– А это кто вам сказал? – воскликнул Бальзамо.
– Сестра!
– Да откуда она знает, если была погружена в сон?
– Значит, вы признаёте, что она спала?
– Более того, сударь: я признаю, что усыпил ее самолично.
– Усыпили?
– Да.
– С какой же целью? Чтобы обесчестить?
– С какой целью? Увы! – вздохнул Бальзамо, и голова его поникла.
– Отвечайте же!
– С тою целью, сударь, чтобы узнать у нее тайну, которая для меня дороже жизни.
– Довольно ваших хитростей и уверток!
– И значит, той ночью, – продолжал Бальзамо, скорее следуя за ходом своих мыслей, а не отвечая на оскорбительный вопрос Филиппа, – той ночью ваша сестра?..
– Была обесчещена, сударь.
– Обесчещена?
– Моя сестра скоро станет матерью, сударь!
Бальзамо вскрикнул:
– Верно! Я вспомнил. Я ведь ушел, не разбудив ее.
– Значит, вы признаётесь? – вскричал Филипп.
– В этом – да. И какой-то негодяй в ту ужасную ночь – ужасную для всех нас, сударь, – воспользовался тем, что она спала.
– Да вы шутите, сударь!
– Нет, просто хочу вас убедить.
– Это будет нелегко.
– Где сейчас ваша сестра?
– Там, где вы с такой легкостью отыскали ее тогда.
– В Трианоне?
– Да.
– Едем в Трианон, сударь.
Филипп замер как громом пораженный.
– Я совершил ошибку, сударь, – проговорил Бальзамо, – но не преступление. Я оставил девушку погруженной в магнетический сон. Так вот, чтобы исправить эту ошибку и снять с себя подозрение, я назову вам имя преступника.
– Так назовите же, назовите!
– Я его не знаю, – ответил Бальзамо.
– А кто же тогда знает?
– Ваша сестра.
– Но она отказалась мне его назвать.
– Возможно, но мне назовет.
– Моя сестра?
– Если ваша сестра обвинит кого-нибудь, вы ей поверите?
– Разумеется! Моя сестра – ангел чистоты!
Бальзамо позвонил.
– Фриц, карету! – приказал он вошедшему немцу.
Филипп как безумный метался по гостиной.
– Преступник? – повторял он. – Вы обещаете назвать мне имя преступника?
– Сударь, – обратился к нему Бальзамо, – ваша шпага сломалась в схватке – вы позволите предложить вам другую?
Взяв с кресла великолепную шпагу с эфесом из позолоченного серебра, он сунул ее за перевязь Филиппа.
– А вы? – спросил молодой человек.
– Мне, сударь, оружие ни к чему, – ответил Бальзамо. – Защищаться я буду в Трианоне, а моим защитником будете вы, когда ваша сестра заговорит.
Четверть часа спустя враги сели в карету, и Фриц галопом погнал пару великолепных коней по версальской дороге.
147. Путь в Трианон
Поиски Бальзамо и объяснение с ним заняли у Филиппа довольно много времени, так что, когда карета выехала с улицы Сен-Клод, было уже два часа ночи.
Дорога до Версаля заняла час с четвертью, из Версаля в Трианон – десять минут: в половине четвертого утра экипаж прибыл на место.
На полпути к Трианону путешественники увидели, как заря начинает облекать в розовый цвет свежую зелень лесов и холмов Севра. Пруды в Виль-д’Авре и те, что находились ближе к Бюку, заблестели, словно зеркала; казалось, чья-то рука медленно сняла с них пелену.
Наконец глазам путников открылись колоннады и крыши Версаля, обагренные лучами солнца, еще не поднявшегося из-за горизонта.
Время от времени вспыхнувший в оконном стекле солнечный луч пронизывал сиреневую утреннюю дымку.
В конце аллеи, соединявшей Версаль и Трианон, Филипп велел остановить лошадей и обратился к спутнику, который в течение всего пути хранил угрюмое молчание:
– Сударь, боюсь, мы будем вынуждены некоторое время здесь подождать. В Трианоне ворота открываются лишь в пять утра, и я опасаюсь, что, если мы попытаемся проникнуть раньше, наш приезд возбудит подозрение у караула.
Бальзамо промолчал, однако кивком головы дал понять, что согласен с предложением Филиппа.
– К тому же, сударь, – продолжал молодой человек, – у меня будет время поделиться с вами соображениями, которые пришли мне в голову во время пути.
Бальзамо рассеянно устремил на Филиппа скучающий и безразличный взгляд.
– Как вам будет угодно, сударь, – ответил он. – Говорите, я вас слушаю.
– Вы мне сказали, сударь, – начал Филипп, – что ночью тридцать первого мая отвезли мою сестру к маркизе де Савиньи, не так ли?
– Вы сами убедились в этом, сударь, – отозвался Бальзамо, – когда нанесли этой даме визит и выразили ей свою благодарность.
– Тогда же вы добавили, что слуга из королевских конюшен сопровождал вас от дома маркизы до нас, то есть до улицы Кок-Эрон, так что вы ни минуты не оставались с моей сестрой наедине. Я вам тогда поверил, положившись на вашу честь.
– И правильно сделали, сударь.
– Однако, возвратившись мыслями к недавним происшествиям, я понял, что месяц назад, в Трианоне, когда вам удалось пробраться в сад, вы входили к сестре в комнату, чтобы поговорить с нею.
– В Трианоне я ни разу не был в комнате вашей сестры, сударь.
– Но послушайте же! Прежде чем мы предстанем перед Андреа, нам следует выяснить все до конца.
– Я ничего другого и не желаю, шевалье; мы и приехали сюда, чтобы все выяснить.
– Итак, в тот вечер… Отвечайте правду. Все, что я сейчас скажу, вполне достоверно, я знаю это от сестры. Итак, в тот вечер сестра рано легла, стало быть, вы застали ее уже в постели?
Бальзамо отрицательно покачал головой.
– Вы отрицаете? Берегитесь! – предупредил Филипп.
– Я не отрицаю, сударь: вы меня спрашиваете, я отвечаю.
– Ладно, я продолжаю спрашивать, а вы продолжайте отвечать.
Бальзамо, не выказав и тени раздражения, сделал Филиппу знак, что он готов.
– Когда вы поднялись к моей сестре, – все больше приходя в возбуждение, продолжал Филипп, – застали ее врасплох и своим адским могуществом усыпили, Андреа читала в постели. Как всегда в вашем присутствии, она почувствовала, что ее охватывает оцепенение, и потеряла сознание. По вашим словам, вы лишь задали ей вопрос, но ушли, позабыв разбудить; а между тем, – продолжал Филипп, судорожно вцепившись Бальзамо в рукав, – наутро она пришла в себя не в постели, а рядом с кушеткой, полураздетая… Отвечайте, сударь, как это могло случиться, и не увиливайте.
Во время этой речи Бальзамо, похожий на только что проснувшегося человека, боролся с роившимися у него в голове мрачными мыслями.
– Право же, сударь, – отозвался он, – вам не следовало бы возвращаться к этому предмету и снова затевать со мною ссору. Я согласился приехать сюда только из расположения к вам, и мне кажется, вы об этом забыли. Вы молоды, вы – офицер, привыкли говорить не раздумывая, держа руку на эфесе шпаги, и потому в трудных обстоятельствах ваши мысли идут вкривь и вкось. У себя дома, чтобы убедить вас и избавиться от вашего общества, я сделал даже больше, чем следовало. А вы опять за свое. Берегитесь, если вы меня утомите, я усну, погрузившись в свои печали, рядом с которыми ваши, уверяю вас, просто маленькие радости, и горе тому, кто вырвет меня из этого сна. Я не входил в комнату вашей сестры – вот все, что я могу вам сказать; ваша сестра спустилась ко мне в сад сама, хотя, признаюсь, по моей воле.
Филипп хотел было возразить, но Бальзамо его удержал.
– Я обещал вам доказательство, – продолжал он, – и вы его получите. Угодно прямо сейчас? Ладно, тогда пойдемте в Трианон и не будем тратить время на глупости. Угодно подождать? Согласен, но только тихо и молча, если можно.
Произнеся эти слова с уже известным читателю видом собственного превосходства, Бальзамо пригасил мимолетный блеск глаз и погрузился в размышления.
Филипп было заворчал, словно дикий зверь, собирающийся укусить, но внезапно смирил свой гнев и подумал: «Его нужно или убедить, или сломить. Сейчас у меня нет средств ни для того, ни для другого. Придется потерпеть».
Но поскольку молодой человек был не в силах сидеть рядом с Бальзамо и терпеливо ждать, он выпрыгнул из кареты и принялся мерить шагами аллею, в которой остановился экипаж.
Через десять минут Филипп почувствовал, что ждать более не в состоянии.
Уж лучше попросить открыть ворота до времени, даже с риском вызвать подозрения.
– Впрочем, – бормотал Филипп, повторяя доводы, которые уже не раз приходили ему в голову, – какие у привратника могут возникнуть подозрения, если я скажу ему, что здоровье сестры так беспокоит меня, что я отправился в Париж за врачом и на рассвете привез его сюда?
Мысль эта так ему понравилась, он так горел желанием поскорее воплотить ее, что перестал думать об опасных сторонах предприятия и кинулся к карете.
– Вы правы, сударь, – обратился он к Бальзамо, – дольше ждать бесполезно. Пойдемте же, пойдемте.
Однако ему пришлось повторить свое предложение: только со второго раза Бальзамо сбросил накидку, в которую завернулся, запахнул темный плащ с воронеными пуговицами и вылез из кареты.
Чтобы сократить путь, Филипп двинулся по тропинке, шедшей наискось к воротам парка.
– Быстрее, – торопил он Бальзамо.
Шаг его был так скор, что Бальзамо едва поспевал за ним.
Ворота открылись, Филипп объяснился с привратником, и спутники вошли.
Когда ворота за ними затворились, Филипп остановился.
– Еще одно слово, сударь, – проговорил он. – Мы у цели; я не знаю, какой вопрос собираетесь вы задать моей сестре, но избавьте ее по крайней мере от подробностей ужасной сцены, которая, по-видимому, произошла во время ее сна. Сохраните ей хотя бы чистоту души, раз уж чистота тела утрачена.
– Послушайте меня хорошенько, сударь, – ответил Бальзамо. – Я не заходил в парк дальше вон тех высоких деревьев, что растут перед домом, где живет ваша сестра. Из этого следует, что я не входил в комнату мадемуазель де Таверне, о чем я, впрочем, уже имел честь вам говорить. Что же касается сцены, воздействия которой на сестру вы так опасаетесь, то его почувствуете вы, но не спящая, поскольку я прямо сейчас погружу вашу сестру в магнетический сон.