– Жильбер?
– Да.
– Что он сделал?
– Положил меня на кушетку.
– Дальше?
– Подождите.
– Смотрите, смотрите, – приказал Бальзамо, – я хочу, чтобы вы видели.
– Он прислушивается… идет в соседнюю комнату… отпрянул, словно испугался чего-то… спрятался в каморку Николь… О боже! Боже!
– В чем дело?
– Появляется другой человек, а я не могу встать, защитить себя, закричать, я сплю!
– Кто этот человек?
– Нет, брат, я не смею…
Сильнейшее страдание исказило лицо Андреа.
– Говорите, кто этот человек, – приказал Бальзамо, – я так хочу!
– Король, – прошептала Андреа, – это король.
Филипп вздрогнул.
– Вот как, – пробормотал Бальзамо. – Этого-то я и опасался.
– Он подходит ко мне, – продолжала Андреа, – заговаривает со мною, обнимает, целует. О боже, брат!
На глаза Филиппа навернулись слезы, а его ладонь крепко сжала эфес шпаги, подаренной Бальзамо.
– Говорите! Говорите же! – повелительно приказал граф.
– О, какое счастье! Он отчего-то растерялся… замер… смотрит на меня… он испугался… бежал! Андреа спасена!
Прерывисто дыша, Филипп внимал каждому слову сестры.
– Спасена… Андреа спасена… – машинально повторил он.
– Погоди, брат, погоди!
И словно для того, чтобы не упасть, девушка оперлась на руку брата.
– Дальше! Что было дальше? – продолжал спрашивать Филипп.
– Я забыла.
– Что?
– А, нет… Вон он, вон там, в каморке Николь, с ножом в руке.
– С ножом в руке?
– Я вижу его, он бледен, точно смерть.
– Кто – он?
– Жильбер.
Филипп задержал дыхание.
– Как только король ушел, он заходит в комнату, – продолжала рассказывать Андреа, – затворяет за собою дверь, затаптывает свечу, от которой уже затлел ковер, подходит ко мне. Ах!
Девушка вскочила, хотя Филипп ее и удерживал. Тело ее напряглось.
– О негодяй! – наконец выдохнула она и упала на кушетку.
– Господи! – не смея прервать сестру, прошептал Филипп.
– Это он, он! – пролепетала Андреа.
Затем, приблизив губы к уху брата и сверкнув глазами, она спросила прерывающимся голосом:
– Ты его убьешь, Филипп?
– О да! – вскинулся молодой человек.
Он вскочил, наткнулся на столик, уставленный фарфором, и опрокинул его.
Раздался звон бьющейся посуды.
Одновременно с этим раздался глухой удар, перегородка вздрогнула, и все остальные звуки заглушил крик Андреа.
– Что это? – удивился Бальзамо. – Дверь открыта?
– Нас подслушивали! – схватив шпагу, вскричал Филипп.
– Это он, – проговорила Андреа, – снова он.
– Кто?
– Жильбер, опять Жильбер. Филипп, ты убьешь его, убьешь?
– Да, да, да! – возопил молодой человек.
Со шпагою в руке он бросился в прихожую, а Андреа вновь упала на кушетку.
Бальзамо кинулся за Филиппом и схватил его за руку.
– Осторожней, сударь, – предупредил он, – смотрите, как бы тайна не вышла наружу. Уже день, а эхо в королевских дворцах разносится далеко.
– Ах, Жильбер, Жильбер, – бормотал Филипп, – он ведь прятался здесь, рядом, он все слышал, и я мог его убить. Будь он проклят, мерзавец!
– Все так, только тише, ради бога. Вы его найдете, а сейчас нужно заняться вашей сестрой. Видите, она крайне утомлена переживаниями.
– О да, я понимаю, как она страдает, потому что сам страдаю не меньше. Какое ужасное, непоправимое горе! О сударь, сударь, я этого не переживу!
– Напротив, шевалье, вы будете жить ради сестры. Она в вас нуждается, у нее никого, кроме вас, нет, так любите же ее, жалейте, заботьтесь о ней. А теперь, – помолчав несколько секунд, добавил он, – я, видимо, вам более не нужен?
– Нет, сударь. Простите меня за то, что я вас подозревал, за то, что оскорбил вас. И тем не менее все зло – от вас, сударь.
– Я не стану извиняться, шевалье, но неужели вы забыли о том, что рассказала ваша сестра?
– А что она рассказала? Я совсем потерял голову.
– Если бы я не пришел, она выпила бы приготовленное Николь питье, и тогда в дело оказался бы замешанным король. А уж хуже этого ничего быть не может.
– Да, я вижу, что, так или иначе, несчастья нам было не миновать. Разбудите, сударь, сестру.
– Но если она меня увидит, то, возможно, поймет, что произошло. Лучше я разбужу ее так же, как усыпил, – издали.
– Благодарю вас, сударь.
– В таком случае прощайте, шевалье.
– Еще одно слово, граф. Вы, надеюсь, человек чести?
– Вы имеете в виду вашу тайну?
– Граф…
– Ваш намек ни к чему, сударь. Во-первых, я – человек чести; во-вторых, я решил удалиться от света и скоро забуду людей вместе с их тайнами. Однако, если я в состоянии быть чем-либо вам полезен, можете на меня рассчитывать. Впрочем, какая теперь от меня польза, я уже ничего не стою. Прощайте, сударь.
Поклонившись Филиппу, Бальзамо еще раз взглянул на Андреа, которая лежала, откинув назад голову, с выражением муки и усталости на лице.
– О, наука! – прошептал граф. – Какие жертвы и сколь ничтожный результат!
И Бальзамо исчез.
По мере того как он удалялся, Андреа приходила в себя; она подняла тяжелую, словно налитую свинцом, голову и удивленно воззрилась на брата:
– Филипп, что здесь произошло?
Сдерживая душившие его рыдания и героически изобразив улыбку, Филипп ответил:
– Ничего, сестричка.
– Ничего?
– Совершенно ничего.
– А мне кажется, что я была не в себе и видела сон.
– Сон? Что же тебе снилось, милая Андреа?
– Мне снился доктор Луи!
– Андреа! – сжав руку сестры, вскричал Филипп. – Ты чиста, как первый утренний луч, но все здесь складывается против тебя, ты можешь быть обесчещена; на нашу с тобой долю выпало хранить страшную тайну. Я пойду к доктору Луи, чтобы он передал ее высочеству дофине: ты так тоскуешь по родному дому, что можешь поправиться, только живя в Таверне. И мы уедем, быть может, в Таверне, быть может, куда-нибудь еще и будем жить вдали от всех, любя и утешая друг друга.
– Но, Филипп, – возразила Андреа, – разве я в самом деле так чиста, как ты говоришь?
– Милая Андреа, я тебе все объясню, а покамест приготовься к отъезду.
– А как же отец?
– Отец, – мрачно ответил Филипп, – это уж моя забота, я его подготовлю.
– Он поедет с нами?
– Нет, это невозможно. Повторяю: только мы с тобою, Андреа, только мы.
– Друг мой, мне страшно, ты меня пугаешь. Ах, Филипп, как я страдаю!
– С нами Господь, Андреа, – проговорил молодой человек, – смелее. Я отправлюсь за доктором, а ты не забудь: ты плохо чувствуешь себя вдали от Таверне, но скрывала это от ее высочества дофины. Держись, сестричка, держись, дело идет о нашей с тобой чести.
И, не в силах более сдерживать свои чувства, Филипп горячо расцеловал сестру.
Затем он поднял шпагу, вложил ее в ножны и выбежал на лестницу.
Четверть часа спустя он уже стучался в дверь доктора Луи, который жил в Версале даже тогда, когда двор переезжал в Трианон.
149. Садик доктора Луи
Доктор Луи, у дверей которого мы только что оставили Филиппа, прогуливался в крохотном саду, окруженном высокими стенами и составлявшем часть угодий бывшего монастыря урсулинок, который преобразовали в склад фуража для королевского драгунского полка.
Прогуливаясь, доктор Луи читал корректурные оттиски своей новой работы, которая вскоре должна была увидеть свет; время от времени он нагибался и срывал на дорожке или на расположенных по обеим ее сторонам клумбах какой-нибудь сорняк, претивший ему как человеку, любящему симметрию и порядок.
Домом доктора занималась единственная служанка, немного ворчливая, как это всегда свойственно прислуге у людей занятых и не любящих, чтобы их беспокоили.
Когда Филипп постучал бронзовым молотком в ворота, она подошла и приоткрыла их.
Однако молодой человек, вместо того чтобы вступить со служанкой в переговоры, оттолкнул ее и вошел. Взору его открылся сад, где разгуливал доктор.
Не обращая внимания на недовольство бдительной стражницы, он двинулся вперед.
Услыхав его шаги, доктор поднял голову.
– А, это вы, – промолвил он.
– Прошу извинить меня, господин доктор, за то, что я ворвался к вам и нарушил ваше уединение, но предсказанное вами случилось: вы мне нужны, и я пришел просить вашей помощи.
– Я обещал вам ее, сударь, и готов оказать, – ответил доктор.
Филипп поклонился; он был слишком смущен, чтобы самому начать разговор.
Доктор Луи понял его нерешительность.
– Как чувствует себя больная? – поинтересовался он, встревоженный бледностью Филиппа и опасаясь, что драма могла закончиться катастрофой.
– Очень хорошо, доктор, благодарю вас. Сестра моя – девушка столь достойная и порядочная, что Господь был бы несправедлив, если бы обрек ее на страдания и опасности.
Врач вопросительно посмотрел на Филиппа: ему показалось, что молодой человек продолжает, как и прежде, все отрицать.
– Значит, она оказалась жертвой чьего-либо обмана, чьих-то козней? – спросил он.
– Да, доктор, она жертва неслыханного обмана, жертва гнусных козней.
Врач всплеснул руками и возвел очи горе́.
– Увы! – воскликнул он. – Мы живем в ужасные времена; я полагаю, что теперь появилась настоятельная необходимость во врачевателях для целых народов, как в свое время потребовались лекари для отдельных людей.
– Да, – согласился Филипп, – пусть такие врачи поскорее появятся, я больше всех на свете буду рад их приходу. Но пока…
И Филипп сделал угрожающий жест.
– Ах, сударь, – отозвался доктор, – я смотрю, вы из тех, кто видит возмездие за преступление в насилии и убийстве.
– Да, – невозмутимо согласился Филипп, – я из тех.
– Дуэль, – вздохнул доктор. – Но она ведь не вернет чести вашей сестре, если вы убьете виновного, и повергнет ее в отчаяние, если убьют вас. Сударь, я полагал, что вы – человек здравомыслящий и рассудительный, и мне помнится, вы выражали желание, чтобы все осталось в тайне.