Наконец настал торжественный час. Я спустилась в церковь, бледная, взволнованная, но все-таки не в таком смятении, какое мучило меня в последние дни; в церкви были отец, мать, брат, соседка с виа Фраттина, та, что приезжала меня проведать, и другие наши друзья; были жители соседних деревень, потому что прошел слух о моей красоте, а красивая жертва, как известно, более угодна Богу. Началась служба.
Мне хотелось, чтобы она шла быстрей, я только об этом молилась, потому что его не было в церкви, а без него я вновь владела своей свободной волей. Священник уже обратился ко мне, указал на Христа, которому я готовилась посвятить себя, я уже простерла руки к этому единственному Спасителю, дарованному человеку, как вдруг по телу моему пробежал тот самый трепет, который всегда овладевал мною при приближении моего преследователя, и стеснение в груди подсказало мне, что он уже на пороге церкви; глаза мои, как ни силились они сохранить верность Христу, непреодолимо стремились в сторону, противоположную алтарю.
Незнакомец остановился перед кафедрой и взглянул на меня пристальней, чем когда-либо.
С этого мгновения я принадлежала ему; ни служба, ни обряд, ни молитва для меня уже не существовали.
Должно быть, мне задавали вопросы, предусмотренные по ритуалу, но я не отвечала. Помню, меня потянули за руку, и я зашаталась, словно неодушевленная вещь, которую сдвинули с места. Мне показали ножницы, на которых грозно сверкнул луч солнца, но их блеск даже не заставил меня сощуриться. Миг спустя я почувствовала на шее холод металла, ножницы щелкнули, отстригая мне прядь.
Тут мне показалось, что силы окончательно покинули меня, что душа моя, распростившись с телом, ринулась к незнакомцу, и я упала на плиты, но это было похоже скорее не на обморок, а на какой-то удивительный сон. Я успела услышать громкий ропот, потом уже не слышала ничего, не чувствовала, не говорила. Поднялась необычайная суматоха, и обряд прервался.
Принцесса с выражением сочувствия сложила руки.
– Ужасно, не правда ли? – сказала Лоренца. – И разве можно тут сомневаться во вмешательстве врага рода человеческого?
– Берегитесь, – отвечала принцесса с ласковым сочувствием в голосе, – берегитесь, бедняжка. Боюсь, вы слишком склонны приписывать сверхъестественному вмешательству то, в чем виновна обычная слабость. Вы увидели этого человека и упали без чувств, вот и все. Ничего особенного не случилось. Продолжайте.
– Ах, ваше высочество, не говорите так! – воскликнула Лоренца. – Или хотя бы подождите, пока услышите все, и только тогда выносите суждение. Ничего сверхъестественного! – продолжала она. – Но тогда через десять минут, через четверть часа, через час я очнулась бы от обморока, ведь правда? Я побеседовала бы с сестрами, почерпнула бы у них веру и мужество.
– Разумеется, – отвечала принцесса Луиза. – А что, разве было по-другому?
– Ваше высочество, – торопливо заговорила Лоренца, понизив голос, – когда я очнулась, было темно. Уже несколько минут я чувствовала, что меня трясут за плечи. Я подняла голову, полагая, что увижу свод часовни или ставни своей кельи. Но увидела я скалы, деревья, облака. Затем я ощутила, как чье-то теплое дыхание ласково коснулось моего лица. Я подумала, что за мной ухаживает сестра-сиделка, и хотела ее поблагодарить… Ваше высочество, моя голова покоилась на груди мужчины, и мужчина этот был мой преследователь. Я взглянула на свои руки, потрогала себя, желая убедиться, что жива или, во всяком случае, не сплю. И тут у меня вырвался крик. Я была в белом. На голове у меня был венок из белых роз, как у невесты или покойницы.
Принцесса вскрикнула. Лоренца уронила голову на руки.
– На другой день, – всхлипнув, продолжала молодая женщина, – я сопоставила дни недели: была среда. Значит, три дня я лежала без сознания. Что было в эти три дня, мне неведомо.
51. Граф Феникс
Обе женщины довольно долго пребывали в глубоком молчании: одна – погрузившись в скорбные раздумья, вторая – исполненная удивления, которое, впрочем, легко понять.
Принцесса Луиза заговорила первой:
– Вы никак не способствовали похищению?
– Нет, ваше высочество.
– И не знаете, как вышли из монастыря?
– Не знаю.
– Но ведь монастырь заперт, бдительно охраняется, на окнах там решетки, стены практически непреодолимы, сестра-привратница не расстается с ключами. Так заведено и у нас, и тем более в Италии, где правила куда суровей, чем во Франции.
– Что я могу ответить, ваше высочество, если я до сих пор напрягаю память, но ничего не в силах вспомнить?
– Вы упрекали его за то, что он похитил вас?
– Разумеется.
– И что он вам сказал в оправдание?
– Что он меня любит.
– А вы что ему ответили?
– Что он внушает мне страх.
– Значит, вы его не любите?
– О нет, нет!
– Вы уверены в этом?
– Увы, ваше высочество, я испытываю к этому человеку странное чувство. Он со мной, и я уже не принадлежу себе, я – в его власти: хочу то, чего хочет он, делаю то, что он велит; душа моя лишается силы, разум – воли; достаточно одного взгляда, чтобы он покорил и зачаровал меня. Мне кажется, будто он то внедряет в самые глубины моего сердца воспоминания, которые не принадлежат мне, то вынуждает меня высказывать мысли, которые до той поры были так глубоко сокрыты во мне, что я о них даже не подозревала. Поймите, ваше высочество, в нем есть что-то магическое.
– Это по меньшей мере странно, если только не принадлежит к сфере сверхъестественного, – заметила принцесса. – И после всего этого какие у вас отношения с этим человеком?
– Он выказывает мне самую пылкую нежность, самую искреннюю привязанность.
– Но, может, он человек развращенный?
– Не думаю. Напротив, в его манере говорить есть нечто от апостола.
– И все же признайтесь, вы любите его.
– Нет, нет, ваше высочество, – с каким-то горестным упорством запротестовала молодая женщина, – я его не люблю.
– Тогда вам нужно было бы бежать от него, обратиться к властям, воззвать к родителям.
– Он так стерег меня, ваше высочество, что я не могла бежать.
– Но почему вы не писали?
– По пути мы неизменно останавливались в домах, которые, как я поняла, принадлежат ему, и челядь в этих домах исполняла его приказания. Я несколько раз просила бумагу, чернила и перья, но те, к кому я обращалась, получили от него соответствующие распоряжения и не отвечали на мои просьбы.
– А как вы путешествовали?
– Сперва в почтовой карете, но в Милане нас ждала уже не карета, а нечто вроде дома на колесах, и мы продолжали путь в нем.
– Но, наверное, иногда ему приходилось оставлять вас одну?
– Да. Но в таких случаях он подходил ко мне и говорил: «Усните». Я засыпала и просыпалась, только когда он возвращался.
Принцесса Луиза с недоверчивым видом покачала головой.
– Вы не очень-то хотели бежать от него, – сказала она, – в противном случае вам бы это удалось.
– Увы, ваше высочество, сейчас мне кажется, что вы правы… Вероятно, я была зачарована.
– Словами любви? Ласками?
– Он редко говорил мне о любви, ваше высочество, а что касается ласк, я не припоминаю иных, кроме поцелуя в лоб утром и вечером.
– Странно, поистине странно, – пробормотала принцесса. Однако же, охваченная сомнениями, попросила: – Подтвердите еще раз, что вы не любите его.
– Подтверждаю, ваше высочество.
– И что никакие земные узы не связывают вас с ним.
– Подтверждаю, не связывают.
– И что он не имеет никакого права требовать, чтобы вы вернулись к нему.
– Никакого!
– И наконец, – продолжала принцесса, – объясните, как вы приехали сюда? Понимаете, я просто не могу взять все это в толк.
– Ваше высочество, я воспользовалась тем, что неподалеку от города, который, если не ошибаюсь, называется Нанси, нас настигла страшная гроза. Он оставил меня и перешел в другое отделение нашего фургона, в котором находился один старик, чтобы поговорить с ним; я же вскочила на его коня и ускакала.
– А почему вы предпочли остаться во Франции, вместо того чтобы возвратиться в Италию?
– Я подумала, что не могу вернуться в Рим: там сочтут, будто я действовала в сговоре с этим человеком. Там я опозорена, и мои родители не примут меня.
Поэтому я решила бежать в Париж и скрываться здесь либо уехать в какую-нибудь другую столицу, где я смогла бы укрыться от любых, а главное, от его глаз.
Когда я прибыла в Париж, весь город был взбудоражен вашим уходом в монастырь кармелиток; все превозносили ваше благочестие, попечение о несчастных, сострадание к скорбящим. И меня словно осенило. У меня возникло убеждение, что только у вас, ваше высочество, достанет великодушия принять меня и могущества защитить.
– Дитя мое, вы все время взываете к моему могуществу. Что ж, он так могуществен?
– О да!
– Но кто он, скажите? До сих пор я из деликатности не спрашивала вас об этом, но если я должна вас защитить, то мне надо хотя бы знать от кого.
– И здесь, ваше высочество, я не могу вам сказать ничего определенного. Я совершенно не знаю, кто он и что. Мне единственно известно, что ни один король не вызывает такого почтения, ни одно божество – такого поклонения и нет таких людей, которых он счел бы достойными, чтобы перед ними открыться.
– Но как его имя? Как он зовется?
– Ваше высочество, я слышала, как его называют самыми разными именами. Тем не менее только два запали мне в память. Одно – то, каким его называл старик, о котором я уже упоминала и который был нашим спутником от Милана до той минуты, когда я бежала, а второе – то, которым он сам себя называл.
– И каким же именем зовет его старик?
– Ашарат… Скажите, ваше высочество, разве это христианское имя?
– А как он сам себя называет?
– Жозеф Бальзамо.
– И кто же он?
– Он?.. Он все в мире знает и все на свете провидит; он жил во все времена и во все века и рассказывает – ради бога, простите меня за подобное кощунство – про Александра Македонского, Цезаря и Карла Великого так, как если б был с ними знаком, хотя я знаю, что все они давным-давно умерли, а также п