы. Ах, герцог, вы просто прелесть!
И она протянула ему обе руки, благоухание и тепло которых старый царедворец ощутил, запечатлевая на них поцелуи.
Внезапно он почувствовал, что пальцы г-жи Дюбарри вздрогнули.
– Что с вами? – спросил он, озираясь.
– Герцог… – растерянно пролепетала графиня.
– Ну же, в чем дело?
– Кто этот человек, там, возле господина де Гемене?
– Этот, в мундире прусского офицера?
– Да.
– Смуглый, черноглазый, с выразительным лицом?
– Да, да.
– Графиня, это какой-то офицер в высоком чине, присланный, вне всяких сомнений, его величеством королем прусским, дабы почтить церемонию вашего представления ко двору.
– Не смейтесь, герцог, этот человек приехал во Францию уже три или четыре года назад. Я искала его повсюду и не могла найти, я его знаю.
– Вы ошибаетесь, графиня, это граф Феникс, иностранец, он приехал то ли вчера, то ли позавчера.
– Вы только взгляните, герцог, как он на меня смотрит!
– На вас все смотрят, сударыня: вы так прекрасны!
– Видите, он мне кланяется!
– Вам будут кланяться все, кроме тех, кто уже отдал поклон, сударыня.
Но графиня, охваченная необычным волнением, пропускала мимо ушей любезности герцога; устремив глаза на человека, приковавшего ее внимание, она, словно против воли, оставила собеседника и сделала несколько шагов навстречу незнакомцу.
Король, не терявший ее из виду, подметил это движение и, решив, что она нуждается в его обществе, благо в угоду приличиям он уже достаточно долго пробыл вдали от нее, подошел к ней с поздравлениями.
Но графиню слишком занимал незнакомец, и она была не в состоянии думать ни о ком, кроме него.
– Государь, – осведомилась она, – кто этот прусский офицер, который сейчас повернулся спиной к господину де Гемене?
– И смотрит на нас? – спросил Людовик XV.
– Да, – ответила графиня.
– Энергичное лицо, квадратная голова, стоячий воротник, шитый золотом?
– Да, да, именно он.
– Это посланец моего кузена короля Пруссии… какой-нибудь философ вроде своего монарха. Я попросил прислать его ради сегодняшнего вечера. Мне хотелось, чтобы посланник прусского философа почтил триумф Юбки Третьей[128].
– Но как его зовут, государь?
– Погодите, – король порылся в памяти. – А, вспомнил, граф Феникс.
– Это он, – прошептала г-жа Дюбарри, – это он, я уверена!
Король помедлил еще несколько мгновений, давая г-же Дюбарри время для новых вопросов, но, поскольку та хранила молчание, он, возвысив голос, обратился к присутствующим дамам:
– Сударыни! Завтра в Компьень прибывает дофина. Ровно в полдень мы будем встречать ее королевское высочество, и все дамы, представленные ко двору, приглашаются, кроме тех, разумеется, кто болен: поездка будет утомительная, и ее высочество дофина не захочет усугублять недомогание страждущих.
Король объявил это, сурово глядя на г-на де Шуазеля, г-на де Гемене и г-на де Ришелье.
Вокруг короля воцарилось испуганное молчание. Все прекрасно поняли смысл его слов: они означали немилость.
– Государь, – сказала г-жа Дюбарри, стоявшая по-прежнему рядом с королем, – прошу вас о снисхождении к графине д’Эгмонт.
– Не угодно ли вам объяснить почему?
– Потому что она дочь герцога де Ришелье, а господин де Ришелье – мой самый преданный друг.
– Ришелье?
– Я убедилась в этом, государь.
– Графиня, я сделаю все, о чем бы вы ни попросили, – ответил король.
И, приблизившись к маршалу, не сводившему взгляда с губ графини и если не слышавшему, то угадавшему, что она сказала, король обратился к нему:
– Надеюсь, дорогой герцог, госпожа д’Эгмонт к завтрашнему дню поправится.
– Несомненно, государь. Она поднимется на ноги и нынче вечером, если этого пожелает ваше величество.
И Ришелье склонился перед королем в поклоне, выражающем одновременно и почтение, и признательность.
Король нагнулся к уху графини и что-то ей шепнул.
– Государь, – отвечала она, приседая в реверансе, сопровождавшемся очаровательной улыбкой, – я ваша всепокорная подданная.
Жестом руки король попрощался с обществом и удалился в свои покои.
Едва он переступил порог салона, графиня устремила еще более испуганный, чем раньше, взгляд на странного незнакомца, столь сильно ее заинтересовавшего.
Этот незнакомец, как все, склонился в поклоне, пока король шествовал через салон; но с лица у него при этом не сходило поразительно надменное и даже угрожающее выражение. Затем, едва Людовик XV скрылся, он проложил себе путь среди толпившихся в зале придворных и остановился в двух шагах от г-жи Дюбарри.
Графиня, влекомая непреодолимым любопытством, также сделала шаг ему навстречу. Незнакомец поклонился ей и сказал так тихо, что никто из окружающих не мог услышать:
– Вы узнаете меня, сударыня?
– Да, сударь, вы – прорицатель, предсказавший мне на площади Людовика Пятнадцатого мое будущее.
Иностранец поднял на нее ясный и спокойный взгляд.
– Итак, сударыня, я не солгал вам, когда предрек, что вы станете королевой Франции?
– Нет, сударь, ваше предсказание исполнилось или, во всяком случае, почти исполнилось. Теперь я со своей стороны готова сдержать данное вам слово. Говорите, сударь, чего вы желаете?
– Здесь не место, сударыня, да и время для моей просьбы еще не пришло.
– Когда бы вы ни высказали свою просьбу, я буду готова ее исполнить.
– Можно ли мне будет, сударыня, приходить к вам в любое время, в любом месте, в любой час?
– Заверяю вас в этом.
– Благодарю.
– Но под каким именем вы придете? Вы назоветесь графом Фениксом?
– Нет, я назовусь Жозефом Бальзамо.
– Жозеф Бальзамо… – повторила графиня, меж тем как загадочный незнакомец растворился среди придворных. – Жозеф Бальзамо! Что ж, запомним это имя!
39. Компьень
На следующий день Компьень проснулся в радостном возбуждении; вернее сказать, Компьень в эту ночь и не засыпал.
Еще накануне в городке расположились на постой передовые отряды королевской гвардии; покуда офицеры знакомились с местностью, нотабли совместно с интендантом придворных увеселений готовили город к великой чести, которая ему выпала.