– Можно подумать, что ваше высочество не верит мне, – учтиво ответил граф. – Но, по-моему, нет ничего невероятного ни в том, что граф Феникс женился на Лоренце Феличани, ни в том, что по праву мужа он требует возвратить ему жену.
– Значит, жену! – возмущенно воскликнула принцесса. – Вы смеете утверждать, что Лоренца Феличани – ваша жена?
– Да, ваше высочество, – с полнейшей естественностью отвечал граф, – смею, поскольку так оно и есть.
– Итак, вы женаты?
– Женат.
– На Лоренце?
– На Лоренце.
– Законным браком?
– Разумеется, ваше высочество, и раз уж вы упорствуете в своем крайне оскорбительном для меня недоверии…
– То что вы сделаете?
– Представлю вам акт о нашем бракосочетании, составленный по всем правилам и подписанный священником, который нас обвенчал.
Принцесса вздрогнула: такое спокойствие поколебало ее уверенность.
Граф раскрыл бумажник и извлек из него сложенный вчетверо лист бумаги.
– Вот, ваше высочество, доказательство подлинности моих утверждений и прав, которые я заявляю на эту женщину. Подпись удостоверяет их. Желает ли ваше высочество прочесть этот акт и проверить подпись?
– Подпись… – пробормотала принцесса с сомнением, куда более унизительным, чем даже недавний гнев. – Но чья это подпись?
– Подпись священника придела Святого Иоанна в Страсбургском соборе, превосходно известная принцу Людовику кардиналу де Рогану, и, если бы его высокопреосвященство был здесь…
– Кстати, кардинал здесь, – сообщила принцесса, вперив в графа пылающий взгляд. – Его высокопреосвященство не покидал Сен-Дени и сейчас пребывает с канониками собора, так что нет никаких препятствий для удостоверения, как вы предлагаете, подписи.
– Для меня это большая удача, – бесстрастно произнес граф, убирая свидетельство в бумажник, – поскольку подтверждение подписи развеет все необоснованные подозрения, какие ваше высочество питает против меня.
– Подобная наглость поистине возмущает меня, – бросила принцесса, с яростью дергая сонетку звонка. – Сестра! Сестра!
Вбежала монахиня, та самая, что совсем недавно ввела сюда графа.
– Прикажите моему курьеру верхом доставить эту записку господину кардиналу де Рогану, – распорядилась принцесса. – Он в соборной часовне. Пускай он немедленно придет ко мне, я жду его.
Говоря это, принцесса торопливо набросала несколько слов, вручила листок монахине и шепотом добавила:
– Велите поставить в коридоре двух полицейских стражников и никого не выпускать без моего позволения. Ступайте.
Граф, теперь как бы арестованный у принцессы Луизы, наблюдал, как она постепенно приходит к решению бороться с ним до конца, и покуда она, настроенная оспорить у него победу, писала записку, подошел к двери кабинета, вперил в нее взгляд, простер к ней руки и, производя ими размеренные движения, которые ни в коей мере не были похожи на нервическую дрожь, тихо произнес несколько слов.
Принцесса обернулась и увидела его манипуляции.
– Что вы делаете, сударь? – осведомилась она.
– Убеждаю Лоренцу Феличани выйти, – отвечал граф, – и самолично, по собственной воле заверить вас, что я не лжец и не подделыватель бумаг, дабы это послужило дополнением ко всем прочим доказательствам, которых домогается ваше высочество.
– Милостивый государь!
– Лоренца Феличани! – воскликнул граф, каким-то странным образом подавив волю принцессы. – Лоренца Феличани, выйдите из кабинета к нам.
Но дверь не открылась.
– Выйдите, я так хочу! – повторил граф.
И тут в замочной скважине заскрипел ключ, и принцесса с неописуемым ужасом увидела, как вышла Лоренца; в глазах ее, которых она не отрывала от графа, не было и тени злобы или ненависти.
– Что вы делаете, дитя мое? Что вы делаете? – воскликнула принцесса Луиза. – Зачем вы вышли к этому человеку, от которого убежали? Я же вам сказала, что здесь вы в безопасности.
– Она в безопасности и у меня в доме, ваше высочество, – заметил граф, после чего обратился к Лоренце: – Не правда ли, Лоренца, у меня вы в безопасности?
– Да, – ответила она.
Беспредельно изумленная принцесса опустилась в кресло.
– Лоренца, – произнес граф ласковым голосом, в котором тем не менее чувствовалась повелительная интонация, – меня обвиняют, будто я насильно удерживал вас. Ответьте, когда и в чем я прибегал к насилию по отношению к вам?
– Никогда и ни в чем, – решительно и ясно ответила молодая женщина, но отрицание это не сопровождалось ни единым жестом.
– В таком случае что означает история про похищение, которую вы мне рассказывали? – воскликнула принцесса.
Лоренца безмолвствовала, не сводя взгляда с графа, как будто от него исходила и жизнь ее, и речь, являющаяся выражением этой жизни.
– Ее высочество желает знать, как вы вышли из монастыря. Расскажите все, что произошло с вами с того момента, когда вы потеряли сознание, вплоть до пробуждения в почтовой карете.
Лоренца продолжала молчать.
– Рассказывайте во всех подробностях, ничего не упуская. Я так хочу, – продолжал граф.
Лоренца невольно содрогнулась.
– Но я ничего не помню, – сказала она.
– Напрягите память и вспомните.
– Да, да, я вспоминаю, – промолвила Лоренца тем же тусклым, монотонным голосом.
– Рассказывайте же.
– В тот самый момент, когда моих волос коснулись ножницы, я лишилась чувств, и меня отнесли ко мне в келью и уложили на постель. До вечера около меня сидела моя мать, а поскольку я не приходила в себя, послали в деревню за хирургом, который пощупал мне пульс, приложил к губам зеркальце и, удостоверившись, что дыхания у меня нет и в жилах не бьется кровь, объявил, что я умерла.
– Но как вам все это стало известно? – удивилась принцесса.
– Ее высочество желает узнать, как вам все это стало известно, – повторил граф.
– Поразительно, но я все видела и слышала, хотя не могла ни открыть глаз, ни произнести ни слова, ни пошевельнуться, – ответила Лоренца. – Я была словно в летаргическом сне.
– Да, действительно, – подтвердила принцесса, – Троншен часто рассказывал мне о людях, впавших в летаргический сон и заживо похороненных.
– Продолжайте, Лоренца.
– Мать была в отчаянии и не хотела верить в мою смерть. Она заявила, что проведет со мной еще ночь и следующий день.
В течение тридцати шести часов она неотрывно бодрствовала около меня, но за все это время я ни разу не шевельнулась, не вздохнула.
Трижды приходил священник и говорил матери, что она восстает против Бога, желая оставить мое тело на земле, когда душа моя уже отлетела к Нему; он не сомневался, что, умирая, я имела все основания для спасения, поскольку смерть настигла меня в тот миг, когда я собиралась произнести слова, которые должны были скрепить мой вечный союз с Господом, и потому, утверждал он, душа моя отправилась прямиком на небо.
Моя мать продолжала упорствовать и добилась, что ей позволили продолжать бдение около меня всю ночь с понедельника на вторник.
Утром во вторник я все так же пребывала в бесчувственном состоянии.
Мать, признав свое поражение, ушла. Монахини шипели, что это святотатство. В часовне, где, по обычаю, я должна была лежать один день и одну ночь, затеплили свечи.
Как только моя мать удалилась, пришли сестры обрядить меня; так как я не успела произнести обет, меня облачили в белое платье, на голову надели венок из белых роз, а в сложенные на груди руки вложили крест, после чего велели принести гроб.
Его внесли в келью, и тут я почувствовала, как дрожь пробежала внутри моего тела; повторяю, сквозь сомкнутые веки я все видела, словно глаза у меня были широко раскрыты.
Меня подняли и положили в гроб.
Потом, накрыв лицо, как это принято у нас в Италии, меня отнесли в часовню на хоры; вокруг гроба горели свечи, а в ногах стояла чаша со святой водой.
Весь день в часовню приходили крестьяне из Субиако, молились за меня и окропляли мое тело святой водой.
Наступил вечер. Посетителей больше не было, наружные двери часовни, кроме боковой дверцы, заперли, и со мной осталась только одна монахиня для ночного бдения.
Все время, пока продолжался этот мой сон, меня терзала ужасная мысль: завтра меня должны будут похоронить, и я уже чувствовала, как меня погребают заживо, если только какая-нибудь неведомая сила не придет мне на помощь.
Я слушала бой часов: пробило девять, потом десять, потом одиннадцать.
Каждый удар отзывался в моем сердце: ведь это был – страшно промолвить! – похоронный звон по мне.
Одному Богу ведомо, какие я делала усилия, чтобы победить этот ледяной сон, чтобы разорвать стальные узы, которые не выпускали меня из гроба, и Господь узрел это и сжалился надо мной.
Пробило полночь.
С первым ударом мне почудилось, что все мое тело сотрясла конвульсивная дрожь, подобная той, которую я испытывала всякий раз, когда ко мне приближался Ашарат; потом я почувствовала как бы толчок в сердце и увидела его в дверях часовни.
– Вы тогда ощутили страх? – прервал Лоренцу граф Феникс.
– Нет, нет, то было счастье, радость, восторг, потому что я поняла: он пришел избавить меня от неминуемой смерти, которой я так боялась. Он медленно подошел к гробу, мгновение смотрел на меня с печальной улыбкой, потом произнес: «Встань и иди!»
Узы, удерживавшие мое распростертое тело, тут же разорвались; повинуясь этому властному голосу, я встала и вышла из гроба.
«Ты счастлива, что жива?» – спросил он меня. «О да!» – ответила я. «Тогда следуй за мной».
Монахиня, которой положено бдеть около меня, привычная к своим скорбным обязанностям и неоднократно исполнявшая их перед погребением многих сестер, спала, сидя на стуле. Я проскользнула мимо нее, не разбудив, и последовала за тем, кто вторично вырвал меня из когтей смерти.
Мы вышли во двор. Я взглянула на небо, усыпанное сверкающими звездами, которые не надеялась больше увидеть, вдохнула прохладный ночной воздух, свежести которого не чувствуют мертвые, но который так сладостен живым.