– Жильбер, мадемуазель, – с отменной любезностью отвечал наш молодой человек.
– Ну что ж, господин Жильбер, идите познакомьтесь с превосходительным господином Самором.
– С губернатором замка Люсьенна?
– С губернатором.
Жильбер расправил плечи, почистил платье рукавом и обтер руки платком. В глубине души ему было страшновато предстать перед столь значительной особой, но он помнил слова: Самор – славное существо, и это его несколько ободрило.
Он уже подружился с графиней, подружился с виконтом; теперь подружится и с губернатором.
«Похоже, – подумал он, – на придворных возводят напраслину: с ними так легко завязать дружбу! По-моему, эти люди приветливы и добры».
Сильвия отворила дверь в переднюю, скорее напоминавшую будуар: она была отделана черепаховыми панно с инкрустацией из позолоченной меди. Казалось, вы находитесь в атриуме у самого Лукулла[131] – вот только инкрустации в Древнем Риме были из чистого золота.
Там, на огромном кресле, зарывшись в подушки, покоился, скрестив ноги и грызя шоколадные пастилки, превосходительный г-н Самор, уже известный нам, но незнакомый Жильберу.
Поэтому впечатление, произведенное обликом будущего губернатора замка Люсьенна, изобразилось на лице у Жильбера весьма примечательным образом.
– О! – воскликнул он, с содроганием вглядываясь в странную физиономию, потому что видеть негра ему довелось впервые. – Что это такое?
Что до Самора, он даже головы не поднял и грыз конфету за конфетой, закатывая от удовольствия глаза.
– Это? – ответствовала Сильвия. – Это господин Самор.
– Господин Самор? – остолбенев от удивления, переспросил Жильбер.
– Ну да, – подтвердила Сильвия, невольно смеясь из-за неожиданного оборота, какое приняло знакомство.
– Это он губернатор? – продолжал Жильбер. – Эта обезьяна – губернатор замка Люсьенна? Ну, мадемуазель, по-моему, вы надо мной издеваетесь.
Услышав этот выпад, Самор выпрямился и ощерил белоснежные зубы.
– Моя губернатор, – заявил он, – моя не обезьяна.
Жильбер перевел с Самора на Сильвию беспокойный взгляд, в котором вспыхнула ярость, когда он заметил, что молодая женщина, хоть и пыталась изо всех сил сдержаться, все-таки прыснула со смеху.
Тем временем Самор, важный и бесстрастный, словно индусский божок, снова запустил черную лапку в атласный мешочек и продолжил лакомиться конфетами.
Тут отворилась дверь, и вошел г-н Гранж, сопровождаемый портными.
– Вот для этого молодого человека надлежит сшить платье, – сказал он, указывая на Жильбера. – Снимите с него мерку, следуя моим указаниям.
Жильбер машинально протянул портному руки, повернулся спиной; Сильвия тем временем беседовала в уголке с г-ном Гранжем и при каждом слове собеседника все пуще покатывалась с хохоту.
– Да, это будет прелестно, – говорила она. – И островерхий колпак, как у Сганареля?
Жильбер, даже не дослушав ответа, яростно оттолкнул портного и наотрез отказался продолжать церемонию снятия мерки. Он не знал, кто такой Сганарель, но само звучание имени, а главное, смех м-ль Сильвии дали ему понять, что это какой-то крайне комический персонаж.
– Ладно, не мучайте его, – сказал управитель портному, – надеюсь, вы уже знаете основные размеры?
– Конечно, – отвечал портной, – а если получится широковато, так для такого костюма это не беда. Скрою попросторнее.
Засим м-ль Сильвия, управитель и портной удалились, оставив Жильбера один на один с негритенком, который по-прежнему грыз сласти да закатывал глаза.
Сколько непонятного таилось во всем этом для бедного провинциала, сколько страхов, а главное, сколько тревог одолевало философа, который видел или полагал, будто видит, что его человеческое достоинство попирается в замке Люсьенна еще откровеннее, чем в Таверне!
И все же он попробовал заговорить с Самором; ему пришло в голову, что это, быть может, какой-нибудь индийский принц, вроде тех, о которых он читал в романах г-на Кребийона-сына.
Но индийский принц вместо ответа сперва начал вертеться перед всеми зеркалами подряд, любуясь своим великолепным одеянием, словно невеста подвенечным убором, а потом уселся верхом на стул на колесиках и, отталкиваясь ногами, раз десять объехал комнату с проворством, свидетельствовавшим об отменном усердии, с каким он предавался этому изощренному упражнению.
Внезапно зазвенел колокольчик. Самор соскочил со стула, бросил его там, где его остановил колокольчик, устремился к той из дверей, откуда доносился звон.
То, с какой поспешностью кинулся Самор на серебристый призыв колокольчика, окончательно убедило Жильбера, что негритенок никакой не принц.
На мгновение юноше захотелось войти в ту же дверь, что Самор, но, миновав коридор, ведущий в гостиную, он увидел столько красных и голубых орденских лент и столь многочисленную охрану, состоявшую из заносчивых, наглых, разряженных лакеев, что по телу его пробежала дрожь, на лбу выступил пот, и он вернулся в переднюю.
Так прошел час; Самор не возвращался, м-ль Сильвии тоже было не видать; Жильбер изнывал от желания увидеть хоть какое-нибудь человеческое лицо, пускай даже этого ужасного портного, призванного стать орудием какого-то непонятного розыгрыша, которого так опасался юноша.
На исходе часа дверь, в которую он вошел, отворилась, и появившийся лакей распорядился:
– Ступайте за мной!
41. Лекарь поневоле
Жильбера неприятно задело то, что ему приходится повиноваться лакею, но делать нечего – речь, по-видимому, шла о перемене его участи, а поскольку от любой перемены он ждал для себя блага, то поспешил на зов.
Он увидел м-ль Шон: отчитавшись перед невесткой об исполнении своей миссии у графини Беарнской, избавившись наконец от всех хлопот, она в нарядном утреннем дезабилье завтракала у окна, куда заглядывали верхушки акаций и каштанов, росших в шахматном порядке перед замком.
Ела она с отменным аппетитом, и Жильбер заметил, что аппетит вполне оправдан: завтрак состоял из фазаньего рагу и галантина с трюфелями.
Философ Жильбер, войдя к м-ль Шон, поискал глазами на круглом столике место для второго прибора: он ждал, что его пригласят к трапезе.
Но Шон даже не предложила ему сесть.
Она удовольствовалась тем, что окинула Жильбера взглядом, затем, опорожнив бокал розового, цвета топаза, вина, поинтересовалась:
– Ну, любезный мой доктор, как продвинулись ваши дела с Самором?
– Как продвинулись мои дела?
– Разумеется. Я надеюсь, вы уже познакомились?
– Да как я могу с ним познакомиться? Он же вроде животного: сам не говорит, а когда я заговариваю с ним, только вращает глазами да скалит зубы.
– Вы меня пугаете, – отвечала Шон, не прерывая трапезы; выражение ее лица при этом никак не соответствовало смыслу слов. – Неужто вы не способны к дружбе?
– Дружба предполагает равенство, мадемуазель.
– Превосходная максима! – отозвалась Шон. – Итак, вы полагаете, что вы не ровня Самору?
– Верней будет сказать, он не ровня мне, – возразил Жильбер.
– Право, – изрекла Шон, словно разговаривая сама с собой, – он восхитителен!
Затем она обернулась к Жильберу, который принял высокомерный вид, что не укрылось от нее.
– Итак, вы хотите сказать, любезный доктор, – продолжала она, – что дарите свою дружбу не всем подряд?
– Отнюдь не всем, сударыня.
– Неужели я заблуждалась, когда льстила себя мыслью, что стала вашим другом, и даже добрым другом?
– Сударыня, к вам лично я питаю самые теплые чувства, – чопорно отвечал Жильбер, – но…
– Ах, благодарю вас от всей души за такую снисходительность, вы крайне великодушны, но сколько же времени нужно, мой милый гордец, чтобы завоевать вашу благосклонность?
– Весьма длительное время, сударыня, причем некоторые люди не добьются ее никогда, что бы они ни делали.
– А, теперь понимаю, почему вы столь стремительно покинули дом барона де Таверне, где провели восемнадцать лет. Семейству Таверне не посчастливилось завоевать ваше благорасположение. Я угадала, не правда ли?
Жильбер залился румянцем.
– Ну, что ж вы не отвечаете? – допытывалась Шон.
– Что я могу вам ответить, сударыня, кроме того, что дружбу и доверие нужно заслужить?
– Черт побери! Выходит, господа де Таверне не заслуживали ни дружбы, ни доверия?
– Заслуживали, но не все.
– А чем же провинились перед вами те, кто имел несчастье вам не полюбиться?
– Я ни на что не жалуюсь, сударыня, – гордо отвечал Жильбер.
– Ну-ну, – заметила Шон, – вижу, я тоже исключена из числа тех, к кому господин Жильбер питает доверие. Я с превеликой охотой завоевала бы его, но боюсь, что понятия не имею о средствах, которые могут мне его доставить.
Жильбер поджал губы.
– Короче говоря, эти Таверне не сумели вам угодить, – продолжала Шон с любопытством, в котором Жильберу почудилась некая задняя мысль. – Ну, расскажите-ка мне, что вы у них делали.
Этот вопрос поставил Жильбера в тупик, поскольку он и сам толком не знал, что у них делал.
– Я, сударыня, – произнес он, – был у них… доверенным лицом.
При этих словах, произнесенных со всем философским спокойствием, какое было присуще Жильберу, на Шон напал такой неудержимый хохот, что она в изнеможении откинулась на спинку стула.
– Вы сомневаетесь в моих словах? – хмуря брови, спросил Жильбер.
– Боже меня сохрани! Знаете, любезный, вы – дикарь, вам слова сказать нельзя. Я только спросила, что за люди эти Таверне. При этом я вовсе не хотела вас обидеть, просто подумала, что сумею оказаться вам полезной и помогу свести с ними счеты.
– Я ни с кем не свожу счеты, а если и свожу, то сам.
– Похвально, однако у нас есть свои претензии к семье Таверне. И если у вас тоже есть повод или поводы их не любить, мы, что вполне естественно, оказываемся союзниками.
– Вы заблуждаетесь, сударыня, моя месть не может иметь ничего общего с вашей, потому что вы говорите обо всем семействе целиком, мои же чувства к разным его членам имеют разные оттенки.